Кутузов

Было томительно сидеть в пыльном, скучном селе, которое пышно именовалось «городом», «крепостью святой Елисаветы».

Все эти посольские «дворяне», офицеры для посылок, квартермейстеры, вагенмейстерские помощники и прочие чины, в большинстве своем состоявшие из офицеров армии и флота, от тоски и безделья потихоньку дулись в карты да любезничали с горожанками.

У самого Кутузова дел было мало. Небольшая дипломатическая переписка, которую он вел с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым, отнимала у него не много времени. Вечера оставались совершенно свободными.

К Михаилу Илларионовичу приходили посидеть за чайком приятели – генерал-аншеф Петр Богданович Пассек, который был назначен «комиссаром» проводить со стороны России размен послов, и генерал-майор Илья Андреевич Безбородко, брат министра иностранных дел, старый боевой товарищ Кутузова. Безбородко считался «первым приставом посольства»: на его обязанности было сопровождать турецкого посла в Петербург.

Обычно они заставали у Михаила Илларионовича его ученика и давнего сослуживца секунд-майора Бугского егерского корпуса Павла Андреевича Резвого, заведовавшего в свите царскими подарками, и советника посольства Николая Антоновича Пизани.

Кутузов приглашал Пизани потому, что Николай Антонович несколько лет прослужил первым драгоманом в Константинополе и превосходно знал быт и нравы турок. Михаил Илларионович хорошо изучил турок на поле сражения, но в мирной обстановке знал мало и хотел узнать их и с этой стороны.

– Вам, Михаил Ларионович, надо уже пить не чаек, а кофе по-турецки – без сливок и сахара, – сказал в один из вечеров Пассек, принимая от кутузовского денщика стакан чаю.

– А почему это турки, словно наши московские барыни, так любят кофе? – подумал вслух Кутузов.

– Для мусульман кофе не просто напиток, а «капля радости», «отец веселья». Турки считают, что кофе открыл Магомет, – ответил Пизани.

– Хорошенькая радость! От кофе только сердцебиение, – скривился Безбородко.

– Да и аппетита никакого…

– Арабское слово «кафе» и значит «лишающий охоты к еде», – объяснил Пизани.

– Что ж, – вздохнул Михаил Илларионович, – придется пить кофе и есть барашков, а я баранины не люблю.

– Телятина, конечно, лучше, – улыбнулся Пассек.

– Турки не едят ни свинины, ни телятины, – напомнил Пизани.

– Может быть, так не едят, как не пьют вина? – язвительно заметил Безбородко. – Николай Васильевич Репнин рассказывал, что в Константинополе расходуется вина больше, чем в Париже.

– Я никогда не слыхал у турок веселых песен, – сказал Кутузов.

– Когда пьяный осман поет, он вздыхает до слез! – поправил Пизани.

– Не всякий пьяница весел. Турок вообще угрюм как сыч. Угрюм и ленив, – отрезал Пассек, не питавший большого расположения к ним.

– Не знаю, как в мирной обстановке, а в бою турок не ленив, – возразил Кутузов.

– Да, в бою он деятелен и жесток! – поддержал Безбородко. – Это мы хорошо видели в Измаиле.

– Турок очень сострадателен, – защищал османов Пизани.

– К кому?

– К животным…

– Видал я, как они колотят осла, когда осел не хочет тащить непосильную кладь.

– Кажется, турки любят детей, – вставил Резвой.

– Турки ценят только мальчиков, – повернулся к Резвому Пизани. – Ежели турок скажет, что у него трое детей, это значит – у него трое мальчиков. Девочки в счет не идут.

– Тогда мне с моими пятью дочерьми придется говорить, что я – бездетный, – улыбнулся Кутузов.

– Говорите – пятеро детей, кто в Константинополе проверит? – пошутил Безбородко.

– Найдутся. Первый – английский посол сэр Энсли. Он обо мне успеет все узнать, пока дотащимся… До смерти надоело ждать!

– Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день – поминают царя фараона! Даже зависть берет! – сказал Безбородко.

– Что и говорить: фараон вещь приятная! – оживился Пассек.

