Страница 19 из 179
— Да она в обмороке!
Бруно оттолкнулся от берега, быстро, но без ненужной спешки.
— Эй, кто–нибудь, помогите! — всхлипнув, позвала подружка.
— Господи! Да… На помощь!
Паника, прозвучавшая в мужском голосе, передалась Бруно. Он несколько раз лихорадочно взмахнул веслами, но очнулся и бросил весла, предоставив лодке самой скользить по темной воде. Иисусе Пресветлый, ему–то чего бояться? Его–то и в голову никому не придет преследовать.
— Эй!
— Господи, да она мертвая! Позовите же хоть кого–нибудь!
Вопль девушки словно разрядил долгое безмолвие и странным образом подвел черту под всей историей. Прекрасный вопль, подумал Бруно со странным безмятежным восхищением. До станции он добрался спокойно, причалил следом за какой–то другой лодкой. Не торопясь, подчеркнуто не торопясь, расплатился с контролером.
— Там, на острове–то, — с придыханием сообщил кто–то возбужденным голосом из другой лодки, — говорят, померла девчонка!
— Померла?
— Вызовите полицию!
За спиной у него раздался топот бегущих ног.
Бруно лениво потащился к выходу. Слава Богу, он так надрался, или так измотан, или что еще, но может идти так медленно! Однако, когда он выходил через турникет, его обуял трепещущий неодолимый страх, который, впрочем, сразу же схлынул. Никто даже не взглянул на него. Чтобы придать себе силы, он сосредоточился на том, как ему хочется выпить. Впереди по дороге горели красные огни, похоже, бар, и он прямиком к ним направился.
— Неразбавленного! — бросил он бармену.
— Откуда вы взялись, сынок?
Бруно на него воззрился. Двое мужчин справа от него тоже смотрели на бармена.
— Я просил шотландского.
— Мы здесь спиртным не торгуем, приятель.
— Здесь считается территория парка? — голос у него сорвался на фальцет.
— Спиртным не торгуют во всем штате Техас.
— Тогда налейте вон того! — Бруно кивнул на бутылку хлебной водки, стоящую на стойке перед мужчинами.
— Угощайтесь. Раз уже парню так невтерпеж, — сказал один из мужчин, налил водки в стакан и пододвинул к Бруно.
Пойло по–техасски драло горло, но восхитительно грело желудок. Бруно предложил заплатить, но мужчина отказался.
Послышался вой приближающейся полицейской сирены.
Вошел мужчина.
— Что там такое? Несчастный случай? — спросил кто–то.
— Я ничего не видел, — равнодушно обронил тот.
Брат мой! — подумал Бруно, оглядывая того с головы до ног, но подходить к нему и заводить разговор, по всей видимости, не следовало.
Он чувствовал себя прекрасно. Мужчина все предлагал выпить, и Бруно пропустил три порции одну за другой. Поднимая стакан, он заметил на руке развод; извлек носовой платок и спокойно вытер кожу между большим и указательным пальцами. След оранжевой губной помады Мириам. В слабо освещенном баре он был едва заметен. Бруно поблагодарил мужчину за водку, не спеша вышел в ночную тьму и пошел по правой стороне дороги, высматривая такси. У него не было желания оглянуться на огни парка. Он уже и думать забыл про парк, сказал он самому себе. Прошел трамвай, Бруно нагнал его и вскочил на ходу. Ему понравился залитый светом салон, он перечитал в нем все объявления. Какой–то мальчонка вертелся на сиденье через проход. Бруно перебросился с ним несколькими словами. У него все время возникало желание позвонить Гаю и с ним повидаться, но Гая, понятно, здесь не было. Бруно хотелось как–то отпраздновать это событие. Можно было бы еще раз позвонить матери Гая, позвонить просто так, но, если подумать, это едва ли разумно. Только это одно и омрачало ему вечер — невозможность увидеться с Гаем или хотя бы поговорить, написать письмо. Со всем этим придется повременить. Гая, разумеется, будут допрашивать в полиции. Но он свободен! Дело сделано, сделано, сделано! В приступе благодушия он взъерошил мальчишке волосы.
Мальчишка сперва обалдел, но затем улыбнулся в ответ на приветственную ухмылку Бруно.
