Страница 56 из 65
— Ну и чихать! — благодушно отвечал отец.
— Почему «чихать»?! — кипятился дед, не замечая оскорбительной лексики оппонента. — Помилуй, дружочек, ты же передовой человек, что это за методы?
— Или плохо?
— Разумеется! Неразумная трата сил, никому не нужные лишения, моральные травмы, наконец — боже мой! — сколько ошибок!
— Это ты, старый, к тому, что я вас сюда затащил? Каюсь, поторопился, но ведь — славно!
— Нет, я в целом, пойми меня правильно! Материальную жизнь следует подчинять жизни духовной, но не до такой же степени! В нашей городской жизни были недостатки, и воспитание Андрейки, я сознаюсь, хромало. Но сейчас явный перегиб!
— Плачешься, старый?
— Не плачусь, а протестую против этой, этой оголтелой романтики!
— Чего ты врешь… — отец подбирал ноги, садился напротив деда. Спор постепенно увлекал его, глаза у отца взблескивали, подтягивалась кожа на висках, весь он молодел как-то, будто умывался холодной водой. — Чего ты врешь, дедка! Не моя эта романтика, общая. И твоя тоже! Ты сам за нее кровь проливал, вспомни, красный конник! Шли когда-то под сабельный звон по всей России — кровь, дым, пепел, а впереди свет и ветер поет: «За светлое царство социализма»… Не моргнув, головы складывали, огонь в груди жег… Кто о себе думал? Распрямились, раззуделись, — эх, всю землю перетряхнем, такого на ней наворотим!
— Ну и резонно, ну и…
— Погоди, не встревай! Все это было… А потом слез ты с лошади, шляпу надел, по-английски выучился — и вдруг все кончилось!
— Просто знания и культура заставили.
— Не ври! Сам себя в футляр запихал, при чем тут знания. Где большие мысли, где большие цели, где огонь твой, красный конник? Сидишь, мировую катастрофу переживаешь: в президиум на родительском собрании не выбрали да кто-то в углу на черной лестнице напачкал. Больше интересов и нет!
— Ну, уж, друг мой!..
— Молчи! И Андрюшка туда же… Знаешь, что он сказал? Хочу, мол, туда поступить, где легче выдвинуться, где проще карьеру сделать… Откуда он таких мыслей набрался?! Ветром занесло?
— Я его наставлял, согласно.
— Молчи! Небось от твоих наставлений он на стройку поехать не захотел. Жизни попробовать не жаждет!
— А ты полагаешь, что именно здесь — жизнь?
— Полагаю! Здесь мы настоящее дело делаем! Ты подумай только, старый… — отец нагибался к деду, хватал его за назидательно поднятый пальчик. — Люди начинают жить умно, светло, красиво… И чем дальше, тем сильней тяга к прекрасному. Мало крахмальной сорочки и отдельной комнаты, надо, чтоб цветы по всему городу, птичьи песни, веселая зелень, солнце над соснами… Чтоб вышел ребенок в сад и погладил рукой живого оленя. Чтоб скворцы садились на плечи! Всю земную красоту возьмет человек в свой дом, понимаешь? И надо нам сберечь эту красоту, приумножить, пока не поздно…
— Но сам-то ты как живешь? Где твоя красота?!
— Будет, старый, будет! Сделаем… Дом починили, хозяйство наладили, теперь земли навезу, цветов насажаю, сад на этой гранитной шишке разобью, чтобы цвел, стервец, всем на удивленье!
И отец все сделал, о чем говорилось в эти вечера. Расчистил скалу, навозил хорошей почвы для огорода и цветника. Потом послал запрос насчет саженцев и начал долбить ямы на площадке будущего сада.
На старом пожарище землю не пришлось собирать. Она была уже сложена в кучи на берегу, — отец позаботился.
Андрей железным тазиком быстро натаскал землю в лодку и опять взялся за весло. Сумеречный туман уже опускался над озером, скрывал дальние хребты. Следовало спешить.
Андрей догреб до середины озера, когда ударила верховка.
Она внезапно свалилась с белков — снеговых вершин — и длинно, стремительно покатила по озеру, сминая в складки поверхность воды. Лодку подбросило, в уши Андрею хлестнул протяжный, стонущий свист.
