Жилец. Смерть играет

— Точно не знаю, — пробормотала она. — Мои часы плохо идут… опаздывают минут на двадцать… поэтому я чуть не опоздала на концерт…

— Часы в твоей спальне, шлюха! — раздался из-за ее спины яростный комментарий.

Никола не отвечала. Она даже не повернула головы и продолжала стоять в центре комнаты, прекрасная и обреченная.

Тримбл с усилием заставил себя продолжать расспрос:

— Если вы вышли в последнюю минуту, чтобы успеть к началу концерта, значит, будет легко вычислить, во сколько это было. Мистер Вентри ушел в это же время?

— Нет… он не ушел со мной… нет, конечно… у него была своя машина.

— Но из дома вы вышли вместе?

— Да… Нет… Не могу вспомнить… Я…

— Очень важно, миссис Диксон, чтобы вы вспомнили.

Никола дважды сглотнула, затем слабым голосом сказала:

— Он вышел первым, я вспомнила.

— За сколько времени до вас?

— Чуть пораньше, точно не знаю. Я…

В этот момент ноги у нее подкосились, и она упала бы, если бы не Диксон. Он бросился вперед и подхватил ее. Когда он уложил ее на кресло, она была в обмороке. Он неторопливо повернулся к ней спиной и посмотрел на инспектора.

— Моя жена находится в деликатном положении. — И в его голосе слышались нотки нечеловеческого напряжения. — Я не могу ей позволить продолжать отвечать на ваши вопросы. У меня у самого имеются к ней вопросы, но я задам их позднее. Прошу вас, будьте любезны, оставьте нас.

Лишь когда детективы добрались до участка, сержант Тейт разразился первым замечанием по поводу недавней сцены:

— Никогда не думал, что у нас тут столько ревнивых мужей. Вы понимаете, сэр, что это уже третий муж, с которым нам пришлось иметь дело только за одно расследование? Сефтон, Кларксон, а теперь еще Диксон. Как подумаешь, просто поразительно! Конечно, — задумчиво добавил он, — по-своему, это комплимент дамам.

— Если бы мне нужно было что-то сказать о миссис Диксон, это было бы что угодно, только не комплимент! — сурово отрубил Тримбл.

Когда на следующее утро инспектор появился в кабинете, он был встречен неожиданной новостью.

— Вам только что звонил по телефону мистер Вентри, — доложил ему дежурный.

— Что он сказал?

— Он только спросил, может ли он зайти к вам в половине одиннадцатого по поводу дела Карлесс, сэр. Я сказал, что можно.

— И были правы. — Тримбл уселся за стол переварить новое развитие событий.

С начала расследования, размышлял он, в первый раз кто-то по своей инициативе предлагает помощь полиции. Была некая ирония в том, что человек, который собирался это сделать, был тот самый, что числился в его списке следующим для допроса. А допрос предстоял весьма неловкий. Ну что ж, это только к лучшему, поскольку освобождало его от необходимости ехать на другой конец города, и он чувствовал, что ему будет гораздо легче выжимать правду из уклончивого клиента на собственной территории, в чистом воздухе полицейского участка, чем в пропахшей дымом сигар атмосфере музыкальной комнаты Вентри.

Но Вентри ухитрился принести с собой собственную атмосферу, и аромат душистой гаванской сигары предшествовал его появлению на узкой лестнице, которая вела к кабинету Тримбла. Инспектор с отвращением втянул воздух, а сержант Тейт, который не разделял ненависти своего шефа к табаку, вдохнул его с благоговением, как только благородный аромат коснулся его ноздрей.

— Доброе утро, инспектор. — Вентри слегка задыхался. — Ваши ступеньки слишком крутые для человека моей комплекции. Я знаю… не говорите мне, что курение вредно, но нельзя же иметь все. Я не задержу вас надолго, но подумал, что вы должны это увидеть. Мне нужно было показать вам это раньше, но вчера мне нужно было съездить в Лондон, и я решил, что это может подождать.

«Это» оказалось картонной коробкой, около восемнадцати дюймов в длину, шести дюймов в ширину и столько же глубиной, коробка была пуста, если не считать бумажной упаковки — коричневой бумаги с адресом Вентри и с дешевой почтовой маркой — и обрывка толстой веревки.

