Призрак бомбея

Гулу отвернулся.

— Ты обещал когда-нибудь меня забрать, — напомнила Чинни. — Но все это время ты любил Авни. Умерла-то она, но призраком для тебя стала я.

— Нет-нет, — стал уверять Гулу. — В этот раз все по-другому. Я больше не смогу вернуться на Малабарский холм. Я увезу тебя отсюда. Обещаю.

Чинни ему не поверила, но позволила обнять себя, предавшись иллюзии. Гулу зарылся лицом в ее волосы, пахнувшие жасминовым венком, который помялся во время их близости. Непросто будет оторваться от повара Канджа, Парвати с Кунтал и даже от его хозяев. Малабарский холм был его домом — даже в большей степени, чем многолюдные трущобы детства или вокзал Виктория, где прошли юношеские годы. Малабарский холм вновь поманил его, когда Чинни заговорила о квартире, которую они снимут в северо-восточном пригороде Бомбея.

— Новенькая посуда, приличная ванная, — перечисляла она, — и тишина всю ночь, чтоб ни одна собака не гавкнула под окнами до самого утра.

Гулу кивнул:

— Да-да, всё-всё.

Но сам он думал о том, что совершил в роковой день много лет назад, когда темнота поглотила солнце, небо почернело и светилась лишь тонкая лучина луны. Глубокий и неослабный стыд вынудил его заглушить это воспоминание, забыть о том, что желание способно привести в столь мрачное место. С тех пор он цеплялся за идиотскую надежду, что Авни однажды вернется. Но теперь, когда Гулу узнал, что она мертва, стыд сменился гневом — и тошнотворным страхом. Воспоминание тринадцатилетней давности маячило вдалеке отравленным кинжалом.

— Что еще? — разозлилась Чинни. — Ты меня даже не слушаешь!

Гулу невольно вздрогнул.

— Расскажи мне.

— Давным-давно, в день смерти Авни, я кое-что увидел, — сказал Гулу. — Все эти годы я хранил секрет.

— Что?! — Глаза у Чинни загорелись. — Ты знаешь какую-то грязную-прегрязную тайну своего босса-сахиба? Или что-нибудь о других слугах?

Гулу опустил голову, пытаясь скрыть навернувшиеся вдруг слезы.

— Ты плачешь? — удивилась Чинни. — Ну, тогда не рассказывай мне свой бесценный секрет, на? Попроси у них лучше денег за молчание.

— Шантаж?

— Это наш единственный шанс, — настаивала Чинни, повернувшись и глядя ему прямо в лицо. — Еще чуть-чуть денежек от твоего босса-сахиба или других слуг — вот что нам нужно, чтобы свить наше новое гнездышко. Если это касается мистера Босса, ты бы мог попросить целый лак: с!

— Нет-нет-нет, — воскликнул Гулу, почувствовав соль на губах. — Ты не понимаешь.

В душу хлынули непрошеные воспоминания: зловещая тишина грузового отсека на вокзале Виктория, потрескивание костра, пахнущего смертью, промозглый бриз, обдувающий потную кожу.

— А что тут понимать? — Вскрикнула она, ударив его по лицу. — Ты возомнил себя крутым киношным героем, а сам даже мухи не обидишь.

Гулу оттолкнул ее шершавыми руками, и лицо его посуровело.

— Разве твоя хозяйка тебя не вышвырнула? — язвительно рассмеялась Чинни. — Теперь у тебя никого не осталось, кроме меня.

Гулу трясло.

— Иди, — приказала Чинни, выхватив из тайника девятидюймовый нож. — Мне плевать, что там у тебя за секретик. Иди и принеси деньги. А не то я покончу с собой.

— Что?!

— Покончу с собой, — медленнее повторила Чинни, прижимая острый кончик клинка к сердцу. — И клянусь, что мой призрак будет преследовать тебя до самой смерти.

Заметив, как на ее груди проступает пугающая алая полоска. Гулу поспешно схватил свою Бхага-вад-гиту и выбежал, поражаясь, как неудачно для него выстроились в тот день звезды. Он не остановил Авни — так неужели теперь отвернется от Чинни? Как он сможет жить, взяв на душу еще один грех?

Гулу встал посреди грязной Фолкленд-роуд, наблюдая, как девушка в клетке расстегивает первую петельку тесной блузки, и слышал вой безутешных призраков Каматхипуры. Если он выдаст свою постыдную тайну, то не только угодит за решетку, но и наверняка развалит семью Миттал, и тогда роскошное бунгало Маджи разрушится до основания.

