Каштаны на память

— Настоящие эсминцы! На каждом плоту удержится по орудию. А на дедовом пароме — два! И батарея на том берегу!

Плоты спустили на воду. Десяток бойцов бросились в реку, чтобы толкать плот или держаться за бревна, так как наверху всем не уместиться.

Капитан Заруба стоял на плоту, что плыл следом за дедовым паромом. Изо всех сил перебирал он канат, чтобы плот быстрее шел к тому берегу. Руки покрылись волдырями, из них сочилась кровь, но ее сразу же смывала холодная вода.

От взрывов мин и снарядов вода клокотала. Пузырями, как во время ливня, вспухла река от пуль, сыпавшихся с неба, с вражеских самолетов. В щепки разлетались плоты, лодки, в которые попадали фашистские снаряды, тонули люди, от крови покраснела вода.

«Когда же будет тот берег?» — думал Заруба, весь напрягаясь, чтобы устоять на плоту, который поддерживали четыре кадушки. Рядом гибли от пуль и осколков бойцы, тонули раненые.

Время тянулось неимоверно долго. Оно будто остановилось и потому стало союзником немцев, которые обстреливали реку из всех видов оружия.

Ветер совсем разогнал тучи, и над рекой появилось солнце. Оно уже повернуло на запад и осветило лица воинов, форсировавших великую славянскую реку в этот сентябрьский день сорок третьего года…

Наконец берег. Красноармейцы спрыгивают с лодок, с плотов, причаливающих к месту, где укреплен конец каната. Артиллеристы вытаскивают гаубицы на берег. Другие несут ящики со снарядами.

Артиллеристы капитана Зарубы трудятся до седьмого пота, устанавливая гаубицы в немецких котлованах, отбитых у противника партизанами. Работа кипит под свист пуль и осколков вражеских мин.

— Быстрее, братья-славяне! — торопит свой расчет Волков.

Наконец капитан Заруба облегченно вздохнул в полную грудь: вот и правый берег! Прошла минута, и его батарея дала залп. Первый артиллерийский залп на правом берегу Днепра! Стреляли орудия потомка генерал-лейтенанта артиллерии Александра Дмитриевича Засядько, героя войны 1812 года, сподвижника фельдмаршала Кутузова…

Почему-то об этом подумал капитан Заруба в эту минуту.

Познав на своей шкуре силу удара гаубиц, немцы прекратили минометный и пулеметный огонь. Капитан Заруба решил уточнить, кто на плацдарме соседствует с его артиллеристами, и побежал траншеей к пехотинцам.

— Какая часть? Кто командир? — спросил он и сразу же удивился, что бойцы были одеты не по форме, а кто в чем.

— Мы партизаны. Наш командир — Оленев. Он ранен. А заменяет его Стоколос! — ответили бойцы на вопрос капитана.

— Оленев? Стоколос? — удивился Заруба. — Пограничники?

— Так точно!

— Не удивлюсь, если кто-нибудь назовет и фамилию их старшины. — Капитан стал прищелкивать пальцами, словно это помогало ему припомнить фамилию. — Мамалыга?.. Повитуха?..

— Колотуха, товарищ капитан!

Заруба обернулся. Перед ним стоял светловолосый парень с почерневшим от дыма и пыли лицом, на котором только поблескивали белки глаз и зубы.

— Максим Колотуха за селом… Немцы стягивают силы. Давайте карту, покажу квадрат. Надо поддержать наших огнем.

Капитан расстегнул планшет и вызвал к себе командиров.

— Вот жизнь! Нету времени даже поздороваться, — с досадой сказал он. — Показывай!

— Сюда… и сюда подошли грузовики с солдатами и минометами. Несколько броневиков… — Андрей водил пальцем по карте.

— Танков нету?

— Мы выбрали для форсирования такое место, где вчера у них не было танков, — объяснил Стоколос. — А их танковая дивизия вблизи Канева.

— Смотри ты, партизаны недаром носят голову на плечах! — похвалил Заруба и приказал командиру батареи: — Открывай, лейтенант, огонь! Известите немца об этом как следует.

— Беда у нас, капитан! Оленев тяжело ранен. Вот же упрямый человек. Пришел на правый берег без руки, все равно подался в партизаны.

Петр Заруба и Андрей Стоколос шли глубокой траншеей. Везде валялись немецкие каски, солдатские котелки, патроны, рожки к автоматам.

