Страница 80 из 99
– Вот и врут всё ваши ключевские! – не утерпел духовный брат Конон. – Это самое дело знает одна мать Енафа да…
– Да смиренный инок Кирилл.
– Ну, он знает, а ключевские все-таки врут… Совсем дело не так было.
– А как?
– А я почем знаю?
– Ежели говоришь, што не так, значит знаешь как. Серою зажженной капали вы с Енафой на отца Гурия, а он слезно о смерти своей молил.
– Вот и врешь, сестра! Отец-то Гурий сам бы всякого убил… Росту он был высокого, в плечах – косая сажень, а рука – пудовая гиря. Сказывали про него, что он с каторги бежал, а потом уж поселился у нас. Я с ним познакомился в скиту у Енафы. Здоровенный старичище, даром что седой весь, как лунь. Слабость у него большая была к женскому полу… С него Енафа и в дело пошла: он ее и выучил всему, значит, Гурий. Жил с ней… Федосья-то у Енафы от Гурия. Ну, а потом промежду них вздор пошел, тоже из-за баб… Уедет Гурий и кантует где-нибудь на стороне, а Енафа в скиту его грехи замаливает да свою душу спасает. Конечно, баба она была в соку, бес ее смущает, а тут смиренный заболотский инок Кирилл подвернулся. Гурий-то пронюхал да инока Кирилла за честные власы. До полусмерти уходил… Затаил смиренный Кирилл смертную злобу на отца Гурия и три года оную воспитывал в себе. Все ждал случая… Случилось им пойти вместе в лес за дровами. Пришли. Подходит инок Кирилл с топором к отцу Гурию и говорит: «Отче, благослови!» Только поднял отец Гурий правую руку с крестом, а Кирилл его топором прямо по лбу и благословил. Даже не дохнул старик, точно его молоньей ушибло. Только и всего дела было, сестра моя духовная. А потом Кирилл привязал камень отцу Гурию на шею да в окно на Чистом болоте и спустил…
– Так это верно, что ты его убил? – в ужасе спрашивала Авгарь.
– Не я, сестра, а заблудший инок Кирилл… зверь был в образе человека. А только серой отца Гурия не пытали… Это уж врут.
Убитый о. Гурий так и засел в голове сестры Авгари, и никак она не могла выкинуть его из своих мыслей. Несколько раз она принималась расспрашивать духовного брата про этого старика, но духовный брат отперся от своих слов начисто, а когда Авгарь стала его уличать, больно ее поколотил.
Особенно по ночам мучилась Авгарь. Все ей казалось, что кто-то ходит около избушки, а вдали раздаются и стоны, и плач, и дикий хохот. Ей делалось вдруг так страшно, что она не смела дохнуть. Ведь это он, о. Гурий, ходит. Его душа тоскует. Не успел он и покаяться перед смертью, да и похоронить его никто не похоронил. Вот он и бродит по ночам, ищет свою могилку. Странное что-то делалось с Авгарью: она по целым неделям точно застывала и ничего не думала, то не находила места от какого-то смутного и тяжелого раздумья. Новое согласие духовных братьев и сестер несколько ее успокоило, но оставалась неопределенная тоска. Скитская жизнь ей опротивела, как и жизнь в миру. Везде грех, человеконенавистничество и неправда. Друг дружку обманывают. А всех несчастнее бабы. Куда баба ни повернется, тут ей и грех. Только и спасенья, когда состарится. Духовный брат Конон порассказал про скитниц: ни одной-то нет праведной, кроме самых древних старушек. На что крепкая мастерица Таисья, а и та приняла всякого греха на душу, когда слепой жила в скитах. С тем же Кириллом грешила. Какое-то отчаяние охватывало душу Авгари, и она начинала ненавидеть и свою молодость, и свою красоту, и свой голос. Еще на богомольях она замечала, как все заглядывались на нее, а стоило ей самой взглянуть ласковее – грех и тут.
