Козявкин сын

— Какие там дрова?

— Это он мне помогал складывать, дрова упали, — выступил на защиту кочегар.

— А, а... Ну, пусть... Перед Орловкой чтобы ни одного постороннего... Политконтроль будет, — отрывисто сказал усатый.

— Ну, товарищ, кончай, да вылазь, а то попадет из-за тебя, нынче строго, — сказал кочегар.

«Эх, дурак я, — ругал себя Пашка: — вылез не во-время, за дровами-то никто бы не увидал, езжай, куда хошь, а теперь политконтроль... Видно, какой-нибудь важный большевистский начальник, когда и машинист боится».

VII. ПАШКЕ НЕ ПОВЕЗЛО

На нижней палубе народу полно. Сидели на мешках, на дровах и на полу.

«Хорошо, что из нашей деревни никого не видать, — думает Пашка, — а то еще скажут — убег... У тетки Марфы яйца украл, цыгана еще припутают, осрамят!»

Поднялся на верхнюю палубу — свободно. Яркое солнце слепило глаза. Любовался Пашка зелеными лесистыми берегами, отражающимися в воде, как в зеркале. Весело пенили воду колеса, от которых большие валы клином разбегались к берегам. — «Как хорошо, — думает Пашка, — так бы и растянулся вот тут на солнышке». Вспомнил про машиниста — пропала радость, точно на солнце надвинулась туча, и сделалось темно и тоскливо. «Только до Орловки, а там беспременно высадят»...

Зазвонил звонок. Матросы, свободные от вахты, сходились в клуб — в общую каюту I класса.

Пашка заглянул в окно — на столах газеты, книжки с картинками.

У двери сидела молодая, на учительницу похожая, записывала приходящих.

— Ваша фамилия? — спросила она толстого пожилого матроса с черной с проседью бородой, который направился мимо нее к столу.

— Надо што ль? Кожухов Никита... лоцман.

— Да, это наш новый лоцман, — подтвердил молодой матрос, — товарищ Кожухов! — вот место есть и газета.

— Найду сам, зрячий... Газету можешь сам читать... На што она...

Лоцман сел на мягкий клеенчатый диван, осмотрел зал-каюту, потрогал рукой обшивку, точно хотел убедиться не подменена ли; насупился, как будто неволя загнала его сюда; побарабанил пальцами по столу, обвел глазами всех присутствующих.

Рядом в кресле, за круглым столиком сидел щупленький матрос-татарин, рассматривающий картинки. Лицо довольное, веселое.

— Что, Ахмет, — хлопнул лоцман снисходительно по плечу матроса, — революцию, говоришь, сделал и на хозяйское место сел... буржуем стал... Сидел ли при хозяине-то хоть когда тут?

— Какой сидел, — также весело ответил Ахмет. — Никогда не сидел, в окошко глядел, когда палуба мыл... Какой сидел... На корме сидел... курятник нюхал... собака нюхал... капитана кулак нюхал... Сэчас хозяином сыдым. Капитан-товарищ. Корошо...

— Еще бы, на готовенькое — не дураки...

— А ты попробуй нажить, да сделать, а потом и говорить — хозяином сыдым.

— Пятнадцать годов Ахмет хозяину наживал... может тэперь Ахмет и на хозяйском месте сыдеть!

— Тише, товарищи, вы мешаете читать, — раздались недовольные голоса матросов.

Лоцман махнул рукой и отвернулся к окну. Ахмет попрежнему занялся картинками, прищуривал глаза, улыбался.

Пашка отошел от окна, прошелся по палубе, захотел подняться на капитанский мостик.

— Сюда нельзя, — раздался сзади твердый голос.

Оглянулся Пашка, какой-то парень, с револьвером за поясом, обходил палубу и отсылал всех пассажиров вниз. Когда все сошли вниз, заперли все входы на верхнюю палубу.

— Документы предъявите! — приказал парень с револьвером.

Тут же откуда-то появились двое в кожаных куртках с револьверами.

— Это что, комиссары што ли? — спрашивал какой-то дядя своего соседа.

— Стало быть, что они... звезды на картузах-то и оружие за поясом... Ищут, видно, кого-нибудь, когда документы спрашивают...

Комиссары поочередно проверяли документы, у кого их не было или были не совсем в порядке, отводили в сторону для выяснения.