В большой землянке на нарах вповалку лежали раненые. Стоколос подвел Зарубу к Оленеву.

— Надя… Надя… — шептал Иван.

— Надя — симпатия всей нашей заставы еще с довоенных времен. Это его жена. А три месяца назад каратели сожгли село, убили Надину мать, а ее куда-то увезли.

— Ваня! Ты узнаешь меня? — наклонился над раненым Стоколос.

Оленев кивнул головой и виноватым голосом прошептал, превозмогая боль:

— Как там?

— Село в наших руках. Сам знаешь, где старшина Колотуха и Живица, там порядок. Стоим, Ваня! Я вот прибежал попросить у артиллеристов огоньку для фрицев и встретил тут капитана Зарубу!

— Я Заруба… Помнишь, под Васильковом мы встретились? Ходил с вами корректировать огонь батареи, — наклонился над Оленевым командир артиллерийского дивизиона.

— А-а… Лейтенант Заруба… — На губах Оленева появилась улыбка.

— Нет, Ваня, Петр Заруба уже капитан.

— Почему не отправляете тяжелораненых на левый берег? — обратился Заруба к санитарам, которые хлопотали возле раненых, лежавших на полу и на нарах.

— Сейчас они раненые, а станем переправлять, все будут убитыми и утонувшими, — ответил старший из санитаров.

— Правду говорят медики, — согласился с таким доводом Андрей. — Днепр кипит, будто все черти ада разожгли костер на его дне… Да, товарищ капитан, забыл сказать, в январе сорок второго был у вашей мамы Ирины Кирилловны. Я ей рассказал о нашей встрече под Киевом.

— Как мама принимала тебя? — спросил Заруба, заметно волнуясь.

— Я был со своим командиром Опенкиным. Он привел меня больного в село отогреться, и случайно встретили вашу маму. Она накормила нас борщом с красным перцем, уложила спать.

— И где же вы спали?

— В сарае, в яслях.

Капитан улыбнулся:

— А я и в сорок первом, и неделю назад близко проходил от дома, а заскочить к маме так и не смог. Как хочется побыть с ней хотя бы одну минутку!

— А мы с тобой, Андрей, двадцать второго встретили войну с фашистами, — прошептал Оленев, вспоминая уже далекое прошлое. — Наверное, мне умирать двадцать второго… Ведь сегодня тоже двадцать второе.

— Да что ты, друг! — Андрей вынул из полевой сумки два коричневых, но уже без блеска, с синеватыми прожилками каштана. — Вот! Полина Ивановна, моя мама… — подчеркнуто проговорил он, — прислала самолетом в партизанский лес посылку, и в ней — эти киевские каштаны. Мы их хранили с отцом два года. Мама просит, чтобы их посадили здесь, на правом берегу Днепра. Возьми на память. Тебе и Наде.

— Такого цвета волосы у Нади, — вспомнил растроганный Иван.

— Каштаны я положу тебе в гимнастерку. А?..

11

Солнце уже скрылось за деревьями, когда командиры киевских и житомирских соединений и отрядов, которым выпала судьба брать плацдарм на правом берегу Днепра, склонились над картой. Глаза всех следили за карандашом, который ходил вокруг городка, превращенного немцами в крепость, останавливался то на одной, то на другой, то на третьей стреле, нацеленной на днепровский берег. Была еще и четвертая стрела, направленная на железнодорожную станцию, откуда окруженные в городке немцы могли ожидать подкрепления или отступить туда в случае поражения.

— Три удара. Десять отрядов. Четвертый вспомогательный удар. Еще два отряда! — сказал Шмель Мукагов. — Можем ли мы этой силой разгромить немцев?

— Необходимо подойти к городу незаметно.

Шмель пользовался уважением не только у своих бойцов, но и у командиров других отрядов. Для многих партизан Шмель был не просто парашютист, посланец самого генерала Шаблия, «архангел» или «ангел», как иногда называли его местные люди, но и искренний и бескорыстный друг. Сын гор больше всего в жизни ценил дружбу, считал самым богатым и самым счастливым человеком того, кто имеет настоящих друзей. С ним охотно шли в десант, в разведку, на штурм вражеских позиций.

К группе тихо подошел Устим Гутыря и, присев на траву, подал Мукагову бумажку. Шмель вздрогнул. Уже по глазам Гутыри он заметил: что-то случилось, и быстрыми глазами прочел радиограмму.