Он усиливался, нарастал с каждой секундой. На гребнях забелела пена; гладкая, вспученная, пронизанная белыми жилами, вымахнула первая большая волна и саданулась в борт.
Андрей хотел развернуть грузную лодку — и не сумел. Взлетая и падая, медленно крутясь, закачались берега, наискось рушилось серое небо, наискось вставала стена воды, — лодка заплясала, как щепка в бурлящем котле… Андрей не смог даже как следует налечь на весло. Упала сверху волна, рукоять хрустнула, острый обломок весла проткнул пену и, ныряя, закрутился в брызгах.
На миг Андрей перестал соображать, — все было чересчур неожиданным и страшным.
Затем он увидел тазик, в котором носил с берега землю. Тазик лежал у носа лодки. На четвереньках, чуть не валясь за борт, Андрей пополз к нему, схватил и начал выгребать липкую, намокшую землю.
Крутая волна шибанула сзади, он вцепился в борта, сжался, а когда поднял голову, тазика в лодке уже не оказалось. Больше он ничего сделать не мог. Оставалось лежать и ждать.
Лодку заливало; раскисшая земля расступалась под коленями, как болотная топь, Андрей скорчился и замер не шевелясь…
Верховка набрала полную силу. Теперь она дула ровно, сплошным накатом. К ее свисту прибавился треск и грохот, — валились хилые деревья на берегу. Над озером летели хвоя и желтые листья, казалось, что тайга горит.
Лодка вертелась тяжелее, едва вздымалась на гребни… И вдруг — показался берег.
Сквозь туман и брызги проглянул гранитный откос. Он был крут, а перед ним торчали из воды острые обломки скал. Белые космы пены мотались между ними, захлестывали и не могли захлестнуть верхушки камней.
Андрей понял, что теперь все кончено. Хоть лодка и не затонула, но ее вынесет к этим камням и разобьет. Ее просто размолотит в щепки.
Он тупо смотрел, как в разрывах тумана все резче и резче выступают скалы. Вот уже видны трещины, блестящие прожилки слюды. Виден мох, потемневший и набрякший от воды…
И вдруг сквозь свист и грохот Андрей различил человеческий голос. Поднял голову. Отец бежал по берегу, что-то крича и размахивая руками.
И внезапно Андрей представил себе, что сейчас видит отец. Отец видит залитую водой, тонущую лодку и его, Андрея, — жалкого, скрюченного, вжавшегося в склизкую грязь…
Сознавать это было до того невыносимо, что Андрей поднялся на колени, а затем встал в полный рост. Он не понимал, о чем кричит отец, но сам закричал тоже, переступая в чавкающей грязи и задирая кулак…
Лодка подошла почти вплотную к скалам. Впереди открылась узкая щель — проход, ведущий к самому берегу. Скользнула мысль: «Вот суметь бы повернуть лодку… войти в этот проход…» И сразу же Андрей сообразил, как надо поступить.
Он шагнул к борту и перекатился в воду. Тело сделалось неожиданно легким и словно бы маленьким, и держаться на волнах оказалось не трудно. Опустевшая лодка подпрыгнула, но Андрей ухватил ее за корму, направил в щель между камнями и что было силы пихнул вперед. Лодка проскочила, он еще успел услышать, как она чиркнула бортом о скалу.
Потом его накрыло волной, затянуло в коловерть. Оскальзываясь, обдирая пальцы, он все-таки выбрался на камень и увидел протянутую руку отца.
Они сидели на берегу, и отец обнимал Андрея за плечи и рывками прижимал к себе, словно боясь отпустить, и Андрей мокрым плечом чувствовал, как вздымается грудь у отца и сбивчиво стучит сердце.
Андрей пошевелился, снял с плеч отцовскую руку.
— Ты чего? — не понял отец.
— Ничего, — сказал Андрей. — Вспомнил про землю. Надо землю из лодки перетаскать, пока совсем не размыло. Там все-таки порядочно земли…
— Может, не стоит сейчас? Лучше потом, а?..
— Нет, — сказал Андрей. — Ты иди домой, а я все сделаю.
Ночь в конце месяца
Около трех пополуночи вдруг раздается, раскатываясь по казарме, голос дневального:
— Па-адъем!
От этого голоса вздрагиваешь и, еще не проснувшись, бессознательно скидываешь с себя одеяло. Голова сама отрывается от подушки.