Страница 22 из 42
А в то время этих писем вполне было достаточно, чтобы исключить из комсомола. Так мне и сказали в ЦК ВЛКСМ, но исключать меня из комсомола уже не было надобности: к тому времени мне исполнилось двадцать восемь, предельный срок пребывания в рядах ВЛКСМ. Но решили мудро: не направлять с лекциями от имени ЦК ВЛКСМ, а это, во-первых, было интересно повидать иную жизнь, понаблюдать людей в экстремальных условиях: освоение новых земель всегда оказывалось нелегким делом, а тут столько драматического происходило, не перечесть, девчонки со слезами на глазах рассказывали, как самодур директор увозил то одну, то другую далеко в поле и насиловал. А во-вторых, за лекции платили, а в то время я очень нуждался. Спасало меня лишь одно: я жил с родителями, которые души, как говорится, не чаяли во мне, терпеливо ждали моего успеха, а тарелка супа или щей в доме всегда находилась... Я привез острый репортаж о своих впечатлениях, попытался напечатать в «Комсомольской правде», «Правде», но мне сказали, что моя статья порочит великое дело преобразования земли, а потому не может быть напечатана... А тут еще одна неудача, ругают в печати...
Навстречу мне шел неунывающий Саша Тверской, на несколько лет старше меня, он все еще сдавал экзамены на филфаке, прослыл вечным студентом, но оптимистическое настроение, казалось, никогда не покидало его.
– Что ты такой хмурый? – спросил он меня, весело здороваясь и пожимая мне руку. – Неужто такая чепуха, что напечатана в газетке, могла тебя так огорчить! Плюнь...
– Плюнуть-то плюну, но мне скоро защищать диссертацию, статьи уже опубликованы, автореферат читает Алексей Иванович... Как все это отразится... – слабо возражал я, чуточку успокоенный Тверским.
– Ты пойми, никто из серьезных людей не обращает внимания на эту газетенку, там сидят одни дуболомы вроде твоего «крестного» Владимира Бушина. Посмотри, кого они печатают и кого ругают... Чуть ниже, в подвальной статье, Всеволод Кочетов обрушивается с критикой на Виктора Некрасова за то, что он посмел сказать правду о сусальной «Поэме о море» Александра Довженко... Так что ты оказался в хорошей компании... Не горюй... Вот посмотри... – И Александр показал на перстень на левой руке. – Великий Соломон, как и другие древние, говорил, чтобы в беде не слишком горевали, а в радости не слишком радовались. И на поверхности своего перстня велел начертать: «Все проходит», а на внутренней стороне перстня: «Пройдет и это...» Я уверен, что на факультете не обратят даже внимания на эту писульку, а для тебя – слава, признание, на тебя обратили внимание, с тобой спорят, значит, считаются, а для литератора это главное.
И он показал мне публикацию своих переводов в каком-то журнале, переводил он турецких и европейских поэтов... Потом я не раз вспоминал слова мудрого Соломона: действительно, все проходит, пройдет и это...
Вскоре, сопоставляя некоторые факты из просмотренных газет и журналов и обсуждая все вычитанное с товарищами и друзьями, я понял, что эта публикация в «Литературной газете» и почти моментальный отклик на нее Владимира Бушина в «Литературе и жизни» – лишь маленький эпизодик на фоне давно идущей ожесточенной литературной борьбы, то тайной, то явной, которая чуть позже обострилась между русскими писателями и писателями-западниками, как в XIX веке между славянофилами и теми же западниками. Оказывается, я в своих заметках затронул патриотов и тут же получил сдачи: не смей в своих путаных рассуждениях опираться на Шолохова, он наш.
А через полгода журнал «Москва» опубликовал мою статью «Коммунист Семен Давыдов» (1960. № 4). Тут уж западники-либералы могли недоумевать, почему начинающий критик «метнулся» в противоположный лагерь. Но в то время во всех этих тонкостях литературной жизни я не разбирался, с симпатией относился ко всему талантливому, интересному, будь то современная повесть или исторический роман, независимо от «лагерной» принадлежности.
По-прежнему я не мог найти постоянную работу, работал временно в издательстве «Высшая школа», в Радиокомитете, заменял беременных женщин. Они выходили, а я уходил, мест свободных для меня не было...
А между тем я по-прежнему много читал книг современных писателей. Как и прежде, искал нового Шолохова. С удовольствием прочитал новый роман Федора Абрамова «Братья и сестры». К моему удивлению, моя нынешняя аспирантка, собирая библиографию для своей диссертации «Шолоховские традиции в творчестве Федора Абрамова», отыскала и мою давнюю рецензию, а между тем она была одной из первых о Федоре Абрамове. Это тоже документ того времени.
