Он снова здесь

– Подъем! – прокаркал лавочник. – Давайте-ка, помогите мне!

И кивком головы указал на передвижные газетные стойки, одну из которых он как раз и потащил наружу. Вздохнув, я с трудом встал, чтобы выполнить его требование, по-прежнему ощущая усталость. Таков парадокс: еще позавчера я передвигал 12-ю армию, а сегодня – стойки. Взгляд упал на новый номер журнала “Дичь и собака”[15]. Что-то еще сохранилось. И хотя я никогда не увлекался охотой, даже напротив, всегда относился к ней скорее критично, однако на какой-то момент на меня вдруг нахлынуло желание сбежать от этой странной действительности, оказаться с собакой за городом и на лоне природы наедине с тварью следить создание и угасание мира… Но я отбросил мечтания. За несколько минут мы вместе подготовили киоск к рабочему дню. Торговец вынес два раскладных стула и поставил их на солнце перед будкой. Предложил мне сесть, затем вынул из нагрудного кармана пачку и, постучав по ней, чтобы высунулись сигареты, протянул мне.

– Я не курю, – покачал я головой, – но спасибо.

Вынув сигарету, он сунул ее в рот, достал из кармана зажигалку и прикурил. Втянул в себя дым и с наслаждением выпустил его:

– Ахх, а теперь – кофе! Вам тоже? То есть если хотите – у меня здесь только растворимый.

Это было неудивительно – порошковый кофе. Конечно же, англичанин до сих пор блокировал морские пути, мне уж довелось вдосталь “насладиться” этой проблемой. Вполне понятно, что в мое отсутствие решение задачи было – да и остается – не по плечу этому видоизмененному или переименованному правительству рейха. Отважный и выносливый немецкий народ уже так долго, стало быть, принужден существовать на суррогатах. Muckefuck – так назывались тогда кофейные заменители, и я сразу припомнил вчерашний приторно-сладкий зерновой брикет, который здесь поневоле выступает в роли доброго немецкого хлеба. И мой несчастный торговец стыдился за то, что в удушающей хватке британского паразита он не может предложить гостю чего получше. Как это возмутительно! Я прямо растрогался.

– Вашей вины здесь нет, добрый человек, – успокоил его я, – да и не очень-то я люблю кофе. Но буду благодарен за стакан воды.

Так и прошло мое первое утро в этом необычном новом времени – сидя рядом с курящим газетным торговцем, я исполнился твердого намерения изучать население, извлекая из его поведения новые знания, пока торговец не подыщет для меня какую-нибудь работу благодаря якобы имеющимся у него связям.

Первые часы у киоска принадлежали простым рабочим и пенсионерам. Они говорили немного, покупали табак, утренную прессу, особой любовью пользовалось издание под названием “Бильд”[16], причем в основном у пожилых покупателей. Я объяснил это тем, что издатель выбрал невероятно крупный шрифт, чтобы люди с ослабленным зрением не были отрезаны от информации. Я похвалил про себя его великолепную находку, ведь даже ревностный Геббельс до этого не додумался, а таким образом мы, без сомнения, могли бы вызвать еще больше восторга у данной группы населения. Именно пожилым фольксштурмовцам в последние на моей памяти дни войны не хватало душевного подъема, выдержки и жертвенности, и кто бы мог подумать, сколь внушительного результата можно добиться таким простым приемом, как крупный шрифт?

Впрочем, тогда же не хватало бумаги. Функ был все-таки неисправимым тупицей. Тем временем мое присутствие у киоска привело к первым проблемам. Порой оно вызывало, особенно у молодых рабочих, веселье, чаще – одобрение, выражавшееся словами “круто” и “прикол”, несколько непонятными, однако мимика говорила о бесспорном уважении.

– Здорово, правда? – сиял в ответ торговец. – Прям не отличишь, да?

– Ага, – ответил один из покупателей, рабочий лет двадцати, сворачивая газету. – А это разве можно?

– Что? – спросил мой торговец.

– Ну в такой форме.

– А что может быть порочного в мундире немецкого солдата? – спросил я с легким раздражением в голосе.

Покупатель рассмеялся, очевидно, чтобы меня успокоить.

– Нет, он правда отличный. Ну я понимаю, это ваша профессия, но, наверное, нужно какое-то специальное разрешение, чтобы так открыто носить эту форму?

– Ну прекрасно! – возмутился я.