Фантасмагория тумана

В ту первую ночь Маджи заперлась в комнате для пуджи, а мальчики носились по дому с тряпками в руках, досуха вытирая остатки влаги. Туфан еще никогда в жизни так не веселился: он набрасывался на воду с напором своего любимого кушстивалы[203] Дары Сингха — настоящего индийского чемпиона мира по борьбе[204].

— Декхо![205] — радостно вопил Туфан, перескакивая с одной тахты на другую и осушая лужицу полотенцем, привязанным к груди. — Еще одна готова!

— Чем тут гордиться, дурачок? — осведомился Джагиндер, выглянув из-за газеты. — Ты что, хочешь стать дерьмовым бханги и драить с утра до ночи туалеты?

— Я — Дара Сингх! — заявил Туфан.

— Он каждое утро пьет молоко с медом и ест толченый миндаль на завтрак, — встрял в разговор Дхир, выучивший диету знаменитого борца наизусть.

Все мокрые тряпки сложили на задах, прямо у жилья Парвати и Канджа. Мальчики дрожали там под зонтами, когда пили кипяченое буйволиное молоко и выстраивались в очередь перед нужником — зловонной коробкой с двумя остроконечными керамическими подставками для ног над глубокой ямой и капризным краном, что капал в пластмассовую чашку.

Савита вышла из сортира в полуобмороке, зажимая нос белым платочком. Идя к дому, вне себя от нового унижения, она наконец-то продумала план захвата власти. Бросив на землю платок, на котором сама же вышила перед свадьбой изящно переплетенные инициалы — свои и Джагиндера, Савита смотрела, как ткань впитывает бурую воду. «Она хочет остаться чистенькой, — подумала Савита о Маджи, — но ее тоже можно замарать».

Савита заметила Канджа, который сидел сгорбившись у своего гаража и курил. Он следил за ней и быстро опустил глаза, едва Савита поймала его взгляд. Но она смутилась еще больше повара, решив, что тот прочитал у нее на лице мятежные замыслы. Оба уставились на испачканный платок. Наконец Кандж с ворчанием встал и достал платок из лужи.

— Выбрось, — велела Савита, а затем скрылась в доме, где заперлась у себя в спальне. Из шкафчика она достала бутылку «Роял салют» — единственную, что проглядели во время «зачистки» бунгало. Савита и сама не знала, почему тогда ухватилась за нее, но теперь, откупорив, поняла, что хотела раскрыть секреты этого сосуда, выяснить, чем же так одержим муж.

Савита поднесла горлышко к губам, смочила их, вдохнула пары, а затем, осмелев, сделала глоток.

Алкоголь обжег рот и горло, потом обдал огнем живот. «Так вот в чем ее сила». Савита еще немного отпила, и в ней проснулись невысказанные желания. Ей надоело быть невесткой — чужой даже теперь. Ей хотелось восседать на царском троне вместо Маджи, отдавая команды и принимая гостей.

Ведь это она, Савита, предупредила семью о потусторонней силе, тогда как Маджи объясняла все душевным расстройством. «А теперь поглядите на нее, — в ярости думала Савита. — Слушается во всем тантриста, словно полоумная». Не будет большой натяжкой, если предположить, что свекровь окончательно сбрендила: распустила слухи среди прислуги, а затем, чуть осторожнее, — среди ее детей и мужа. Но раз уж мощная хватка Маджи ослабла, Савита рискнет добиться абсолютной власти.

Она выпила еще пару колпачков и спрятала бутылку виски обратно в шкафчик. Савита поняла, что сначала нужно заручиться поддержкой Джагиндера. В первые годы их брака он всегда становился на сторону Савиты во время конфликтов с Маджи. Но мало-помалу, когда их отношения дали трещину, Джагиндер начал угождать матери, будто вновь стал ее маленьким сыночком, и все настолько перепуталось, что они не замечали недостатков друг друга. «Надо отбить Джаг-ги», — решила Савита, вспомнив те четыре дня в начале муссонов, когда они снова сошлись. Она соблазнила его, и он не поехал к Тетке Рози. Чувствуя непривычное покалывание алкоголя в затылке и внезапный прилив смелости в груди, Савита собрала все свое мужество перед следующим шагом. Она переборет отвращение и отдастся мужу. Пробудит его, чтобы он больше никогда не стремился к материнскому одобрению. Она его присвоит.

203

Кушстивала — борец кушсти, традиционной индийской борьбы.

204

Дара Сингх (р. 1928) — знаменитый пенджабский борец и киноактер. В Индии его имя стало нарицательным для обозначения силача.

205

Смотри