Стеклянные цветы

Через несколько дней она снова приехала, на этот раз с фотографом. Тот сделал добрую сотню снимков — и интерьеров, и мастерской, и самой Бруни.

Под конец Бруни показала им «выставку цветов». Так она называла несколько ящиков, разгороженных на ячейки, где на мягкой поролоновой подкладке лежали стеклянные цветы — большие и маленькие, простенькие и вычурные; как две капли воды похожие на настоящие — и фантастические, каких не встретишь в живой природе. Она делала их в разное время, и как наброски к будущим работам, и просто под настроение; некоторые потом превращала в брошки и заколки, или, прикрепив к стеблю, ставила в вазу — а некоторые так и лежали, дожидаясь своего часа.

Эрика сказала, что перед публикацией пришлет окончательный вариант статьи вместе с фотографиями, получила в подарок стеклянную брошку — тигровую лилию — и с тем отбыла. Бруни же весь вечер просидела в мастерской с бутылкой вермута, нарушив свой собственный зарок: «В мастерской — никакой выпивки!» Один раз можно…

Десять лет назад шофер Клары сделал для нее стеклянного лебедя — маленького, со спичечный коробок. Сделал прямо при ней, из осколка разбитой вазы солнечно-яркого желтого цвета. Сделал — и с тех пор Бруни на всю жизнь запомнила это ощущение восторга, когда прозрачное, вроде бы твердое стекло начало послушно гнуться и вытягиваться под руками.

Он, тот шофер, и показал ей, как нужно нагревать стекло, как придерживать его, чтобы не обжечься, и как придавать ему нужную форму металлической палочкой.

Ну да, она спала с ним — почему бы и нет?! Спала, пока его не выгнали: Клара застукала их вместе. Бедняга — он-то думал, что ей все восемнадцать!

На самом деле Бруни не было тогда и пятнадцати, и ока жила в поместье, дожидаясь, пока папаша решит, как от нее избавиться: то ли отправить в исправительную школу для трудных подростков, то ли еще куда-то…

В конце концов она попала в закрытую школу в Швейцарии и там продолжала понемножку работать со стеклом. Смешно вспомнить: из инструмента у нее поначалу были только свечка да маникюрный набор — но с их помощью она ухитрялась делать и брошки в виде листика или цветочка, и вазочки оригинального дизайна (сосуды из кабинета химии, обмотанные разноцветными стеклянными нитями). И даже не мечтала, что когда-нибудь будет показывать журналистке из Парижа свою мастерскую — а та, словно о само собой разумеющемся, спросит ее о персональной выставке…

Сварочный аппарат ей наконец-то сделали. Бруни привезла его домой, опробовала и убедилась, что это именно то, что она хотела: компактный и нетяжелый, работать — одно удовольствие!

И с каркасом удалось разобраться. Рей сказал, что придумал, как крепить — но возни там много и готово будет не раньше, чем через месяц. Бруни это вполне устраивало: заняться лозой она собиралась не раньше сентября, после возвращения со Средиземного моря.

Неожиданно сам собой разрешился вопрос, покупать или не покупать лошадь. Как-то утром раздался звонок, и истерический женский голос начал лопотать из трубки что-то неразборчивое, через каждые три слова повторяя: «госпожа баронесса» и «Кемер». Бруни не сразу удалось понять, что это звонит Криста, девчонка-конюх из школы верховой езды, которая всегда седлала для нее чалого.

Как выяснилось, у Кемера опять начались проблемы с сухожилием, и владельцы школы посчитали, что лечить его нерентабельно, выгоднее забить и получить страховку. Узнав об этом, девчонка, ухаживавшая за ним, проревела ревмя целый день, а потом вспомнила, что «госпожа баронесса» всегда любила ездить на Кемере — и позвонила, от отчаяния, не зная, к кому еще обратиться.

— Вы скажите им, скажите! Пожалуйста, скажите! Его же можно вылечить! — кричала она плачущим голосом. — Они вас послушают! Он же такой добрый!

Бруни бросила все дела и поехала в Хольцкирхен разбираться.

