Страница 20 из 21
Тетя Кордула преодолела свою недавнюю слабость и мрачные предчувствия и весело говорила о том близком будущем, когда Фелисита будет жить у нее. Фелисита никогда не рассказывала о событиях в большом доме, а старая дева, верная своей привычке, не расспрашивала ее.
Однажды Фелисита сидела одна у Анхен, в доме царила мертвая тишина. Госпожа Гельвиг и советница ушли в гости, профессор, без сомнения, был в саду, так как в его комнате было тихо. Малютка, устав играть, попросила Фелиситу спеть ей что-нибудь. У молодой девушки был красивый голос, и старая дева прекрасно обработала богатый вокальный талант Фелиситы. Молодая девушка находила, что своим пением она успокоит ребенка, но никогда не пела, зная, что кто-нибудь из ее врагов может ее услышать.
Красивая песнь Шумана зазвучала в детской с таким выражением, которое может выйти только из чистой девичьей души. Фелисита пропела первую строфу мягко, с захватывающей простотой и сдерживаемой силой. Но когда она начала вторую строфу, в комнате профессора стукнул стул, быстрые шаги направились к двери и в пустом доме резко прозвучал звонок. Смертельно испуганная Фелисита замолчала. Через несколько минут к ней вошла старая кухарка.
– Господин профессор просит, чтобы ты не пела: это мешает ему работать, – грубо сказала Фридерика. – Он был очень сердит. И что за глупости ты делаешь? Господин профессор сказал, чтобы ты погуляла с ребенком во дворе.
Фелисита закрыла руками свое пылающее лицо; полученный ею удар пристыдил и унизил ее. Насколько она могла быть смелой, когда нужно было защищать свои убеждения, настолько же была робка и боязлива в отношении своих талантов и знаний. Уже мысль о том, что ее могут услышать, заставляла ее моментально умолкать. Грубейшая несправедливость и дурное обращение госпожи Гельвиг никогда не могли вызвать у нее ни одной слезы – теперь же она горько плакала.
Через четверть часа Фелисита осторожно катала по двору детскую колясочку. Вскоре пришла госпожа Гельвиг в сопровождении советницы, несшей в руках большой пакет. Приласкав ребенка, молодая вдова обратилась с лукавой улыбкой к профессору:
– Посмотри, Иоганн, разве я не легкомысленная женщина? – шутила она. – Я увидела на выставке в магазине эту чудную скатерть и, прежде чем успела опомниться, уже держала ее в руках и кусок тонкого полотна… Теперь прощайте зимние наряды. Я должна отказаться от них, чтобы заполнить пробел в моем бюджете.
Иоганн не отвечал, он смотрел на дверь, в которую входила женщина, недавно виденная Фелиситой в кабинете профессора.
– Господин профессор, мой Вильгельм теперь видит так же хорошо, как и мы, здоровые люди, – сказала она, ее голос дрожал, и на глазах были слезы. – Теперь он опять может зарабатывать себе на хлеб и я могу умереть спокойно. Никаких сокровищ не пожалела бы я для вас, господин профессор, но я думала, хоть безделицу…
– Что такое? – сурово перебил ее профессор.
Бедная женщина откинула свой плащ, покрывавший клетку и кусок полотна.
– Когда вы были у нас, вы охотно слушали нашего соловья, вы можете спокойно взять его с собой в Бонн… А кусок полотна я сама ткала, может быть, госпожа Гельвиг захочет взять на платки?…
– Вы с ума сошли! – гневно сказал профессор и так сильно нахмурил брови, что глаз совсем не стало видно. – Я не выношу птиц, и разве ваше дело заботиться о нашем белье? Берите сейчас же ваши вещи и отправляйтесь домой.
Бедная женщина молча и смущенно стояла.
– Вы могли избавить и меня, и себя от этого, госпожа Вальтер, – прибавил он мягче. – Я вам несколько раз говорил, чтобы вы этого не делали. Идите, завтра я приду еще раз посмотреть на вашего Вильгельма.
Он подал ей руку. Госпожа Гельвиг и советница оставались немыми свидетельницами этой сцены.
– Я не понимаю, Иоганн, – сказала наставительно госпожа Гельвиг, когда женщина удалилась. – Когда я подумаю, чего стоило твое учение, то мне кажется, ты не имеешь никаких оснований отказываться от какого бы то ни было вознаграждения.
