Шишков

Мне, тогда еще неискушенному редактору, все же не трудно было определить, что это новое произведение является отрывком из какой-то большой повести или романа. Во всяком случае, «Громов» привлек мое внимание, и я, перечитав его несколько раз, стал готовиться к беседе с Вячеславом Яковлевичем. Вскоре эта беседа состоялась. Вячеслав Шишков приехал из Пушкина, чтобы справиться о судьбе своей рукописи.

Разговор у нас был сердечным, искренним и, конечно, не о сборнике, а о новом произведении «Громов». Я, разумеется, не высказал Вячеславу Яковлевичу своего отношения к шутейным рассказам, да этого и не требовалось. Я был захвачен новой вещью, ее социальным звучанием и какой-то большой, хотя еще и не совсем ясной значимостью. Свои впечатления о «Громове» я высказал Вячеславу Яковлевичу с откровенной радостью. Автора, разумеется, все это живо интересовало; мнение первого читателя было для него весьма важным.

Оказалось, что «Громов» — это маленький отрывок из большого романа, над которым писатель работал с перерывами более двенадцати лет, что роман вчерне написан и вот автор не знает, подошло ли время его печатать. Произведение это никакому издательству автор еще не предлагал; а кроме жены, Клавдии Михайловны, отдельные главы романа читал только Алексей Толстой.

На меня смотрели прищуренные, улыбающиеся, умные глаза Вячеслава Яковлевича. Они как бы определяли, спрашивали… «Вот роман, ну и что ж? А что мы станем с ним делать? Ведь его надо читать, оценивать его идейные и художественные достоинства, решать вопрос об издании. А кто это будет делать? Не вы ли, молодой человек? А можно ли вам доверить такое важное и ответственное дело?»

Кто знает, какие еще мысли и чувства были на душе писателя. Ведь не прошло еще и года, когда он в письме к К. Федину сообщал, что хотя роман и закончен, «но над книгой, чтоб она заговорила высоким голосом, надо еще работать долгие месяцы, а то и годы. Да и не моей голове. Мне очень трудно стать над этой вещью, как над чужой и чуждой, и властной рукой поставить все на свои места, вдунуть душу…».

Думается, что Шишков взвешивал, сомневался, стоит ли нести молодому редактору такое большое произведение, где еще что-то не так, что-то надо ставить на свое место.

Единственное, что могло заставить Вячеслава Шишкова принести мне новый роман, — это, видимо, мое искреннее и доброе расположение к автору и непреодолимое желание прочитать его новую рукопись. Во всяком случае, такому опытному и проницательному человеку, каким был Вячеслав Шишков, мое поведение, видимо, понравилось… Через некоторое время первая часть романа лежала у меня на столе, и я по просьбе автора читал его дома, после работы.

С каждым последующим приездом Вячеслава Шишкова в издательство отношения между нами становились все более сердечными. Вячеслав Яковлевич привозил новые части романа, а я высказывал свое отношение к прочитанному. Беседы наши затягивались. Они становились откровенными, дружественными. Вячеслав Яковлевич шутил, рассказывал разные истории из своей жизни, о своих путешествиях по Сибири, по Европейской России. Начинались эти беседы с каких-либо смешных эпизодов, приключавшихся с Шишковым.

— Ехал я в трамвае на задней площадке, — начинал Вячеслав Яковлевич. — Увлечен я был какими-то думами, смотрел на прохожих, на ленинградские дома, витрины… Вдруг слышу, чья-то рука тащит из моего жилетного кармана часы… А носил я их на цепочке, продетой через петлю жилета и соединенную с другим карманом. Медленно поворачиваю голову в сторону воришки и, улыбаясь, смотрю ему в глаза. Он, разумеется, испуганно и недоуменно смотрит на меня. Постепенно рука его удаляется от моих часов и кармана. На первой же остановке воришка вместе со своим приятелем, стоявшим рядом со мной, выходит из трамвая.

— Понимаешь… Сво-ой! — услышал я разочарованный голос карманника, бросившего виноватый взгляд на меня.

Однако охотнее всего Вячеслав Шишков рассказывал о Сибири, о тайге, о своих встречах с тунгусами, о своих походах по рекам и лесам сибирским, которые так красочно, так правдиво описаны в его ранних произведениях. Природа и люди Сибири глубоко волновали и занимали ум писателя. Какие бы темы современной жизни ни затрагивались в беседах, почти все они заканчивались воспоминаниями о таежных странствиях, об особенностях сибирского характера.

