Страница 5 из 37
Князь Владимир Мономах боялся иного – слишком юн князь, чтобы жениться-то (по одним данным, Юрий родился в 1090-м, по другим, в 1095-1097 годах, вероятнее второе), а в грязь лицом ударить в таком деле никак нельзя… Решил поговорить с сыном заранее. Вернее, сначала хотел попросить старшего брата Гюргева, Вячеслава, чтобы тот поговорил, но Вячеслав фыркнул:
– Я ему в няньки не нанимался.
Мономах только вздохнул, понятно раздражение сына, ведь Вячеслав старше Гюрги, намного старше, но у младшего княжение свое, а Вячеслав просто при отце сидит.
Пришлось самому с сыном разговаривать. На вопрос, имел ли дело с девкой или бабой, Гюрги густо покраснел и отрицательно помотал головой. Снова вздохнул Владимир, тоже ведь проблема, обучить требуется, не то может юный князь опозориться сам и весь свой род опозорить.
Когда бывала такая необходимость, среди дворни всегда находилась разбитная крепкая бабенка, которая могла помочь пройти житейскую науку. Нашлась и сейчас. Аннушка вопросов лишних не задавала, только кивнула и помотала головой. Кивнула в знак согласия, а помотала на спрос, не больна ли чем дурным. Научила хорошо, Юрий всю жизнь славился этим житейским умением, по Долгорукому многие и многие сохли, единожды испробовав княжью силушку.
Меды лились рекой, русские не слишком жаловали кумыс, а вот половцы охотно пили ставленые меды и греческие вина, нашедшиеся у князей в закромах. С каждой минутой застолья становилось легче разговаривать, уже забылось, что языка не понимают, сами языки развязывались все больше, и уже глядишь, русский боярин брал за грудки половца, притягивал к своему лицу и пытался втолковать, что вдругорядь убьет и не пожалеет, а ныне нельзя, потому как друзья и теперь даже сородичи. Половец, ничего не понимая в самих речах (пьяный язык заплетался у боярина настолько, что он и сам мало понимал), однако кивал, словно соглашаясь быть убитым… вдругорядь…
Степняки, не привыкшие к столь крепким напиткам, повалились первыми, только успев порадоваться красоте двух невест, отдаваемых ханами за молодых княжичей. Были ли те красивы? Бог весть, этого не могли сказать и сами женихи, потому как нарумяненные и разряженные, точно куклы, перепуганные всеобщим вниманием сотен собравшихся мужчин, невесты были близки к обморокам. Екатерина даже потеряла память ненадолго, только успели поддержать. Но это вызвало не презрение, а смех:
– Молода еще!
– Ага, боится!
– Да и княжич не больно стар!
И снова взрывы хохота заставляли беспокойно кружить стаи птиц, тоже перепуганных шумом и многолюдьем.
Мономах первым сжалился, махнув рукой:
– Пусть невест отведут в их покои, не то и впрямь девок до смерти перепугаем.Дальше гуляли уже без невест. Никому не приходило в голову соблюдать традиции полностью, да и какие соблюдать-то, если, по русским, одно надлежало делать, а по половецким – другое. Главное – женок крестили и венчали. Теперь они законные жены, а уж как там сородичи пить да орать будут, неважно.
Гюрги на пороге супружеской ложницы вздохнул, незадолго до того отец просил показать удаль и не опозорить перед всеми:
– Ты, главное, бабой ее сделай, а там видно будет.
Все получилось просто и довольно легко. Жена уже лежала, укрытая меховым покрывалом до самых глаз. Вообще-то ей полагалось снять с мужа сапоги, но этого мамки, видно, не объяснили, а Гюрги требовать не стал. В висках билось только одно: «не опозорься».
Не опозорился. Елена была послушна любому его движению, только губу закусила, чтобы боль перетерпеть, а он, сделав свое, и не подумал сказать даже ласковое слово. Жена не была Гюрги нужна, он только выполнял требование отца. Но и половчанка, приученная, что жена должна мужу подчиняться, не обиделась, приняла все как должное.
Так началась их семейная жизнь.
У Святослава с Екатериной было похоже, Екатерина оказалась очень тихой, ласковой девушкой, готовой терпеть от мужа любые обиды, которых Святослав Олегович нанес ей немало, а в конце и вовсе упек в монастырь. Удалил, чтоб под ногами не путалась.Но до этого еще было очень далеко. Пока два юных княжича женились на столь же юных половчанках.
