Страница 36 из 195
— Тому свидетели святой Теодор и святой Антоний, покровитель города и мой хранитель.
— И единственное твое желание при этом было — вновь высказать уже отвергнутую просьбу за юного моряка?
— Я не думал ни о чем другом, синьор. Может ли человек моих лет и моей судьбы кичиться победой над гондольерами пли радоваться безделушкам вроде игрушечного весла и цепочки?
— Ты забываешь, что весло и цепь сделаны из золота.
— Светлейшие синьоры, золото не может залечить раны, которые горе нанесло истерзанному сердцу. Верните мне мое дитя, чтобы не пришлось чужим людям закрыть мне глаза и чтобы мальчик мог услышать добрые наставления, пока есть еще надежда, что он запомнит мон слова, и тогда не нужны мне все богатства Риальто! Пусть вот это сокровище, которое я подношу благородным синьорам с почтением, подобающим их величию и мудрости, докажет вам правдивость моих слов.
Умолкнув, рыбак приблизился к столу неловкой походкой человека, не привыкшего находиться в присутствии знатных особ, и положил на темное сукно кольцо, и котором сверкали камни, по-видимому, исключительной ценности. Изумленный секретарь поднял кольцо и в ожидании держал его перед глазами судей.
— Возможно ли? — воскликнул тот из них, кто чаще всех вмешивался в ход допроса. — Оно похоже на наш свадебный залог!
— Так и есть, светлейший сенатор: это то самое кольцо, которым дож обручился с Адриатикой в присутствии послов и народа.
— Ты и к этому имеешь какое-нибудь отношение, Якопо? — грозно спросил судья.
Браво с любопытством взглянул на драгоценность и отвечал неизменно глубоким и твердым голосом:
— Нет, синьор, до сих пор я ничего не знал об этой удаче рыбака.
Подчиняясь поданному знаку, секретарь возобновил допрос:
— Ты должен объяснить нам, Антонио, ничего не утаивая, как эта святыня попала к тебе в руки. Помог ли тебе кто-нибудь добыть ее?
— Да, синьор, у меня был помощник.
— Немедленно назови его, и мы примем меры, чтобы его задержать.
— Это бесполезно. Власть Венеции над ним бессильна.
— Глупец, о чем ты говоришь? Правосудие и власть республики распространяются на всех живущих в ее пределах! Отвечай без уверток, если тебе дорога жизнь!
— Пытаться обмануть вас, чтобы спасти от бича свое старое и немощное тело, значило бы для меня дорожить вещью, ничего не стоящей, и совершить великую глупость и великий грех. Если вашим светлостям будет угодно меня выслушать, вы увидите, что и я очень хочу поведать вам, как ко мне попало кольцо.
— В таком случае, рассказывай, но не лги.
— Видно, вам часто приходится слушать лживые речи, синьоры, раз вы так настойчиво меня предостерегаете; но мы, рыбаки с лагун, не боимся говорить о том, что видели и что делали, потому что большую часть жизни проводим на волнах и на ветру, а ими ведь повелевает сам господь бог. У рыбаков, синьоры, есть предание, будто в давние времена один из наших выловил со дна залива кольцо, которым, по обычаю, дож обручился с Адриатикой. Но к чему такое сокровище человеку, если он ежедневно добывает себе пропитание неводом? И он отнес его дожу, как и подобает рыбаку, коему святые ниспослали находку, на которую он не имел никаких прав, словно хотели испытать его честность. Об этом поступке нашего собрата много рассказывают на лагунах и на Лидо, и я слышал, в залах дворца есть прекрасная картина одного венецианского художника, где изображена вся эта история: дож сидит на троне, а счастливый босоногий рыбак возвращает его высочеству утраченную драгоценность. Надеюсь, синьоры, для этого поверья есть основание, и это льстит нашему самолюбию и помогает многим из нас вести жизнь более праведную и более угодную святому Антонию.
— Да… случай такой известен.
— А картина, ваша милость? Надеюсь, тщеславие но обмануло нас и в отношении картины?
— Картина, о которой ты говоришь, висит во дворце.
— Слава богу! На этот счет у меня были опасения, ибо не часто случается, что богачи и счастливцы обращают такое внимание на поступки простых, бедных людей. Эту картину рисовал сам Тициан, ваша светлость?
