Козявкин сын

Из-под берега уже шел дым, это Карпуха развел огонь.

Через полчаса все сидели вокруг котелка с ухой, Пашка стоял около.

— Ты чего — садись, — приглашал Карпуха, — вот одной ложкой будем есть.

— Знамо, садись, — спохватились ребята, — хватит!

— Тебе жалко чужих дров, — говорил Карпуха Пашке, — ведь казенные!

— А казна-то чья — наша... Мужики казну делают, — не уступал Пашка.

— Дурак ты и больше ничего, сразу деревню видно, теперь все общее, понял?

— Хозяинов теперь нету.

— Вон, в городе, — продолжал Карпуха, когда все ребята развалились на траве, — у Пудовикова — купца было понапрятано... или в монастыре — в женском — целый погреб: и крупчатки, и меду бочки, масла сколько, сахару, — нашли — давай сюда, в общую, всем чтобы...

— Раздавали? — удивился Пашка.

— А как же!

— И вам досталось?

— И нам... вот по такому ломтю ситного, с медом, с маслом, и сахару по фунту.

— Ври, ври, — усомнился Горюн.

— А что, вру? Вот спроси Сеньку, что, не правда?

— Да еще и по воблине дали, — поддержал товарища Сенька.

— Вот у Козихина — тоже напрятано, — сообщил Пашка.

— Какого Козихина?

— У нас, купцом был, в заготконторе теперь заведующим.

— Отчего не докажут?

— Боятся, — сын комиссаром в городе.

— И на сына доказали бы — живо из комиссаров вылетит.

— Может, он нарочно пролез в комиссары-то, разузнавать да пакостить, и такие бывают, — вставил молчаливый Сенька.

Раздавшийся гудок прервал дальнейшую беседу.

— Стой, ребята, никак тревога! — вскочил Горюн.

Замолкли.

Протяжный рев гудка летел в разные стороны, заглушал радостный перезвон клепальщиков, и последний звук гудка понесся далеко и затих в глубине леса.

Замолчали молотки, не лязгают железом цепи, только где-то внизу, между баржами, катерами слышался людской говор.

Карпуха залез на дрова, посмотреть.

— К столовой идут! На собранье, должно быть. Комиссар какой-нибудь приехал, — высказывал свои предположения с поленницы Карпуха.

— Что-нибудь важное случилось, — предположил Сенька, — рабочие часы нарушают.

— Война, может быть, какая? — сказал Пашка.

— Недавно красноармейцы тут проезжали.

— Ай-да, ребята, узнаем!

Попрятали удочки и пустились бежать.

Много собралось рабочих около столовой. На дороге остановились мужики с дровами, тоже подошли поближе, узнать — почему столько народу столпилось.

Пашке не видно было, кто говорит, а только из средины толпы вылетали твердые, как камни, слова:

— На военных фронтах победа, но у нас еще есть враг, сильнее Колчака, Деникина и прочих, этого врага пулей не возьмешь.

«Правда моя, — подумал Пашка, — война!»

— Враг этот никого не щадит, подряд всех косит. Гибнут молодые, здоровые, сильные. Если мы не придем на помощь, с ними погибнет и наша Республика... Неделю тому назад я был там...

Голос говорившего дрогнул, как будто кто его приглушил:

— Это край смерти... волосы встают на голове... Там трупоедство...

Пашка затаил дыхание.

— Голод — наш самый страшный враг! Все на борьбу с ним!

Голос выправился, опять звучал твердо:

— Мы должны двинуть туда сейчас, немедля нисколько, наши запасы хлеба. Наши суда должны быть на полном ходу, в полной исправности, чтобы ни одно зерно не пропало даром.

— Итак... все дружно... приналяжем... и я уверен, что и на этом фронте будет победа за нами!

— Скажите, кто должен спасти целый край от вымирания, кто должен в минуты опасности притти на помощь нашей Республике? Кто?

— Мы! — было единодушным ответом рабочих.

Гулкое эхо прокатилось по лесу и умчалось вдали, как будто спешило оповестить, что спасение близко, подкрепление идет.

X. ПОСЛЕ СОБРАНИЯ

Когда Пашка вернулся к шалашу — Егор стоял с мужиками, привезшими дрова.

— Ну, что, привезли? Давно бы так, нечего подхалимов слушать!