Сибиряки — народ своеобразный, стойкий, выносливый. Они не раз выручали Вячеслава Шишкова из разных бед, спасали от неминуемой гибели. Вячеслав Яковлевич с особой теплотой отзывался об этих людях, удивлялся их сметке, их природному чутью, уменью выходить из самых трудных, неожиданных положений, в которые они попадали в тайге.

Постепенно, в течение нескольких недель, я закончил чтение нового романа Вячеслава Шишкова. Роман произвел на меня очень сильное впечатление. Он покорил меня новизной, широким показом дореволюционной Сибири, яркостью и самобытностью образов, своеобразием языка. Я рассказал об этом директору издательства и предложил заключить с автором договор.

Мои предложения были одобрены. Мне только надлежало отрецензировать роман, и тогда директор согласен был подписать договор. А вскоре был представлен и отзыв В. А. Десницкого. Известный литературовед высоко оценил литературные достоинства, социальную направленность романа, важность темы, поднятой в нем. Помню, рецензия заканчивалась словами, что многие главы могут украшать любую литературную хрестоматию, что роман будет хорошо встречен читателями.

С автором был подписан издательский договор. Роман намечался к изданию двумя книгами и двойным тиражом. Вячеславу Яковлевичу была определена высшая ставка — четыреста рублей за авторский лист. Редактировать роман было поручено мне[22].

Меня это и радовало и пугало. Радовало то, что мне досталась такая интересная и значительная рукопись, в художественных достоинствах которой у меня не было никаких сомнений. Я чувствовал и понимал, что на фоне посредственных рукописей, которые тогда в большом количестве поступали от многих еще малоопытных молодых писателей, роман Вячеслава Шишкова был событийным явлением.

Как редактору мне предстояло вести разговор с известным писателем, выпустившим в свет много книг, человеком, умудренным большим житейским опытом, испытавшим на своем веку многое, видевшим немало разных редакторов. Это меня пугало. Одно дело — вести произвольные разговоры с писателем и высказывать ему приятные слова о его произведении, а другое дело — «врываться» в его творение с какими-то своими замечаниями, своими мыслями.

Оказалось, что опасения мои были напрасными. Работать с Вячеславом Яковлевичем было поучительно и легко. Разумеется, у меня не было никаких претензий к языку романа. Язык Вячеслава Шишкова, изобразительные средства писателя вызывали восхищение. Тут мои пометки были незначительны. Они касались отдельных фраз, местных речений. Меня настораживало другое. Много места в романе занимали религиозные старцы-отшельники, вокруг которых у нас с автором велись споры.

В ранних рассказах Вячеслава Шишкова вместе с добром, которое делают люди, обязательно присутствует зло. Часто на всякие злые дела толкает человека черт, который всегда появляется, когда надо сотворить что-нибудь неприятное. Для современного читателя черти — это анахронизм, но мне думается, что показ золотых приисков, где развертывались события романа «Угрюм-река», показ психологии людей, их быта без добрых и злых духов, без бога и черта был бы неполным.

Черт почти всегда «преследовал» темного, религиозного человека. Он появлялся где-нибудь в мрачных местах — в болотах, овинах, в непроходимых лесах — и вершил свои злые делишки. Об этом в письме к М. Горькому говорит и сам автор. «В романе есть мистика, есть всякая чертовщина — без нее трудно обойтись».

Однако для меня было бесспорным и другое. Автор чересчур много внимания уделял этой стороне. Поэтому я с молодым задором старался не соглашаться с этим и добивался от Вячеслава Шишкова определенных уступок и сокращений некоторых глав рукописи «Угрюм-реки».

22

«Вячеслав Яковлевич, — сообщила мне в марте 1969 года К. М. Шишкова, — не предполагал, что его новый роман „Угрюм-река“ будет принят кем-либо к изданию. Он считал, что обстановка для этого была неподходящая». Во времена РАППа В. Я. Шишков подвергался нападкам со стороны рапповской критики. Его, как и некоторых других крупных писателей, относили к так называемым «попутчикам». Об этом же Вячеслав Яковлевич пишет 26 июля 1931 года в письме к Константину Федину: «Я все собирался навестить тебя лично, да несчастное безденежье положило сему желанию порог… Две последние части „Угрюм-реки“ наконец завершил (вчерне). Дьявольски большая вещь, всего лишь вдвое меньше „Клима Самгина“. Много вложено в нее души, бумаги и чернил. А печатать, разумеется, ее не будут…» Поэтому заключение с Вячеславом Яковлевичем договора на издание «Угрюм-реки» обрадовало и окрылило его. Это была большая моральная и материальная поддержка. Он с новой энергией принялся за работу.