Но вокзале, откуда поезда отправлялись в Атчисон, Топеку и Санта–Фе, он купил верхнее место в спальном вагоне на поезд, отбывающий в половине второго ночи; у него оставалось полтора свободных часа. Все было в полном ажуре, и он был невероятно счастлив. В закусочной рядом с вокзалом он купил пинту виски и наполнил фляжку. Он подумал, не отправиться ли взглянуть на дом Гая, взвесил все «за» и «против» и решил, что может себе это позволить. Он уже было направился к стоящему у двери мужчине спросить, как туда добраться (такси исключалось, он это понимал), когда вдруг осознал, что хочет женщину. Никогда еще ему так сильно не хотелось женщины, и этот факт доставил ему невероятное удовольствие. В Санта–Фе ему ни разу не захотелось, хотя Уилсон пару раз и свел его с бабами. Он вильнул в сторону под самым носом у человека к которому направлялся, сообразив, что лучше будет осведомиться у таксиста из тех, что ловят пассажиров на улице. Его била дрожь, до того он нуждался в женщине! Совсем не та дрожь, что бывает с похмелья.
— Я не знаю, — заявил водитель с непроницаемым веснушчатым лицом, который стоял, привалившись к крылу машины.
— То есть как это?
— А так — не знаю, и все.
Бруно раздраженно отошел.
Другой шофер оказался покладистей. На обороте фирменной карточки он написал для Бруно адрес и пару имен, хотя это было так близко, что смешно было брать такси.
13
Прислонившись к стене у койки в номере «Монтекарло», Гай смотрел, как Анна перелистывает альбом с семейными фотографиями, который он захватил из Меткафа. Последние два дня с Анной были просто сказкой. Завтра он улетает в Меткаф. А оттуда во Флориду. Три дня тому назад мистер Брилхарт телеграфировал, что заказ остается за ним. Его ожидало полгода работы, а потом, в декабре, начало строительства их собственного дома. Теперь у него будут для этого деньги. И деньги на развод.
— А знаешь, — тихо сказал он, — если б я не получил Палм–Бич и мне бы пришлось завтра возвращаться в Нью–Йорк и искать работу, я бы это смог и согласился на любую.
Не успел он, однако, договорить, как понял, что именно Палм–Бич дал ему мужество, импульс, дал силу воли или то, что он под ней разумеет, что без Палм–Бич эти дни с Анной могли породить в нем только чувство вины.
— Но тебе не придется, — возразила Анна, словно поставила точку, и еще ниже склонилась над фотографиями.
Он улыбнулся. Он знал, что она слушает его вполуха. А если серьезно, то сказанное не имело значения, и Анна это знала. Он тоже склонился над альбомом, давая пояснения к фотографиям, когда она спрашивала, забавляясь тем, как пристально она изучает разворот, на который мать наклеила его снимки от младенческого возраста до двадцати лет. Он улыбался на всех фотографиях, а копна черных волос оттеняла лицо, более крепкое и беззаботное, чем теперь.
— Вид у меня тогда был вполне счастливый, правда? — спросил он.
Она подмигнула.
— И очень красивый. Тут есть снимки Мириам?
Она провела большим пальцем по уголкам оставшихся листов.
— Нет.
— Я так рада, что ты захватил альбом.
— Матушка мне бы голову открутила, узнай она, что он в Мексике. — Он возвратил альбом в чемодан, чтобы ненароком не оставить в гостинице. — Самый гуманный способ знакомиться с чужими семьями.
— Гай, я подвергла тебя очень тяжелым испытаниям?
Он улыбнулся тому, как жалобно она это сказала.
— Что ты! Я ни капельки не возражал.
Он опустился на постель и привлек Анну к себе. В конечном счете он перезнакомился со всеми ее родственниками, которых встречал по двое, по трое, а то и целыми дюжинами на воскресных обедах и вечеринках у Фолкнеров. В семье любили подшучивать над тем, сколько на свете Фолкнеров, Уэдделов и Моррисонов, причем все живут в штате Нью–Йорк или на Лонг–Айленде. Ему почему–то нравилось, что у нее столько родни. Прошлогоднее Рождество, что он встретил у Фолкнеров, было самым счастливым за всю его жизнь. Он поцеловал ее в обе щеки, затем в губы. Опустив голову, он заметил на покрывале эскизы Анны, которые она набросала на листках почтовой бумаги с «шапкой «Монтекарло“», и стал рассеянно собирать их в аккуратную стопку. То были наброски к проектам, которые возникли у нее после посещения Национального музея — они побывали там днем. Она рисовала четкими черными линиями, как и он свои эскизы.