– Подумай, Иоганн, – сказала советница, – сегодня утром мы узнали об одной несчастной, но честной семье. У бедных детей совсем нет белья! Тетя и я собирались помочь им. Если бы ты взял полотно, я выпросила бы его у тебя и сама сшила бы прекрасные рубашки.
– О, христианское милосердие! – перебил ее профессор со злобным смехом. – Последнее достояние бедной семьи должно идти на помощь другим нуждающимся, и над этим делом любви к ближнему стоит еще великодушная посредница!
– Ты зол, Иоганн, – обиделась молодая вдова. – Я всегда охотно помогаю…
– Но эта помощь ничего не должна тебе стоить, не правда ли, Адель? – прибавил он с горькой иронией. – Почему же благочестивая хозяйка не возьмет что нужно из своего бельевого шкафа?… Или, например, вот этот совершенно лишний для тебя кусок полотна, – он указал на пакет в ее руках.
– Это переходит всякие границы, Иоганн, – сказала жалобно советница. – Я должна отдать это чудное тонкое полотно?
– Я слышал от тебя упрек, – обратился профессор к матери, не обращая внимания на свою обиженную кузину, – что я не как следует пользуюсь плодами моего дорого стоившего учения… Могу тебя уверить, что я достаточно практичен, но мое призвание больше, чем какое-либо другое, требует сострадания к ближнему. Я никогда не буду принадлежать к тем врачам, которые, с одной стороны, помогают неимущему подняться с постели, а с другой – заставляют его заботиться о плате за оказанную помощь.
До сих пор он совершенно не замечал присутствия Фелиситы, и теперь его взгляд скользнул как бы бессознательно в ее сторону и встретился с глазами, светящимися искренним сочувствием. Молодая девушка испуганно опустила глаза, а профессор с сердитым выражением надвинул на лоб свою шляпу.
– Это твое дело, Иоганн. Ты волен поступать по своему желанию, – холодно сказала госпожа Гельвиг, – но с этими взглядами ты не мог бы прийти к своему деду. Врачебная практика – это дело, приносящее доход, а в делах, говорил он, нельзя терпеть никаких сентиментальностей.
Она сердито повернулась к выходу, советница и профессор последовали за ней. На пороге профессор оглянулся: Фелисита, по просьбе малютки, вынула ее из коляски. Профессор тотчас же вернулся обратно.
– Я вам уже несколько раз запрещал носить ребенка, он слишком тяжел для вас! – вскричал он сердито. – Разве Фридерика не сказала вам, чтобы вы взяли себе в помощь Генриха?
– Она забыла об этом, да Генриха и нет дома.
Профессор взял у нее ребенка и посадил в коляску. Выражение его лица было строже обыкновенного. При других обстоятельствах Фелисита упрямо отвернулась бы от него, но сегодня она была виновата в его дурном настроении.
– Я должна просить у вас прощения, что помешала вам своей песней, – сказала она робко. – Я думала, что вас нет дома.
Слово «песня», вероятно, напомнило Анхен о слезах Фелиситы.
– Злой дядя, бедная Каролина плакала! – сказала девочка.
– Это правда, Фелисита? – спросил он быстро.
– Я была очень несчастлива при мысли…
– Что могли подумать, будто вы хотите, чтобы вас услыхали? – перебил он ее. – Насчет этого вы можете быть спокойны, я считаю вас непримиримой и мстительной, но даже мысли о вашем кокетстве не могло прийти мне в голову. Я просил вас замолчать не потому, что вы мне мешали, а потому, что я не могу слышать ваш голос… Это признание, несомненно, сильно обижает вас?
Фелисита покачала головой.
– Это благоразумно. – Он твердо и испытующе посмотрел ей в глаза. – Ваше сегодняшнее пение открыло мне одну строго охраняемую тайну.
Фелисита испугалась, думая, что он напал на след ее отношений с тетей Кордулой.
– Я теперь знаю, почему вы отказываетесь от поддержки с нашей стороны. Вы пойдете на сцену!
– Вы ошибаетесь, – ответила она решительно. – Хотя я считаю прекрасным призвание знакомить людей с произведениями искусства, но для этого у меня не хватает ни смелости, ни уверенности, и поэтому я не могла бы пойти дальше посредственности. Кроме того, для сцены нужны основательные музыкальные познания, которых я никогда не буду иметь.