…В конце апреля турки предложили перенести пункт размена послов из Дубоссар, как было раньше условлено, в Бендеры.

Это предложение исходило не столько от них, сколько от князя молдавского, который хотел, чтобы размен состоялся не на его территории. Князь боялся излишних расходов по содержанию большой, прожорливой свиты Рашик-Мустафы.

Разница в расстоянии была невелика – около двадцати верст, но Кутузов не мог согласиться на это: казалось бы, что Россия уступает турецким настояниям, боится их.

Михаил Илларионович не забывал инструкции, данной ему Екатериной II. В ней говорилось:

«…не должно Вам соглашаться ни на какое снисхождение, от которого могло бы уменьшено быть достоинство и уважение, подобающее величию нашей империи и званию, на Вас возложенному, наблюдая напротиву того, чтоб весь церемониал точно и без малейшего упущения исполнен был».

Кутузов от предложения князя отказался.

И турки волей-неволей стали готовиться к переправе у Дубоссар, а Кутузов по частям отправлял туда воинские команды и свиту и в ночь на 19 мая выехал сам: условились окончательно, что размен послов произойдет 4 июня на середине Днестра.

В последний момент турки предложили, чтобы церемония размена обязательно происходила на их плоту.

– Пусть сделают и украсят плот они, – согласился Михаил Илларионович, – но к плоту подъезжать и входить на него одновременно – мне и Рашик-Мустафе.

Турки не возражали против этого.

II

У дубоссарских ребятишек никогда еще не было стольких развлечений, как в эту весну.

Сперва на противоположном, правом берегу Днестра появились турки – запестрели палатки, замелькали резвые всадники.

Турок теперь не боялись: уже прошло около двух лет с тех пор, как с ними был заключен вечный мир.

Турки купали в Днестре коней, конопатили и смолили лодки, пригнанные откуда-то, строили паром, – видимо, собирались переправляться на русский берег.

В Дубоссарах давно прошел слух, что отсюда турецкий посол поедет к царице.

Потом по шляху из Елисаветграда стали прибывать русские войска. Вот с песнями пришли мушкатеры, стали размещаться по хатам и рассказали хозяевам, что в воскресенье 4 июня на плоту на середине Днестра (чтоб ни нашим, ни вашим!) встретятся послы: русский, который живет в Елисаветграде, и турецкий. Русский поедет в Турцию к султану в гости, а турецкий – в Россию к царице.

Мужики обсуждали это предстоящее событие:

– Побачимо, чий краще: турецкий або наш.

– Турецкий, кажуть, паша…

– А наш – царицын сват.

– Какой сват? – вмешался мушкатер. – Не сват, а генерал-майор Кутузов.

– Вот я ж и кажу: генерал, да еще и майор…

– Генерал Кутузов. Одним словом, «туз»!

– А правда, что у него одного ока нема?

– Чтоб еще у твоих внуков были такие светлые очи, як у Кутузова!

Затем в одно утро в город въехали легкие, пестрые, как петухи, гусары. А на следующий день появились на больших белых конях, в белых мундирах грузные, словно откормленные гуси, кирасиры.

Глядя на них, крепких и ладных, старики говорили:

– Ишь гладки! Мабудь, их гарно кормят!

– Та ж яка у них работа? Коня почистить да щеки себе выголить.

За кавалерией, подымая по дороге пыль, протарахтели десять пушек. Их медь горела, как золото.

Дубоссарцы всполошились: а пушки зачем? Уж не война ли снова?

Но их успокоили солдаты:

– Салют отдавать турецкому послу.

– Ему бы и одной хватило: зачем же десять?

– Такая, братику, форма!

Последним притащился обоз. На подводах лежало обычное: палатки, мешки с провиантом, котлы, солдатская «худоба».

Но четыре фуры были наглухо закрыты, и в них день и ночь сидело по два солдата с ружьями – один спереди, другой сзади.

Объяснилось и это: в фурах везут подарки султану.

– Что ж, мы побили турка да мы же и подарки ему везем?

– Э, не понимаешь! Наш посол в гости к ним едет – царица гостинец султану шлет.