Страница 53 из 58
Климент VIII с самого начала стал проявлять крайнюю осторожность, уклончивость, медлительность. В одном он, правда, был скор: спешно открыл своим родственникам путь к церковным высоким должностям и казне. Очень беспокоился о своем здоровье. Но надеялся при этом не столько на благость всевышнего, сколько на врачебное искусство: выписывал докторов отовсюду, невзирая на их религиозные убеждения. И астрологам весьма доверял. Хотя не странно ли, что эти загадочные звездочеты могут узнать о будущем, которое в руках господа — больше и вернее, чем единственный наместник бога на земле, сам папа римский!
О благочестии Климента VIII рассказывали были и небылицы. Он и впрямь охотно демонстрировал свою скромность и доброту. Любил одаривать нищих, устраивал для них трапезы, прислуживая на них вместе с кардиналами. Постоянно совершал богослужения, ревниво соблюдал все церковные предписания. Не раз иноземные послы заставали его с молитвенником в руке в пустой комнате, на стенах которой висели изображения скелетов…
Мало кто знал, что папа спешно оборудовал роскошную виллу с колоннами и фонтанами (созданиями Доменико Фонтана), с картинами и скульптурами лучших мастеров. И если в церквях запрещалось выставлять изображения нагих тел, то на вилле у папы этих изображений было предостаточно, и среди них — весьма и весьма нескромные.
Великий инквизитор Сансеверина в то время, когда Бруно выдали Риму, утрачивал свое влияние. Папа остерегался своего бывшего конкурента. И не без оснований. Сансеверина был слишком жесток. Начал свою церковную карьеру в Неаполе суровыми гонениями на еретиков. Узнав о «кровавой свадьбе» Генриха Наваррского (Варфоломеевской ночи), воздал хвалу господу за столь радостное событие.
Совсем иначе относился он к собственным несчастьям. Памятную ночь, когда его не избрали папой, он провел в своей разграбленной келье, не смыкая глаз. «От глубокой душевной скорби и внутренней тревоги — трудно поверить — выступил кровавый пот», — признавался он. Почтенный кардинал, оказывается, не искал утешения в смиренной молитве всевышнему, а исступленно переживал неудачу своих происков. Разве так должен вести себя человек, верующий в волю и премудрость божью? Если все предопределено наперед, да еще и продумано свыше, то надо ли приходить в отчаяние?
Сансеверина слишком явно выказал свое властолюбие. И этим насторожил кардиналов. Вскоре папа назначил великим инквизитором Мадруцци. Это случилось уже во время процесса Бруно. Однако судьба философа не облегчилась.
Судьями Бруно были кардиналы.
Кардинал-инквизитор Паоло Эмилио Сфондрати. Он с одинаковым усердием грешил и раскаивался. Первое, как водится, делал тайно, второе — публично, показательно. Он стал грабить казну и верующих с того момента, когда его незаконный отец стал папой Григорием XIV. Сфондрати тотчас был назначен кардиналом. И хотя папство Григория XIV продолжалось всего один год, его незаконный сынок проявил расторопность, успев сколотить огромное состояние. Сфондрати не забывал о своих родственниках, и все они дружно грабили казну до самых последних дней Григория XIV. Огромные богатства церкви, накопленные благодаря жестокому усердию Сикста V, перетекали в состояния родных и близких кардинала Сфондрати. Это деяние, отнюдь не святое, Сфондрати, вполне понятно, не афишировал. Зато регулярно, одетый в рубище, шествовал во главе процессий самобичевателей — флагеллантов.
Не менее корыстолюбивым, хотя и менее удачливым в финансовых махинациях был кардинал Констанцо Саржано. Он был католическим «деятелем культуры» и главным цензором: руководил изданием книг Ватикана и запрещением еретических трудов.
Кардиналы Франческо Толето и Джеронимо Аскулано были озабочены прежде всего партийными дрязгами: первый защищал интересы иезуитов, влияние которых временами падало, второй — доминиканцев, вытесняемых постепенно иезуитами.
