Страница 7 из 42
Так, полностью спокойные за безопасность тыла, они отправились воевать дальше, распрощавшись с теми сослуживцами, кто был не в силах вести бои. Такие тоже имелись. Кое-кто из деревенских приютил некоторых солдат, оказывая уход и помогая залечивать раны и ранения.
Для нас же наступало послевоенное время восстановления, которое не сказать что было легче самой войны.
ГЛАВА 4
Пока наши прочесывали леса, в моей голове созревал план, как вывести на свет божий того, кто стал моим самым большим и страшным секретом, а заодно и товарищем. Моя «находка» не мог вечно прозябать в сарае.
- Юрген, - за эти дни мы уже успели раззнакомиться и обращались друг к другу по именам. – Я знаю, что ты Юрген Фляйшер рядовой немецкой армии, и ты это знаешь, а больше не знает никто. Наша задача сделать все возможное, чтобы и дальше было именно так. Незачем кому-то еще знать о твоем происхождении. Тем более если всплывет этот факт, боюсь что вы, рядовой, навсегда покинете не только нашу страну, а и этот мир. А заодно и меня прихватите.
Для того чтобы продолжать благополучно жить на территории страны советов, я ему предложила кардинально изменить свою биографию. Переименоваться в рядового советской армии – Юрия Федосимова (я лично несколько ночей напролет не сомкнула глаз, подбирая более-менее созвучный псевдоним, чтобы не слишком резал его немецкий слух и был НАШИМ). Более того, чтобы никто и никогда не усомнился в его гражданском происхождении, я велела ему стать глухонемым. Моя легенда гласила - его контузило, и он потерял слух. А разговаривать не умел с детства, проблемы с языком. Так же из-за контузии он частично потерял память, а документы, свидетельствовавшие о его существовании, просто пропали на поле боя.
Вот так в один миг на простого немецкого солдата свалились все несчастья мира рожденные моим бескрайним полетом фантазии. Дааа, это была чистейшей воды афера, но ведь мне теперь есть что вспомнить.
- Хорошо. Я стану Юрой, - не раздумывая согласился Юрген, а куда ему было еще деваться?
- Вот и славненько. Ты с этого мгновения начинаешь свою новую жизнь. Привыкаешь. Адаптируешься ко всем нововведениям в собственной биографии. А через пару деньков я познакомлю тебя с мамой. Пока, правда, не придумала, откуда ты взялся такой, на мою головушку. Но ничего, у меня еще есть время как до мамы донести твое появление. Ты только не забудь, что ты глухой и немой, и контуженый. – Проговорив все это, я улыбнулась своей фантазии и поймала себя на мысли - «Как же хорошо, что это все не правда».
- Я буду стараться.
- А как же.
Два дня я запрещала новоиспеченному Юре говорить, а сама изо всех сил пыталась что-то изображать жестами, чтобы потом объяснить маме, как я его понимаю.
Те дни были прекрасными. В нашем доме больше не было никого лишнего, а в сарае проживал мой личный «секрет», с которым мне было бесконечно весело и тепло. Стоило маме уйти из дому, как мы начинали сходить с ума, хохоча над собственной выдумкой. Совершенно не опасаясь никого и ничего, мы весело проводили время в соломе моего сарая, все больше и больше сближаясь друг с другом.
Совсем скоро Юра полностью окреп. Как сам он рассказывал, его задело осколком, поэтому иногда все еще побаливала голова, но не более того. А еще он получил ранение в ногу, но видимо ничего серьезного, он нормально передвигался, лишь изредка ее подволакивая. То, что он все время своей реабилитации провел в холоде, даже пошло на пользу, так как это не оставило шанса никаким микробам и бактериям съесть его воспаленную плоть. Наверное, произойди что-то подобное летом, в полной антисанитарии и без нужных медикаментов мне вряд ли удалось спасти Юргена. Я как-то видела солдата с пораженными гангреной конечностями, это очень страшно и, к сожалению, непоправимо.
А еще, мой немец окреп на столько, что в один из дней, в самый неожиданный момент схватил меня в охапку и повалил в теплую солому, где еще недавно сладко спал.
- Их либе дих, Вася. – Услышала я, но кроме своего имени ничего не поняла, а только разозлилась, что лежу в соломе, совершенно беспомощная, словно перевернутый на спину жук.
- Что, резко русскую речь позабыл, Юрчик? – собравшись с силами, я подпрыгнула словно пружина.
