Страница 22 из 39
Она закатила глаза и сказала:
— Твоя голова, Золотой Мальчик. Той, которой ты должен думать.
Боже, она так сильно отличалась от Блисс. Я мог точно представить, как бы этот сценарий развивался с ней. Все бы началось с сильного смущения, бормотания и, возможно, закончилось тем, что что-то сломалось бы или загорелось.
Макс была честной. Бесстрашной. Ей было так удобно со своей кожей.
И это было чертовски сексуально.
— Давай я принесу новую тряпку.
Она встала, взяла салфетку и воду и отнесла их на кухню. Я сел на диван и сделал все возможное, чтобы настроить себя так, чтобы моя неловкость была не заметна.
Я старался отговорить ее от песни, потому что считал, что это плохая идея. Я думал, что она вызовет воспоминания о Блисс, но этого не произошло. На самом деле, во время пения я вообще не думал о Блисс. Я мог думать только о Макс, и в этот момент возникла совсем другая проблема, которой я не ожидал.
Когда она вернулась, я смотрел прямо, потому что не доверял себе, что не дотронусь до нее снова. Она встала одним коленом на диван и придвинулась ближе ко мне. Колено прижалось к моему бедру, и мне лишь хотелось схватить ее другую ногу, перекинуть через себя и усадить ее к себе на колени.
Я искал что-то, что угодно, чтобы отвлечься, но в этой квартире не на что было смотреть. Здесь были только мы и наэлектризованное тепло, заполнившее пространство между нами.
Ее пальцы коснулись моего подбородка, и она повернула мое лицо к себе. Она рассматривала рану у меня на лбу, поэтому у меня появилось несколько секунд, чтобы упиваться ею и при этом не попасться. На щеках у нее горел румянец, возможно, от боли, а уголки губ были опущены вниз, когда она осматривала травму. Глаза ее были такого светло-голубого цвета, который можно увидеть только на диких нетронутых пляжах.
— Мне нужно было в первую очередь позаботиться о тебе. У тебя до сих пор идет кровь.
Правда? Мне даже больше не больно. У меня в голове крутилось так много других вещей.
Ее пальцы скользнули по моему подбородку, коснувшись щетины, которую я даже не потрудился сбрить утром. На долю секунды ее глаза встретились с моими, а потом она отстранилась и стала мочить салфетку в воде.
Я наблюдал за тем, как ее маленькие ручки и изящные пальцы отжали тряпку, а потом сложили ее в небольшой прямоугольник. Повернувшись ко мне, она придвинулась еще ближе, так что ее колено практически легко сверху на мою ногу. Я уже был повернут к ней лицом, но она все равно взяла рукой меня за подбородок. Сначала она очистила область вокруг раны, а потом начала слегка касаться пореза вдоль линии роста волос.
Рукой на подбородке она слегка наклонила мою голову вниз, чтобы лучше рассмотреть рану. Мои глаза тут же уперлись в изящное строение ее ключицы — последнее место, куда я ее поцеловал.
Я умирал от желания снова вернуться к тому, на чем остановился.
Должно быть, ей было не очень хорошо видно, потому что она сдвинулась и приподнялась на коленях рядом со мной. Ее грудь оказалась на уровне моего взгляда, а тело качнулось в мою сторону.
Я закрыл глаза и подумал о множестве таблиц и прочитанных строк из пьес, в которых играл в течение нескольких лет. Ее дыхание обдувало мой лоб, и я чувствовал тепло ее кожи всего в нескольких дюймах от себя. Она перестала промакивать рану и просто прижала ткань к моему лбу, наверно, чтобы остановить кровь.
Ее голос был низким и страстным, когда она спросила:
— Ты написал эту песню для девушки?
— Ты снова намекаешь, что я гей?
Она рассмеялась, и мне захотелось обхватить ее руками, уложить на этот диван и покрыть каждую частичку ее кожи своими губами. Мне хотелось попробовать на вкус каждую татуировку и узнать, что они значили для нее. Мне хотелось раскрыть секреты, лежащие за ее осторожными фразами.
— Нет, я просто хотела сказать... она была твоей девушкой?
Я покачал головой.
— Нет, не была. К тому времени, как я решил что-то предпринять, она уже была с другим.
— Так ты сдался?
Мне не об этом хотелось говорить, но если это удержит мой разум от мыслей о поцелуях, то это сработало.
— Не было смысла, — сказал я. — Я не мог конкурировать.
— Фигня. — Она немного сильнее прижалась ко мне, а мое лицо немного ближе придвинулось к ее лицу. — Ты же Золотой Мальчик. Ты хорош во всем. Ты милый, потрясающий и, наверняка, остановишься, чтобы помочь старушке перейти через дорогу. Если ты не можешь конкурировать, то остальные из нас вообще безнадежны.
Я улыбнулся. Услышать от нее, что я потрясающий, — довольно неплохой утешительный приз.
— Тот парень — британец.
Она откинула голову назад и засмеялась, и мой взгляд упал на гладкую линию ее шеи.
— Да уж, тебе все время не везет, Золотой Мальчик.
Так хорошо с кем-то посмеяться над этим. Я не мог этого сделать даже с Майло или кем-то из своих друзей у себя дома. Утром сегодняшняя потеря Блисс казалась тяжелыми кандалами на ногах, а теперь была всего лишь воспоминанием.
Макс по-прежнему улыбалась, когда убрала ткань с моего лба.
Она хмыкнула и сказала:
— Выглядит неплохо.
Она снова села, и рука на моем лице опустилась на мое бедро. Она обхватила ею себя, когда потянулась за марлей. Господи Иисусе.
Я попытался подобрать какие-то слова.
— Сегодня выдался... интересный день.
Учитывая, что я познакомился с ней сегодня утром, а уже очарован и одержим, то да. Я бы сказал, что день был чертовски интересным.
— Завтра сегодняшний день покажется тебе легкой прогулкой, — сказала она.
Она отрезала кусочек марли и снова встала на колени, чтобы приложить ее к моей голове.
— Почему ты так ненавидишь праздники? Твои родители заходят слишком далеко?
Она прижала пластырь к краям повязки и начала его приглаживать, другая ее рука опиралась для равновесия на мое плечо.
— Сложно объяснить.
— Думаю, я могу понять.
Она снова потянулась за тряпкой и стала вытирать оставшуюся кровь на моем лице. Не отрывая взгляда от своего занятия, она проговорила:
— Праздники вызывают у нас плохие воспоминания. Мои родители считают, что если будут достаточно притворяться, достаточно украшать дом и готовить еду, то не будут много думать о том, чего у них нет.