— Это пришло позавчера дневной почтой, — объяснил Вентри. — Без письма и без записки. А внутри был…

— Ваш кларнет си-бемоль, — не удержался и подсказал Тримбл.

— Как вы догадались! — с наивным восхищением воскликнул Вентри. — Во всяком случае, я подумал, это может вам помочь, если вы захотите выследить парня, который его украл, поэтому я…

— Было бы еще лучше, если бы с упаковкой вы принесли нам и кларнет, мистер Вентри, вместо того, чтобы сразу от него избавляться.

— Избавляться от него? Я не избавлялся. Если желаете его увидеть, можете сделать это хоть сейчас.

Тримбл начал терять терпение.

— Я уже видел ваш инструмент, — сказал он. — Он был в руках другого человека, которому вы предпочли его одолжить, и по этой причине он стал для меня совершенно бесполезным!

— Боже мой! Ну, вы, ребята, все знаете! Как вы об этом разузнали? Я одолжил его только вчера.

— Это не имеет значения, мистер Вентри. Давайте о деле. Человек вашего ума должен понимать, что, как только вы увидели, что именно находится внутри посылки, необходимо было принести этот предмет в полицию именно в том состоянии, в котором он у вас оказался.

Вентри глубокомысленно кивнул, вынул сигару изо рта и сбросил большой кусок пепла на пол.

— Я понимаю, — сказал он с видом гордого собой школьника, дающего правильный ответ. — Отпечатки пальцев.

— Ну? И каково же ваше объяснение?

— Боюсь, я свалял дурака, — признался Вентри с невозмутимой искренностью. — Понимаете, именно вопрос об отпечатках и беспокоил меня. Я знал, что, если принесу вам инструмент, вы найдете его буквально захватанным пальцами, и именно моими. И поскольку я уже и так под подозрением в связи с этим делом, мне этого смертельно не хотелось. Собственно, вот как все было. Я вскрыл посылку, как открываешь любую бандероль, ни о чем особенно не думая, и, когда развернул всю эту бумагу, вдруг увидел свой кларнет си-бемоль. Ну, можете считать меня идиотом, но я коллекционер. Я собираю музыкальные инструменты, я люблю музыкальные инструменты, как кто-то любит наручные часы, а кто-то — настенные или китайских собачек… Так что я первым делом вынул его, собрал и внимательно осмотрел, чтобы убедиться, что он не поврежден. Конечно, я знаю так же, как и вы, что мне следовало взять его щипчиками и принести сюда, чтобы вы обработали его порошком, или как там вы это делаете, но я думал совсем о другом. Я вовсе не думал о нем как о вещественном доказательстве под номером на каком-нибудь суде, а как о чертовски прекрасной старинной вещи, которая могла быть повреждена, пока с ней имели дело эти неуклюжие парни на почте.

Он с сожалением взглянул на уменьшившийся окурок своей сигары, затем отшвырнул его в пустой камин:

— Так вот, на вид казалось, что он в порядке. На полированном дереве была одна или две царапины, но, насколько я мог видеть, клапаны не были повреждены. К мундштуку кларнета приделан чистый язычок, если хотите, ключ великолепный, чистый язычок — поэтому я его попробовал. Прошло много лет с тех пор, как я играл на кларнете, и сначала я выдул какие-то ужасные хрипы, но просто поразительно, как быстро вспоминаются такие вещи, и через несколько секунд я уже играл наивную пьеску Вивальди, которую отец заставлял меня играть каждый день, чтобы разработать пальцы. Даю вам слово, просто по привычке! Но стоило мне закончить, как я сообразил, какой же я осел, и весь покрылся ледяным потом, когда подумал об отпечатках пальцев. Я решил спрятать инструмент подальше и забыть. Но когда на следующий день мне позвонил Диксон и спросил, нет ли у меня кларнета, чтобы одолжить этому нытику поляку, мне это показалось прекрасным выходом. Я подумал, что он смажет мои отпечатки своими. Простите, если я уничтожил ценную улику и все такое, но по крайней мере мне хватило ума сохранить бумагу и веревку.

Что бы Тримбл ни думал об этой истории, свое мнение он сохранил при себе. Он взял кусок оберточной бумаги и начал внимательно рассматривать его.