2. Непобедимые
...В райкоме партии собрались люди, различные по возрасту, по характеру, по уму и образованию. Один из них, общительный конюх Демьян Заварзин, задумчиво говорит: «Какой лес редкий, страшно взглянуть, лом один остается. А в котором дерево к дереву прижато, тому никакая буря не страшна. А что, спрошу вас... все красавцы в том лесу? Да нет! Иное дерево под свет попало, вымахало куда там. И иное дерево всю жизнь в сырости, в тени, так сук на суку, и вся цена-то ему, что на дрова. А ведь дело свое делает. Без него всему лесу беда. Вот как я понимаю.
– Вы это правильно... – неожиданно заговорила старая женщина в черном. – У меня три сына на войне погибли. И все три – коммунисты. А чьим молоком выкормлены? Я хоть и не замена им, а все-таки и мои старые руки помехой не будут».
Ясно, что и старая учительница Пименова, и Катерина, которая «не заметила, как в активы попала», и Анфиса, главная героиня романа, не случайно пришли в райком партии. Их привела сюда та сила, которая не позволяла, чтобы могучий лес коммунистов стал реже в эти суровые дни войны, когда тысячи коммунистов погибли, отстаивая свободу и независимость родного народа. В партию этих людей привела та сила, которая заставляла весь народ работать день и ночь, сила, которая двигала людей на героические трудовые подвиги.
В романе «Братья и сестры» раскрыта главная причина непобедимости советского народа. Патриотизм объединил всех, сблизил, заставил все свое личное отбросить и руководствоваться во всех поступках, во всех мыслях и чувствах бескорыстным служением Родине. Даже Степан Андреянович, лелеявший до войны мысль о возврате к единоличности и втайне готовивший пошивни для собственного выезда, отказался от этой мысли, когда понял, что только всем коллективом, всем «миром» можно победить. Он дарит в фонд обороны с такой любовью сделанные пошивни. Все люди следуют его примеру: каждый что мог, то и пожертвовал.
«Братья и сестры» – сложное и во многих отношениях замечательное произведение – привлекает своей страстностью, глубокой взволнованностью и любовью к простому русскому человеку. В этом романе мы видим подлинно художественное решение важнейшей темы – единства партии и народа. Поистине золотые россыпи человеческих душ обнаруживает Ф. Абрамов в простых тружениках, добрых, умных, сердечных. В романе целая галерея образов людей, индивидуальных по характерам, своеобразных, живущих своей самостоятельной жизнью: Новожилов и Анфиса, Лукашин и Варвара, Марфа и Степан Андреянович, Настя... Не похожие друг на друга, они, однако, живут одной общей мыслью. Все их поступки и чувства определяются одним и тем же общим для всех устремлением: выстоять! Отстоять завоевания Великой социалистической революции!
В центре внимания Федора Абрамова жизнь крестьянина, полная драматизма и острых переживаний. На постепенном нарастании трудностей, в сущности, и построено непрерывное развитие действия в романе, которое начинается в апреле 1942 года и кончается осенью того же года. В эти суровые дни испытаний нужно было преодолеть инерцию мирного времени да еще и возродить разваленное прежним нерадивым председателем хозяйство и повести решительную борьбу за новый урожай. Когда Лукашин, уполномоченный райкома партии, приехал в Пекашино, он увидел, что в колхозе «творилось черт знает что! Сеялки не ремонтированы, плуги, как на слом, свалены в кучу под открытым небом...». Картина запустения и развала в этом колхозе настолько очевидна, что и сам виновник, председатель колхоза Лихачев, признается, что «картина эта... ежели говорить критически, табак, а не картина!». Но обстановка военного времени накладывала суровые обязательства, предопределяла новое отношение к труду. Ведь «фронт «через каждое сердце» проходил. Не успели пекашинцы отсеяться, а тут кончились семена. И люди из последних сил, отрывая от самих себя, от своих детей, «по горсти, по зерну» несли их на колхозные поля, лишь бы они не пустовали: совесть народная не позволяла в такое время «лес на полях разводить». И хотя «у многосемейных решено было не брать, но мало нашлось таких в Пекашине, которые хоть сколько-нибудь да не оторвали от себя». «Из глотки вынимали да сеяли» – так доставалась победа тружеников в тылу. Поистине невыплаканными слезами и потом была полита пекашинская земля. Но эти героические усилия не пропали даром: хороший созрел урожай.