Страница 8 из 62
– Если что понадобится, я туточки, только крикните, почтенная магева!
– Ну? – едва за бабой закрылась дверь, обратилась я к Фалю. – Будь добр, объясни, с чего ты так во мне уверен, приятель?
– Милана здорова, – чуть смущенно, впрочем, не без веселья, пояснил сильф, вспархивая на правый коровий рог, – а молоко у нее вкуснее, чем у любой коровы в деревне: жирное, сладкое, ароматное! – Фаль даже облизнулся и прижмурил глаза. – Вот я и лакомился! Как ни следили за коровой, все равно свою долю получал. Теперь же с тобой ухожу, поэтому все молоко хозяева сами доить будут.
– Понятно, – улыбнулась я пройдохе, подумав, послюнявила палец, нарисовала на лбу смирной Миланы руну феху, ответственную за увеличение стад и достаток. Удивительно, но знак, прорисованный мною на рыжей шерсти, на секунду просиял оранжевозолотым и как бы втянулся в животное.
Фаль, почуяв магию, вихрем слетел с рога, сделал пируэт и, приземлившись мне на плечо, заискивающе уточнил:
– А на что ты колдовала, о, Оса?
– Раз корова здорова, хозяйка сейчас благодарить будет, а не люблю я, когда ни за что хвалят, вот и пометила Милану, чтобы и дальше с ней все ладно было: здоровье, удои, хороший приплод, – пожала плечами и вышла из хлева. Баба так и приплясывала у самой двери, ожидая вестей.
– Не тревожься, женщина, – объявила я с порога, – здорова твоя корова!
– Родимая, спасительница! – обрадованно запричитала баба, не зная, чего ей больше хочется: то ли кинуться мне в ноги, то ли обнять дорогую корову, но любовь к собственности победила. Обхватив рыжуху за шею, хозяйка счастливо зашмыгала носом, корова покосилась на нее карим глазом, вздохнула и продолжила жевать.
Ухмыльнувшись, я вышла из калитки, собираясь продолжить прогулку, ан нет, не успела отойти и нескольких шагов от подворья, как сзади послышалось знакомое завывание, от которого ломило зубы:
– Магева!..
«Ну что у нее еще, неужто у любимой козы запор или петушок лапку подвернул?» – пробурчала больше для порядка и обернулась к раскрасневшейся под цвет своего блузона крестьянке.
– Благодарствую, магева, благодарствую! – запыхавшаяся баба отвесила мне низкий поклон и, пробормотав скороговоркой: – Не побрезгуй, матушка, прими! – всучила три потертых квадратика какогото металла.
«Матушка?» – Я, оскорбленно нахмурившись, посмотрела на местный вариант денег – свою первую магевскую зарплату, – решая, не стоит ли вернуть эти монетки тетке и послать ее, эдакую бабушку, подальше, но Фаль, видно, почуяв мои сомнения, пропел на ухо:
– Бери, Оса, нельзя отказываться, если магева отплату предложенную не возьмет, человеку счастья не будет.
– О как круто! – мстительно хмыкнула я и, сделав вид, что размышляю, помялась с минуту, но затем всетаки сунула монетки в карман джинсов.
Тетка облегченно выдохнула и расплылась в улыбке. Значит, все сделано правильно, Фаль не обманул.
Улыбнувшись крестьянке в ответ и слегка кивнув, я продолжила прогулку, на ходу расспрашивая сильфа:
– Значит, человек обязан магу заплатить за услугу? И каковы тарифы, то есть люди всегда знают, сколько они должны заплатить магу или волшебник сам цену называет?
– Мага в вольном странствии человеческая благодарность за искусство волшебное кормит, – прощебетал Фаль. – Сколько может человек, столько и заплатит магу или магеве, но если ей что нужно, то и объявить об этом не грех.
– Стало быть, оплата – вопрос личной щедрости клиента, уравновешенный опасением кары за жмотство, – довольно резюмировала я, пнув мелкий камешек в сторону густой травы у чьегото забора. – Прекрасно! Значит, голодная смерть мне тут не грозит.
Фаль решил, что я шучу, и залился довольным смехом. Повидимому, странствующие маги в этой местности были большой редкостью и ценились весьма высоко.
– Почтенная магева! – Меня окликнула сухощавая высокая женщина средних лет в неброском зеленом платье.