- Нет.
- Тогда отчего-же обращаешься ко мне на непонятном языке? Ты ведь знаешь, я не на столько сильна в немецком, на сколько тебя поднатаскала в русском.
В тот момент мне и самой было странно, что я ничего не поняла кроме «их» - я, а самое главное – никогда раньше не слышала такого словосочетания из уст оккупантов. И как ни старалась, не могла припомнить ничего похожего.
Прежде чем ответить, Юрген уже бережно уложил меня на спину. Нос «капелька» приблизился к моему лицу, а теплое дыхание нежно обжигало замерзшие щеки. Впервые за все время нашего общения, мне стало страшно. Страшно не за свою жизнь или свою нелепую смерть, нет. Страшно мне стало от того, что в голове всплыли мамины слова о «походе в сарай». Воображение стало рисовать самые странные и нелепые картины, ведь что именно ему рисовать, оно не имело ни малейшего понятия. Сердце бешено заколотилось, а в следующий момент мир перевернулся с ног на голову.
Прекрасные губы Юргена, нежно-нежно и едва ощутимо прикоснулись к моим. Я едва ль успела насладиться произошедшим, как он отпрянул от меня.
- Прости. Энтшульдиген битте… - он начал сыпать словами, а я продолжала лежать затаив дыхание, тайно надеясь, что он повторит то, за что так яростно извиняется на обоих языках. – Прости, Вася. Я не должен был…
Чувство почти панического страха в моей душе моментально свергло болезненное разочарование. Мне было так обидно от того, что мною, такой доступной и податливой пренебрегли. А потом ужасно стыдно. Но Юрген больше не сделал ни одной попытки коснуться моих губ. От чего безумно хотелось расплакаться. Мне так хотелось чтобы он продолжил… И в этих своих желаниях я почувствовала себя падшей женщиной, отчего стало совсем невмоготу. Я чувствовала, как мои глаза наполняются влагой, но как ни старалась сдержать это, ничего у меня не вышло.
- Вася, не плачь, не нужно. Я больше никогда не обижу тебя. Я больше никогда не прикоснусь к тебе, обещаю, только не плачь. – Немного обветренной шершавой ладошкой Юрген принялся вытирать мои слезы. - Битте нихтс… Тойфиль! (потом я узнала, что это переводится как «черт»).
Его теплая рука, его виноватый тон, его бессмысленные извинения сделали свое дело. Не сказав ни слова, я бросилась прочь из сарая. Мне хотелось убежать от собственного позора как можно дальше, и это дальше я нашла на печи.
Не знаю сколько я пролежала на горячей и уютной печке, вот только этого хватило, чтобы я окончательно в своих мыслях отнесла себя к падшей женщине, по уши увязшей в грязи. Да, именно так я себя ощущала, боясь того неведомого чувства, которое разбудил во мне Юрген. В тот миг, когда его губы прикоснулись к моим, я была готова на все. Я БЫЛА ГОТОВА НА ВСЕ! А ОН, именно ОН остановился.
Я совершенно не понимала, что творится в моей груди и голове, но больше всего не понимала, что за пожар разгорелся внизу живота. Мне казалось, там все сжалось, а иногда казалось, что сердце вдруг переместилось именно туда и что есть мочи пульсирует. Мне было стыдно за все, что со мной тогда творилось. В особенности за то, что мне совершенно не хотелось, чтобы Юрген сдержал свое слово и больше не прикасался ко мне. Мне вдруг безумно захотелось, ощутить тепло его губ не только на своих губах… Но в то же время мне казалось, если он будет это делать, я просто сойду с ума от наслаждения. Целый ком неведанных ранее чувств, разрывал мое сознание, а раскаленная печка жестоко поддерживала пылающий во всем теле жар.
Я попыталась воспроизвести в памяти хотя бы самый мизерный обрывок воспоминания, на котором отец касается своими губами, обросшими густыми усами - маминых, но сколько не силилась - все зря. Все, что выдавала память, лишь картинка, на которой многочисленные солдаты поочередно лобзают своими грязными проспиртованными губами - губы, щеки, шею, Домны Сахаровой. Прямо посреди улицы, даже не выпуская из этих самых губ папиросу. Эта картинка всякий раз разрывала всю меня изнутри, но других воспоминаний связанных с отношениями между мужчинами и женщинами – в моей голове так и не возникло.