— Нет, над ней трудился менее знаменитый художник.
— Говорят, Тициан умел писать людей словно живых, и я думаю, в честном поступке бедного рыбака такой художник, как он, мог увидеть для себя поистине прекрасное. Впрочем, может быть, сенат посчитал опасным оказать нам, жителям лагун, такую честь?
— Продолжай свой рассказ о кольце.
— Светлейшие синьоры, я часто думал об удаче моего древнего собрата, и не раз мне снилось, как дрожащей рукой вытягиваю я сети, с нетерпением ожидая, что найду в них это сокровище. И вот то, о чем я так долго мечтал, наконец сбылось. Я старый человек, синьоры, и мало найдется водоемов между Фузиной и Джорджио, куда я не забрасывал сети или удочки, или отмелей, на которые я не вытаскивал снасти. Мне хорошо известно, куда направляется «Буцентавр» во время церемонии, и я постарался устлать там сетями все дно в надежде, что вытащу кольцо. Когда его высочество бросил сокровище, я поставил на этом месте буй. Вот и вся история, синьоры. Помощником моим был святой Антоний.
— Какие причины побудили тебя поступить так?
— Матерь божья! Разве недостаточно желания вырвать моего мальчика из тисков галеры? — воскликнул
Антонио с горячностью и простодушием, часто соединяющимися в характере человека. — Я думал, что, если дожу и сенаторам угодно было запечатлеть на картине случай с кольцом и осыпать почестями одного рыбака, они с радостью вознаградят другого тем, что освободят мальчика, от которого республике вряд ли много пользы, но который дороже всего на свете его деду.
— Итак, твоя просьба к его высочеству, участие в состязании гребцов и поиски кольца преследовали одну и ту же цель?
— В моей жизни, синьор, только одна цель.
Среди членов Совета возникло легкое, но сдержанное движение.
— Когда его высочество отказал тебе в твоей просьбе, поданной в неподобающий момент…
— Ах, синьор, если у человека седая голова, а рука с каждым днем становится все слабее, он не может выжидать подходящего момента в таком деле! — прервал рыбак с истинно итальянской горячностью.
— Когда тебе было отказано в просьбе и ты отверг награду победителя, ты отправился к своим собратьям и наполнил их уши жалобами на несправедливость Святого Марка и на тиранию сенаторов?
— Нет, синьор. Я ушел в печали и с разбитым сердцем, ибо не думал, что дож и знатные господа откажут в таком нехитром благодеянии победившему гондольеру.
— И ты не замедлил сообщить об этом рыбакам и бездельникам Лидо?
— Ваша светлость, в этом не было надобности — несчастье мое стало известно товарищам, а ведь всегда найдутся языки, готовые болтать лишнее.
— Произошло возмущение, во главе которого стоял ты. Смутьяны призывали к мятежу и похвалялись, будто флот лагун сильнее флота республики.
— Разница между обоими невелика, синьор, разве что в одном люди плавают на гондолах с сетями, а в Другом — на галерах государства. Зачем же братьям убивать друг друга?
Волнение судей стало еще заметнее. Некоторое время они шепотом совещались о чем-то, а затем секретарю, проводившему допрос, передали листок бумаги, где карандашом было набросано несколько строк.
— Ты обращался к своим сообщникам и открыто говорил о якобы нанесенных тебе обидах; ты осуждал законы, обязывающие граждан служить республике, когда ей приходится высылать против врагов свой флот.
— Трудно молчать, синьор, когда сердце переполнено.
— Вы также сговаривались целой толпой прийти во дворец и от имени черни, живущей на Лидо, требовать, чтобы дож отпустил твоего внука.
— Нашлись великодушные люди, синьор, которые предлагали это, но остальные советовали обдумать все как следует, прежде чем браться за такое рискованное дело.
— А ты — каково было твое мнение?
— Я стар, ваша светлость, и, хоть не привык, чтобы меня допрашивали знатные сенаторы, все же я достаточно насмотрелся на то, как управляет республика Святого Марка, чтобы усомниться, будто несколько безоружных рыбаков и гондольеров будут выслушаны без…