Под домной

– Уж лучше бы обругался, – бормотал дядя Ипатыч, когда управитель уходил. – Душеньку выматывает, проклятый немчура…

«Карла» был совсем не немец, а чистокровный француз, и звали его не Карлом, а Густавом. А свою кличку он получил по наследству: в соседнем Кловском заводе служил когда-то управитель, немец Карл Мейер.

Ванька и боялся немца «Карла» и еще больше ненавидел его. Немец казался ему таким злым. Недаром все рабочие боялись его, как огня. На его глазах «Карла» отказал Пимке Мятлеву, работавшему у обжимочного молота подмастерьем, прогнал из-под домны литуха Спирьку, трех слесарей, – вообще, сколько народу из-за «Карлы» осталось без работы! Кроме фабрики, какая у них работа?.. Раньше-то все как хорошо жили, а как прогнал их «Карла», так все и захудали. Уволенные рабочие под пьяную руку грозились даже убить проклятого «Карлу», и Ванька понимал их. Он сам иногда думал, что хорошо было бы запустить в «Карлу» хорошим камнем.

«У, немец проклятый…» – думал про себя Ванька.

Когда «Карла» ходил по фабрике, Ванька всячески старался не попадаться ему на глаза; а когда он приходил под домну, Ванька прятался куда-нибудь подальше. А вдруг «Карла» возьмет и откажет ему от работы? Дядя Ипатыч заметил, что Ванька боится управителя, и любил пошутить над ним.

– Ужо он тебе задаст, Ванька… Он и под домну к нам ходит из-за тебя. «А что Ванька делает? А как Ванька работу исполняет?» То-то! И на тебя нашлась управа.

Ванька больше всего любил свою домну зимой. Все кругом занесено саженным снегом. Зимние дни короткие. Ветер, холод, снег. А под домной всегда и тепло, и светло, и уютно – лучше, чем у себя дома, в избе. Везде горят огни, везде кипит работа, и все такие веселые. В холод работается легче.

Раз зимой Ванька устроился спать на деревянной лавочке, недалеко от гудевших фурм. Было тепло, ему страшно хотелось спать. Дядя Ипатыч сердился целый день, потому что «старуха» что-то не ладилась. Старик много раз подходил к фурмам и долго прислушивался к их гуденью, как пасечник прислушивается к гуденью пчел в улье.

– Не тово… – бормотал он, встряхивая головой. – Старушонка сердится.

Проба вышла плохая – белый чугун.

Ночной выпуск чугуна производится ровно в двенадцать часов. Ипатыч хватился Ваньки.

– Эй ты, лежебок, вставай! – будил дядя Ипатыч спавшего легким сном Ваньку.

Детский сон крепкий, и Ванька спросонья долго не мог проснуться, пока Ипатыч не сунул ему в руки пук лучины.

– Иди, свети… Сейчас пущаем чугун.

Это было знакомое дело, и Ванька машинально отправился к «глазу», как называли рабочие отверстие в домне, из которого выпускался чугун. Этот «глаз» после выпуска чугуна заделывался кирпичами и глиной, и только по сочившемуся из него шлаку можно было определить его. Ванька обыкновенно зажигал лучину, сунув ее в доменный «глаз».

Так он сделал и сейчас. Пук лучины вспыхнул ярким огнем и осветил весь доменный корпус. Литухи притащили большой железный лом и принялись им долбить доменный «глаз».

После нескольких ударов показалась красная струйка расплавленного чугуна и поплыла в приготовленные формы, рассыпая кругом яркие искры.

Для обыкновенной чугунной болванки приготовлены были постоянные формы, тоже из чугуна, где расплавленный чугун и застывал.

Получалось что-то вроде чугунных поленьев. Для мелких отливок расплавленный чугун уносили в особых железных котлах в формовочную.

– Ничего, – проговорил дядя Ипатыч, когда все формы наполнились жидким чугуном, шипевшим и рассыпавшим искры. – Старуха напрасно посердилась.