Пашка, прижатый мужиками к стенке, хотел опуститься на пол, чтобы не заметили, да на полу оказались какие-то мешки.

«Снимут, — подумал Пашка, — а то и посадят, уж больно сердиты»...

— Твои, дед, документы? — строго спросил комиссар у стоявшего рядом с Пашкой старика с седой бородкой.

— Вот они, извольте, господин комиссар.

— Господ нынче нет, старик... были господа, да сплыли, теперь товарищи.

— Извините, товарищ комиссар, по привычке.

— Откуда ты, дед? — спросил комиссар, всматриваясь в лицо старика.

— А из своей деревни, из Луговой, откуда же мне быть.

— В Кругликовой был?

— В Кругликовой? А когда товарищ комиссар?

— Когда? — ну, весной; в марте там, или в апреле.

— Никак нет, товарищ комиссар.

— Тов. Петров! — крикнул комиссар товарищу, что сгонял народ с палубы, — возьмите документы и старика для выяснения.

— А ты с ним? — спросил комиссар Пашку, указывая на старика.

Пашка поперхнулся, сразу не ответил, а комиссар уже кричит тов. Петрову:

— И парнишку возьмите, со стариком едет!

В каюте с надписью «агент Ортчека» допрашивали старика.

Пашка узнал, что у старика не свои документы, что он вовсе не из Луговой, что в Круглихе подбивал мужиков не подчиняться новой власти, не доставлять казне дров для пароходов.

«Вот попался старик, — подумал Пашка, — ну, да и я с ним засыпался».

Старик сказал, что Пашка не с ним и что он его не знает.

— В Орловке тебя высадим, — сказал тов. Петров Пашке, — выйди пока.

Пашка вышел, а самому сделалось тоскливо: высадят на чужой берег, а куда он пойдет? в свою деревню далеко...

«Эх, дурак я, дурак, — ругал себя Пашка, — зачем убежал, тут все равно с голоду подохнешь».

Пашка с утра ничего не ел; в животе урчало. Посмотрел по сторонам — не ест ли кто, попросил бы. Нет, все сидели какие-то мрачные. Проверка документов многим доставила неприятности, а в Орловке предполагали проверку багажа — кто чего везет.

Пронзительно завыл свисток, точно обрадовался, что подходит к пристани.

Брошены чалки, толстый канат, как змея, обвился вокруг столба на берегу. Пароход встал. Спущены сходни. Началась суета.

Тов. Петров вывел Пашку с парохода и передал караульному, охранявшему дрова на берегу.

— Беспризорный! направьте в деревню.

— Ох, уж эти беспризорные, куда я его дену? везли бы в город, в приют бы сдали, товарищ.

Тов. Петров быстро ушел на пароход и слов караульного не слыхал.

В Орловке пароход забрал запас дров и отправился дальше.

VIII. НА КАРАУЛЕ

Солнце уж одним краем окунулось в реку, скоро, гляди, и совсем скроется, от этого Пашке еще тоскливее, хотелось плакать.

Караульный, пожилой мужик, глядел на Пашку в упор.

— Ну, пролетария, что мне с тобой делать-то, а?

Караульный выругался, как будто на кого-то сердился.

— Где же ты ночевать думаешь, а?.. Голытьба несчастная... Драть вас некому, — вдруг почему-то разозлился караульный.

— Моего архаровца вот так же где-нибудь, как щенка, выкинут... иди, куда хочешь.

— Ты Микишку моего, случаем, не знаешь? — уж более мягко спросил караульный, — вот такой же стрекулист, как ты, только почернее.

— Нет, не знаю, — робко ответил Пашка: — я из Вороновой.

— Чей?

— Дергунова Михайла...

— Не знаю чтой-то...

— А где Микишка твой?

— Прах его знает... Твой батька знает, где ты сейчас?

— У меня нет отца и матери, один я.

— Оди-ин! Ну, так ты вольный казак. Куда ты побег?

— Не знаю, хотел в город, — признался Пашка.

— Ах ты, пролетария бесштанная, в город захотел... Кто у тебя в городе-то, родня что ли есть?

— Нету...

— Ну, и народ пошел! Что только из этого народа и будет, — как бы про себя ворчал караульный.

— Так вот что, парень, возьми в шалаше котелок, да сбегай-ка по воду. Пора, поди, и поужинать.