Выяснилось, что все так, как рассказала Криста: Кемер охромел, лечение требуется длительное и дорогостоящее — а мерину уже больше десяти лет. Поэтому руководство школы сочло, что целесообразнее не мучать зря животное…

Еще по дороге Бруни решила, что если иначе не получится, то она просто купит у школы Кемера, вылечит и будет сама на нем ездить. Предложила, даже чековую книжку достала и… получила категорический отказ. Как выяснилось, руководство школы по финансовым соображениям не было заинтересовано в продаже лошади.

Насчет «финансовых соображений» она смекнула сразу: скорее всего, Кемера застраховали выше стоимости и сейчас забить его — значило получить неплохой куш. Но, господа, гуманность-то тоже должна быть!

Чего она не могла понять — так это почему директриса школы, молодящаяся дамочка лет сорока, высокопарно именует себя «руководством школы»?! Ведь ясно же, что это все ее рук дело!

Бруни требовала, уговаривала — директриса упорно повторяла: «К сожалению, ничем не могу помочь, руководство школы… и т. д.», хотя чувствовалось, что ей хочется послать незваную визитершу куда подальше.

Филипп в своей обычной манере стоял у стены. Пару раз Бруни оглядывалась на него, надеясь получить моральную поддержку, но не видела на его физиономии ничего, кроме еле заметной иронической ухмылки, приводившей ее в еще большее бешенство.

Разговор уже шел на повышенных тонах: Бруни как раз объясняла директрисе, что если ей не продадут Кемера, то она, баронесса фон Вальрехт, во-первых, сегодня же обзвонит всех своих знакомых и расскажет им об этом инциденте, порекомендовав никогда больше не посещать место, где так относятся к лошадям, во-вторых, обратится в ближайший филиал общества защиты животных, в-третьих, организует у ворот школы пикет из активистов этого общества и сама возглавит его, усевшись перед воротами с плакатом…

Что именно будет написано на плакате, она придумать не успела — дверь распахнулась, и вбежала Криста с жалобным воплем:

— Его уже увозят — вон, смотрите!

Показала на окно — вдалеке из ворот конюшни выезжал фургон для перевозки лошадей.

— Так это ты, Лаубе, воду мутишь?! — рявкнула директриса, вмиг потеряв всю свою светскую сдержанность. — Я так и думала! Выйди немедленно вон, с тобой я потом поговорю! — Обернулась к Бруни и продолжила уже вежливее: — Вот видите, госпожа баронесса, разговаривать уже, собственно, не о чем!

Фургон приближался, через минуту он должен был проехать мимо окон кабинета и выехать на улицу. Бруни, застыв, смотрела на него — сердце колотилось, и на глаза наворачивались слезы.

Как же так?! Что теперь делать?! Может, поехать за фургоном и попытаться договориться там?! Но на это нужно время, а Кемера пока могут убить!

И тут Филипп сделал то, чего она никак от него не ожидала. Бруни даже не заметила, когда он исчез из комнаты, но внезапно он появился перед окном — вышел на дорогу и встал, заложив руки за спину и глядя на приближающийся фургон.

Фургон посигналил.

— Ой… — тихо сказала Криста.

Бруни видела только спину белобрысого, но не сомневалась, что на лице у него застыло знакомое ей выражение, означающее: «Все равно будет по-моему!»

Отчаянно гудя, фургон неумолимо надвигался. Филипп продолжал стоять как вкопанный.

Фургон в последний раз бибикнул и начал сбавлять скорость, пока, — наконец, не остановился, не доехав несколько футов до стоявшего на его пути человека.

Бруни выдохнула, только сейчас сообразив, что не дышала.

Из кабины высунулся шофер и что-то заорал. Слов было не слышно, но суть ясна: он требовал, чтобы Филипп убрался с дороги. «Ха, сначала бульдозером обзаведись, придурок! — подумала она. — Так ты с места его не сдвинешь!»

Очевидно, белобрысый ответил нечто в этом же роде, потому что шофер выскочил из кабины и устремился к нему. Пробежал пару шагов… пошел медленнее — подошел вплотную к Филиппу и остановился.

Они поговорили о чем-то, потом шофер достал из кармана пачку сигарет и протянул белобрысому. Оба прикурили, отошли к фургону и прислонились к капоту, продолжая мирно беседовать.