Ростово-Суздальский князь
Отгуляли свадьбы, и Владимир Мономах поторопился отвезти сына с женой в Ростов. Там должен быть не посадник из бояр, которые каждый в свою сторону тянут, а князь. Свой князь – совсем другое дело, при князе дружина, его право – быстро собрать ополчение, чтобы не было беды, как случилось летом в Суздале, когда булгары, воспользовавшись именно отсутствием князя в Ростовской земле, разорили Суздаль, а Ростов не пришел на помощь своему пригороду. Будь князь, такого не случилось бы…
Половцы побиты, год-другой на Русь всерьез не сунутся, самое время и дальними землями заняться. Потому и спешил Владимир Мономах с сыном в Ростов. Умный Мономах, чтобы скрасить обоим младшим сыновьям расставание (они ведь очень дружны), не отправил Гюрги в далекий Ростов одного, а поехал с сыном сам и младшего, Андрея, взял с собой. Потому новоиспеченному мужу было не до жены. Он князь, ехал в свои земли, да еще и брат рядом…
На Руси издревле передвигались зимой санным путем и летом по воде, в весеннюю и осеннюю распутицу и реки не перейдешь, и по грязи не проедешь. Потому торопился Мономах после свадьбы увезти сына в Ростов, на месте все посмотреть и до распутицы вернуться обратно. Предстояло еще одно большое дело сделать – найти Гюрги толкового наставника, хотя князь Владимир уже знал, кто это будет. В Суздале всем заправлял суздальский тысяцкий – боярин Георгий Шимонович, скорый на расправу, но разумный сын варяга Шимона.
Георгия Шимоновича Владимир Мономах знал еще по Киеву да Переяславлю, был тот одновременно набожным (даже дружил с Феодосием Печерским), отменным воином и хорошим хозяином. Георгий Шимонович из тех, кто если бил, то насмерть, но прежде, чем занести кулак, хорошо думал. Лучшего наставника для молодого князя и не сыскать, да только как сделать так, чтобы заботился о князе, а не о своих сыновьях прежде всего, ведь при молодом и неопытном Гюрги так легко все взять в свои руки, чтобы князь у боярина на побегушках оказался.
Вот и ломал голову Мономах, что лучше – поручить сына Шимоновичу или попытаться отодвинуть того подальше. Отец Георгия Шимоновича, получивший от самого преподобного Феодосия христианское имя Симон, много помогал Печерской обители, на его средства была построена Успенская церковь монастыря. Георгий Шимонович три года провел слепцом, и казалось, вовсе видеть не будет, но молитвами Феодосия Печерского прозрел боярский сын, вот отец и пожертвовал на церковь. А после смерти был в ней похоронен – напротив гробницы самого Феодосия.
Этому-то Георгию, познавшему заботу преподобного Феодосия, и собирался поручить своего сына Гюрги Владимир Мономах. В семьях русских князей дядька часто значил больше, чем отец. От отца княжич рожден, а воспитывал его дядька. Георгий Шимонович разумен как никто, такому доверить можно без опаски, несмотря на то что княжич будет далече.
Из Переяславля сначала отправились в Киев – помолиться за успех поездки, а также за будущего князя земли Суздальской. И, конечно, в Печерскую обитель. У церкви Успения Богородицы князь Владимир остановился, разговаривая с каким-то монахом. Братья Гюрги и Андрей сначала терпеливо ждали в стороне, потом принялись беззастенчиво разглядывать монаха. Был тот сухощав, да на Руси в те поры и не бывало толстых монахов, постились честно и часто, жили почти впроголодь, а в Печерской обители еще не забыли наставления преподобных Феодосия и Антония, а потому чревоугодию не были подвержены. Большой открытый лоб и умные серые глаза выдавали в нем постоянную напряженную работу ума. Строгий лик говорил об отсутствии хитрости и любви к корысти.
Наконец отец кивнул сыновьям, подзывая. Уже в церкви Гюрги, оглянувшись на монаха, тихо поинтересовался:
– Кто это?
– Нестор. Разумен, книжен, кажется, все про минувшее знает и помнит. Вернемся из Ростова, скажу игумену свою задумку – чтоб Нестор записал то, что знает. Речь у него хороша, должно, и пишет так же…