– Ну я просто подумал, – оробел тот, – все-таки Конституция…

Я задумался. Что он имеет против моей конституции? Я оглядел себя: со мной все в порядке, я в отличной форме. Хотя нет, как раз форма и оставляет желать лучшего.

– Согласен, мундир несколько грязен, – с легким сожалением отозвался я, – однако даже грязная форма солдата стократ почетнее чистого фрака лживой дипломатии!

– А что тут запрещенного? – рассудительно вмешался торговец. – На ней же нет свастики.

– Что значит “нет”?! – сердито вскричал я. – Вы и так прекрасно знаете, к какой партии я принадлежу!

Покупатель с нами распрощался, качая головой. Когда он ушел, торговец предложил мне опять присесть и спокойно обратился ко мне.

– Парень отчасти прав, – дружелюбно сказал он. – Покупатели уже странно поглядывают. Я знаю, что вы очень серьезно относитесь к своей работе. Но, может, вы правда переоденетесь?

– Так, значит, я должен отречься от моей жизни, моей работы и моего народа? Вы не смеете этого от меня требовать! – Я опять вскочил. – Я буду носить мой мундир до последней капли крови. Я не нанесу столь подлым предательством второго удара в спину жертвам нашего движения, как Брут Цезарю…

– Обязательно всякий раз так кипятиться? – Теперь и в его голосе послышалось недовольство. – Дело не только в самой форме…

– Но и в чем?

– Она воняет. Не знаю уж, из чего вы ее смастерили, но, похоже, в дело пошли старые комбинезоны бензозаправщиков, а?

– Простой пехотинец на поле боя тоже не может переменить мундир, так что и я не склоню голову перед декадентскими прихотями тех, кто уютно устроился себе в тылу.

– Вполне возможно, но подумайте о своей программе!

– Причем тут она?

– Ну вы же хотите донести вашу программу до людей, правда?

– Ну да.

– Так подумайте, что получится, если действительно придут люди, чтобы с вами познакомиться. А от вас такой аромат, что страшно зажечь сигарету.

– Вы же не испугались, – парировал я, но моим словам недоставало привычной резкости, ибо против желания приходилось соглашаться с его аргументами.

– Так я смелый, – рассмеялся он. – Давайте-ка, сходите быстренько домой и наденьте что-нибудь другое.

Опять всплыла эта злосчастная жилищная проблема.

– Я же вам говорил, что в настоящий момент это сложно.

– Да ладно, ваша бывшая подружка наверняка ходит на работу. Или хоть за покупками. Зачем вы все усложняете?

– Видите ли, – неуверенно начал я, – это очень проблематично. Квартира…

Я очутился в тупике. Да и вся ситуация была унизительна.

– У вас что, ключа нет?

Теперь пришла моя очередь рассмеяться от такой невероятной наивности. Я даже не знал, существовал ли вообще ключ от фюрербункера.

– Нет, э-э-э… как бы это сказать? Контакт больше… невозможен.

– У вас что, судебный запрет на общение?

– Я и сам не могу это себе объяснить, – ответил я. – Но в некотором роде да.

– Боже мой, по вам и не скажешь, – сдержано отреагировал торговец. – Что же вы натворили?

– Не знаю, – честно признался я, – у меня пропали воспоминания о том периоде.

– Но, по-моему, у вас нет склонности к насилию, – задумчиво произнес он.

– Ну, – отозвался я, пригладив руками пробор, – я, конечно, солдат…

– Вот что, солдат, – сказал торговец, – хочу вам еще кое-что предложить. Вы хороший человек, и мне по душе ваша одержимость.

– Разумеется, – подтвердил я, – любой разумный человек одержим. Надо стремиться к цели изо всех сил и да, с одержимостью. Равнодушный, лживый компромисс – корень всех бед и…

– Хорошо, хорошо, – перебил он меня, – смотрите. Завтра я принесу вам кое-какие мои старые вещи. Не надо благодарить, я в последнее время немного поправился, так что пуговицы не застегиваются, – он недовольно посмотрел на свой живот, – но вам, пожалуй, это подойдет. По счастью, вы не Герингом работаете.

15

Wild und Hund – старейший немецкий журнал об охоте, издается с 1894 года.

16

Das Bild – крупнейшая немецкая газета-таблоид, которая часто подвергается критике. Одно время была ежедневной газетой с самым высоким тиражом во всей Европе.