Свирепейшим из всей нечестивой кардинальской братии, судившей Бруно, был Педро Деза. Он «выжигал» ереси простейшим способом: отправлял на костер всех, уличенных и заподозренных. В середине XVI века именно под его руководством происходило массовое уничтожение в Испании евреев и арабов. Подобные мероприятия обычны в период заката великих империй. Деза распространил свою власть и за пределы Испании, добившись должности генерального инквизитора еще при Григории XIII.
Страшное усердие Дезы в истреблении еретиков объяснялось не фанатизмом и благочестием. Он был расчетлив и совершенно равнодушен к заповедям Христа. Уничтожать еретиков было выгодно: их имущество конфисковывалось. Часть добытых для церкви богатств Деза пускал в оборот и готов был заключить сделку с самим дьяволом, лишь бы она принесла хорошие проценты. Он основывал мануфактуры, имел много доходных домов, и среди них — публичных, приносивших ему обильные барыши. Малую часть этих греховных денег он отпускал на прославление… святой девы Марии; другую часть, побольше, на свои роскошные виллы, где он отдыхал, предаваясь разврату. Таков был главный блюститель порядка в католической церкви.
А главным «теоретиком» выдвигался в эту пору крохотный человечек с непомерно раздутым властолюбием (особенность многих людей, невеликих ростом) иезуит Роберто Беллармино. В трибунале инквизиции он обретал влияние вопреки желанию папы. Он ловко сочинял душещипательные книги, которые выдавал за душеспасительные. Он был учен и обладал прекрасной памятью. Это позволило ему использовать в своих творениях слова и мысли многих писателей и богословов. Сладкоречие Беллармино призвано было убедить и умилить читателей рассказами о том, сколько несчастий таится в богатстве, роскоши и высоких постах и как безоблачно счастливы бедные, обездоленные, нищие, коим уготовано царствие божие.
Сам Беллармино не заботился вовсе о своем собственном благе в грядущем царстве райского блаженства. Предпочитал быть богатым и знатным в этом мире. Упорно пролезал к верхам церковной иерархии, обитал в роскошном дворце, имел множество лакеев и пышную свиту. Науку он признавал только в виде служанки богословия. С настоящими учеными и их произведениями боролся беспощадно. За это его удостоили посмертных почестей, а его тщедушное тело набальзамировали и положили в хрустальную гробницу, объявив имя его священным.
Помимо этих главных действующих лиц, судили Бруно и более мелкие, второстепенные деятели, входившие в судилище инквизиции. Все они, главные и второстепенные, каждый сам по себе индивидуален. Но совместное участие в дележе власти, в получении доходов, привилегий и чинов, в судах над врагами церкви — а значит и личными, ведь они-то и представляли собой главу церкви и имели наибольшую выгоду от этой организации, — все это делало их неким единым существом, сплачивало, несмотря на взаимные склоки, распри и даже ненависть.
Они соединялись в некий собирательный образ Великого Инквизитора, закоренелого в показной вере и тайном безверии, в стремлении захватить и удержать власть, быть верховным главой над миллионами верующих; добывать себе нынешние земные блага, одурачивая других картинами благ будущих — райских, загробных. Как странно поменялись роли в этом спектакле, напоминающем воспетые в Евангелии суд и казнь над Христом. Ныне еретик, обвиняемый в ереси, в безбожии, находился в роли мучимого святого, а его судьи, представляющие верхушку христианской католической церкви, слишком походили на злодеев, погрязших во всевозможных грехах. Низменное судило высокое, лицемерие — искренность, корысть — щедрость, злоба — доброту, тупость — разум. Но чтобы придать суду видимость законности, приходилось лгать, выворачивать все наизнанку. Это отлично делали те, кому подчинялись чиновники, управляющие армией, шпионами, полицией, финансами… В образе Великого Инквизитора перед Бруно предстал весь аппарат церковной власти, которая в Риме была и государственной тоже…
И вновь вспоминается литературный образ: Великий Инквизитор в гениальном романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». Этот суровый старец приказывает бросить в тюрьму самого Христа, вновь явившегося на землю, творящего добрые чудеса.