Над повязанным на талии серым фартуком явно поглумился какойто свихнувшийся дизайнер, приделав к нему множество разномастных карманов. Однако спокойное достоинство и опыт, отразившиеся в светлых не то голубых, не то зеленых глазах шедшей ко мне женщины говорили о ее относительной (кто знает, как у них тут в Кочках с психическим здоровьем обстоит в общем и целом) адекватности. У чокнутых таких спокойновдумчивых глаз не бывает, сумасшедшие обыкновенно либо агрессивны и буйны, либо чисты и безмятежны, как одуванчики, и так же лишены разумных с нашей точки зрения мыслей.
– Да? – Я остановилась и повернулась к женщине. Может, еще работу подкинут, так и на сапоги насобираю.
– Я Катрика, травница, – представилась та.
– А! Я о тебе уже слышала, – приветливо ответила, сообразив, откуда идет этот приятный терпкий запах сушеных трав. Вероятно, знахарка носила часть своих сборов в качестве аптечки первой помощи прямо в кармашках фартука.
– Догадываюсь, чего обо мне Людвина наболтала, – одним уголком рта сдержанно улыбнулась Катрика, но глаза ее похолодели и насторожились, а руки дернулись к карманам, как у ковбоя к кобуре кольта.
– Сколько ни паши, на всех не угодишь, – беспечно махнула я рукой. – Да и как ты могла ее корову выходить, если животина и не болела вовсе, так, небольшая магическая заморочка. А что ты меня звала: из чистого интереса или дело какое есть?
– Помощи просить хотела, – окинув меня острым взглядом и признав годной для продолжения диалога, ответила травница. – У Иваллы, вдовицы, мальчонка занемог.
«Ура, растем, мне уже предлагают попрактиковаться на людях!» – мысленно «обрадовалась» я и спросила:
– Что с ним?
– С полгода назад со Жданова подворья псина с цепи сорвалась, злобный барбос, здоровенный, что теленок, даже на своих с рыком кидался, но терпели, держали. Уж больно сторож хороший. Валь ему на дороге попался. Тяпнуть пес его даже не успел, только повалил, лапами прижал. Люди вовремя отбили. Испугался мальчонка до одури, даже не плакал, бледный как мел был и дрожал. С тех пор молчит. Все понимает, а ни словечка не скажет, – хмурясь, рассказала Катрика, нервно шурша чемто в своих кармашках. – Я ему уже и травки успокаивающие заваривала, и растирала, и в ключах ледяных купала. Без толку. Язык отнялся. А Ивалла, мать его, страдает, он ведь единственное, что от Петрина осталось, тот сгорел в одночасье шесть лет назад, зимой, за мной и послать не успели. Теперь же и Валь калечным стал. Поначалу Ивалла металась, помощи ждала, за любое средство хваталась, потом словно перегорела. – Брови Катрики сошлись на переносице, в голосе послышалась настоящая злость – не на когото другого, а на судьбу и саму себя: бессильна оказалась помочь.
– Не знаю, смогу ли вылечить мальчишку, врачевание не по моей части. Но сразу не откажу, поглядеть надо, – согласилась я и пошла за Катрикой до скромного, когдато весьма ладного и все еще крепкого домишки, примостившегося недалеко от местного Бродвея, в конце глухой улочки.
Во дворе кормила кур симпатичная, состарившаяся до времени женщина с потухшим взглядом, обряженная в чистое, многажды стиранное, потерявшее первоначальный цвет платье. Она действовала как автомат. Брала горсть зерна и бросала вправо, влево, прямо. Птицы квохтали у нее под ногами, спеша ухватить самые вкусные зернышки. На лавочке у дома сидел худенький, вытянувшийся как тростник мальчонка лет девяти и гладил присоседившуюся кошку черепаховой окраски. Зверюга лениво мурлыкала и время от времени вытягивала лапы.
– Ивалла, я магеву привела, – позвала травница хозяйку изза забора и вошла, подцепив крючок на калитке и не дожидаясь особого приглашения.
Тусклый взгляд скользнул по нашим лицам почти безразлично, зато ярко сверкнули глазенки наблюдающего за происходящим мальчонки, светловолосого, черноглазого, чемто напоминающего подсолнушек – золотой ободок и черные зернышки сердцевины. Пацан во все глаза вылупился на мой модный прикид и рыжие волосы, – ни у кого из местных я такого колера не видела, – аж рот от усердия открыл и темные, как угольком нарисованные брови нахмурил.