Ванька погасил свою лучину и дремал, прислонившись к теплой стене домны. Он сотни раз видел картину выпуска чугуна и не мог уже любоваться великолепной картиной.

Дядя Ипатыч при каждом выпуске впадал в какое-то ожесточенное настроение и кричал на рабочих без всякого толка. Все к этому привыкли и не обращали на него внимания, а меньше всех, конечно, Ванька.

Но вдруг все стихло. Ванька открыл глаза и онемел: перед ним стоял сам «Карла» и, грозя пальцем, говорил:

– Ти спишь… а? Ти падешь в чугунка… а? Ти сваришься, как маленькая рибка… а?

Вместо ответа Ванька стрелой бросился к выходу и исчез в дверях, как испуганная летучая мышь. «Карла» обернулся к Ипатычу и спросил:

– Что с ним?

– А значит, мал… дурашлив… испугался, значит…

Ванька, выскочив на мороз, сразу очнулся и, как белка, взобрался по лестнице на самый верх домны.

– Эк тебя носит, востроногого! – удивились рабочие.

Ваньке сделалось совестно за собственное малодушие, и он не сказал, что «Карла» под его домной. Он погрелся около огня и прилег на лавочку. В тепле его опять начал одолевать мертвый сон. Но ему не удалось заснуть и на этот раз, потому что послышались быстрые шаги и вошел «Карла» в сопровождении дяди Ипатыча.

– А, ти здесь?.. – проговорил «Карла», когда Ванька соскочил со своей лавочки. – Ти меня боишься? Хорошо, я тебе задам… О, я самый сердитый человек!

«Карла» присел на лавочку и заставил Ваньку сесть рядом с собой.

– Так боишься меня? – спрашивал он, выколачивая трубочку о каблук сапога.

– Боюсь… – по-детски произнес Ванька.

Это признание заставило «Карлу» улыбнуться. Набивая свою трубочку, он спросил уже другим тоном:

– У тебя есть мать?

– Как же, есть… – ответил за Ваньку дядя Ипатыч. – Значит, родная сестра мне приходится.

«Карла» смотрел на перебегавшие в пепле доменной печи синие огоньки и точно думал вслух:

– У меня тоже есть мать… там… далеко… Она постоянно думает обо мне и ждет, когда я вернусь… да. Когда я уезжал в Россию, она так горько плакала… Да, мать… Она говорила мне быть честным, справедливым, добрым.

Он говорил ломаным русским языком, но все его отлично понимали.

– Да, там далеко прекрасная страна… – продолжал «Карла». – Там умеют работать… Все работают… Мой отец был таким же доменным мастером, как Ипатыч. Я с детства вырос под домной, как Ванька… И так же хотел постоянно спать, как Ванька… Наша семья была большая, и отцу было очень трудно. Все должны были работать… О, там все много работают, постоянно работают…

Оглядев рабочих, «Карла» спросил:

– Кто у вас грамотный?

Ни одного грамотного не оказалось, и «Карла» покачал головой. Бедная, несчастная страна, где простая грамотность составляет недоступную роскошь.

– А слышал кто-нибудь о Франции? – спросил «Карла».

Все только переглянулись, но выручил Ипатыч:

– Француз приходил в двенадцатом году в Россию…

«Карла» только улыбнулся и, погладив Ваньку по голове, спросил:

– Сколько тебе лет?

– А одиннадцать…

По лицу «Карлы» точно пробежала тень. Да, его сыну тоже было бы одиннадцать лет… Бедный маленький французик не мог перенести жестокого русского климата, переболел всеми болезнями и похоронен под русским снегом.

– Да, и ему было бы одиннадцать лет, моему маленькому Адольфу… – думал он вслух.

Ванька с удивлением видел, как немец заморгал глазами.

– У нас тоже ребята мрут, страсть… – заметил дядя Ипатыч, слышавший, что у жены «Карла» был ребенок и помер на третьем году, и понял, что «Карла» говорит именно про него.

Ванька смотрел на «Карлу» и думал:

«А ведь он наш, рабочий человек, и он добрый… Да, совсем добрый»…