— Понимаешь ли, Егор, крутят голову Пузановы, — ответил высокий худощавый мужик.

— Слышал — мертвецов едят в Расее, надо помочь, как ты думаешь?

— Известно надо, хоть и самим туго, да что ж делать-то?

Мужик помолчал немного, оглянулся по сторонам, понизил голос:

— Пузановы и тут крутят — это, говорят, обман один, что голод в Расее, хлеб, говорят, от вас хотят выкачать да германцу спустить, а денежки в карман.

— А вы и верите? Заткните им рты гнилой картошкой, вот что...

— Мужики и то говорят, что не сдобровать ему...

— Сколь привезли? — спросил Егор.

— Полкуба, как разверстано — на совесть...

— Крючков-то у вас где служит? — спросил мужик.

— Какой Крючков?

— Да помнишь, сидельцем-то в Ивановке был, так вот к вам будто поступил, начальником каким-то, вишь, партейным записался — фронтовик. С Пузановым дружба. Туда же и его тянет. А мое мнение такое — спекулянничать они будут, только и всего, а то и пакостить.

— Я те по душе скажу, Егор, мое дело сторона, — мужик ближе наклонился к Егору, — а и мужики просили — упреди, говорят, Кузьма, как дрова повезешь, чтобы за Крючковым и Пузановым присматривали, вредные люди. Вот, к примеру, помощь голодающим надо подать, тут надо скоро, без задержки, а они как бы не стали портить, а в вашем деле — маленький изъян, а оттяжка большая.

— Поприследим, Петрович, обязательно, как чуть чего — в чеку.

— Да, Петрович, тут вот парнишку ссадили с парохода, Вороновский, захвати до волости, сдашь там, а то беда будет с ними, тут и так порядочно собралось бездомных-то, не щенки ведь — надо пристроить.

Пашку, как ветер сдул — шмыг за дрова и на утек.

— Ладно, что ж, пусть собирается, — согласился Кузьма.

— Чего ему собирать-то — весь тут. Пашка! Да где ж он, Пашка-а! Ах ты мать честная, не сбег ли?

Посмотрел Егор за поленницами.

— Сбег!

— Ну, прощай, Егор, отправишь с кем-нибудь.

— Счастливо, Кузьма... Брехню-то разную не слушайте, пора и своим умом раскидывать.

XI. ПЕШКОМ В ГОРОД

В обеденную пору приехал новый караульный, а Егору приказано приехать в управление «для получения другой должности, по специальности».

К вечеру Егор с почтовым катером уехал в город.

В сумерки вернулся Пашка к шалашу, а там уж не Егор, другой, молодой. Сел около, ждет.

— Ты что? — спросил караульный.

— Дядю Егора дожидаюсь.

— Дядю Егора? Тут до зимы его не дождешься, сколько ни сиди.

Пашка удивленно посмотрел на караульного:

— В город уехал, на новую должность, водоливом.

У Пашки навернулись слезы.

— Ты что заплакал-то? Дядю жалко? Ай-да за ним в город, на пристани спросишь, найдешь. Ты где живешь-то?

— Тут, в шалаше.

— Ту-ут? Как же тебя дядя-то оставил?

— Меня не было, рыбачил, — слукавил Пашка.

— Ну, вот и прорыбачил. Ладно, переночуешь у меня, а завтра бережком добежишь.

Лежит Пашка в шалаше, кутается какой- то рваной курткой, холодно, не спится. Раскаивался, что убежал. Кузьма, видать, добрый, а все-таки с дядей Егором лучше. Нет, хорошо, что так вышло: дядю Егора разыщет, может быть, на барже можно жить... Долго думал Пашка о людях, кто добрый, кто злой. Вот Крючков с Пузановым зловреднее, должно быть, наверное одна шайка со стариком, Козихин наверное с ними, может и сын Козихина тут же. В Пашкиной голове они собирались все в одну кучку, все враждебные, злые.

«Поприглядеть надо, — вспомнил он совет Кузьмы, — пакостить будут...»

Вспомнились слова Егора, что в России мертвецов едят — сделалось страшно, затряслись зубы то ли от холода, то ли от страха. Съежился в комок и не заметил, как заснул.

Утром, с восходом солнца, Пашка шел песчаным берегом к городу.

Проходя деревней, зашел в избу, попросил напиться, а самому есть хотелось.