Маленький духовный брат Глеб рос каким-то хилым и молчаливым, как осенняя поздняя травка. Мать часто подолгу вглядывалась в него, точно старалась узнать в нем другого ребенка, того несчастного первенца, которого она даже и не видала. Тогда скитницы не дали ей и взглянуть на него, а сейчас же отправили в Мурмос. Куда он девался, Авгарь так и не могла допытаться. Она не могла его забыть, а маленького духовного брата совсем не любила. Особенно сильно стала задумываться Авгарь, когда узнала, как ее духовный брат Конон убил о. Гурия. Все тосковала Авгарь, убивалась и плакала потихоньку, а наконец не вытерпела и накинулась на Конона:
– Это ты, змей, убил его…
– Кого убил? – удивился Конон.
– Моего сына убил… Того, первого… – шептала Авгарь, с яростью глядя на духовного брата. – И отца Гурия убил и моего сына… Ты его тогда увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по дороге в болото, как Гурия.
Это был какой-то приступ ярости, и Авгарь так и лезла к духовному брату с кулаками. А когда это не помогло, она горько заплакала и кинулась ему в ноги.
– Успокой ты мою душу, скажи… – молила она, ползая за ним по избушке на коленях. – Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет… Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и не говори лучше, все равно не поверю… ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял ты из меня душу.
– Бес смущает… бес смущает… – бормотал Конон, начиная креститься. – Ребенка я в Мурмос свез, как и других. Все знают, и Таисья знает на Ключевском…
XI
Ночь. Низкие зимние тучи беспрерывною грядой несутся так близко к земле, что точно задевают верхушки деревьев. Сыплется откуда-то сухой, как толченое стекло, снег, порой со стоном вырвется холодный ветер и глухо замрет, точно дохнет какая-то страшная пасть, которую сейчас же и закроет невидимая могучая рука. Авгарь лежит в своей избушке и чутко прислушивается к каждому шороху, как насторожившаяся птица. Вот храпит на печке духовный брат Конон, вот ровное дыхание маленького брата Глеба, а за избушкой гуляет по Чистому болоту зимний буран.
– Конон, слышишь?.. – шепчет Авгарь, затаив дыхание.
– А, что?.. – бормочет сквозь сон духовный брат; он спит чутко, как заяц.
– Опять стонет кто-то в болоте.
– Пусть его стонет. Сотвори молитву и спи.
– И ребеночек плачет… Слышишь? Нет, это стонет отец Гурий.
Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и побить духовную сестру, да рука не поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны.
– А ты голову заверни, да и спи, – советует Конон, зевая так, что челюсти у него хрустят. – Как же иноки по скитам в одиночку живут? Право, глупая.
– Ежели меня блазнит…
– Читай Исусову молитву… Ну, уж и ночь, прямо сказать: волчья… Уйдем мы с тобой из этих самых местов, беспременно уйдем. В теплую сторону проберемся, к теплому морю. Верно тебе говорю! Один человек с Кавказу проходил, тоже из наших, так весьма одобрял тамошние места. Первая причина, говорит, там зимы окончательно не полагается: у нас вот метель, а там, поди, цветы цветут. А вторая причина – произрастание там очень уж чудное. Грецкий орех растет, виноград, разное чудное былие… Наших туда ссылали еще в допрежние времена, и древлее благочестие утверждено во многих местах.
– А турки где живут?
– Турки – другое. Сначала жиды пойдут, потом белая арапия, а потом уж турки.
– А до Беловодья далеко будет?
– Эк куда махнула: Беловодье в сибирской стороне будет, а турки совсем наоборот.
– Пульхерия сказывала, што в Беловодье на велик день под землей колокольный звон слышен и церковное четье-петье.
– Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота – святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты… Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград…
Последние слова духовный брат проговорил уже сквозь сон и сейчас же захрапел. Авгарь опять прислушивалась к завыванию ветра и опять слышала детский плач, стоны о. Гурия и чьи-то безответные жалобы. Видно, так и не уснуть ей, пока не займется серое зимнее утро. Но что это такое?.. В полосу затишья, между двумя порывами ветра, она ясно расслышала скрип осторожных шагов. Кто-то невидимый приближался к избушке, и Авгарь похолодела от охватившего ее ужаса. Она хотела крикнуть и разбудить Конона, но голос замер в груди. А шаги были все ближе… Авгарь бросилась к печи и растолкала Конона.