Страница 6 из 125
Мэл направился по гравию к входу в театр, который, похоже, перенесли сюда целиком со старого нефункционирующего кинотеатра и встроили в фасад этого сооружения, выглядевшего странно, архаично и несколько не правдоподобно. Подойдя ближе, Дэниэлс увидел свое отражение во всех восьми вытянувшихся в ряд стеклянных дверях.
Холл внутри выглядел очень небольшим и строгим, с покрытым красным ковром полом и окошком кассы. Из холла в театр вели только две двери, расположенные в начале и конце его задней стены. Пространство между дверями заполняли черно–белые фотографии актеров и актрис и сцен из спектаклей. Афиши на левой стене представляли репертуар этого сезона и участников постоянной труппы. Их было всего десять, шестеро мужчин и четыре женщины. Фамилия Мэла значилась третьей снизу, после нее шли имена двух девушек.
За окошком кассы расположилась ядреная пухлая блондинка, улыбнувшаяся Дэниэлсу так, что он оценил все преимущества своего пола. Мэл подошел к ней:
– Я ищу офис. Я – Мэл Дэниэлс.
– А вы гадкий мальчишка.
– Вы еще меня не знаете. Где контора?
– Через дверь и направо. Я – Сисси Уолкер.
– Вы мне не кажетесь похожей на маменькину дочку <Игра слов: имя Сисси (Sissy) созвучно слову «cissy» – «маменькина дочка», «неженка» (англ.).>.
Блондинка хихикнула, безуспешно стараясь принять застенчивый вид.
Так что Мэри–Энн Маккендрик может катиться ко всем чертям.
Дэниэлс прошел через дверь и справа увидел еще одну дверь с надписью «Администрация».
– Должно быть, сюда, – пробормотал Мэл, пытаясь придать бодрости самому себе, а затем вошел.
Комната вовсе не была маленькой, но настолько загроможденной мебелью, что помещение казалось очень тесным. Там стояли три больших обычных стола и два больших письменных, целый набор стульев, шкафы для хранения документов, еще там были корзины для бумаг и настенные вешалки, заполнявшие все оставшееся пространство. Везде, где возможно, громоздились бумаги и афиши.
Человек лет тридцати пяти, преждевременно облысевший, очень высокий и худой, выглядевший крайне измученным, одетый в голубую рубашку поло и серые брюки, с засунутым за ухо желтым карандашом, сидел за письменным столом и громко говорил по телефону. Кроме него, в конторе не было никого.
– Но мне необходим этот диван! – орал этот человек. – Мы заплатили за него, мистер Грегори… Я понимаю это, мистер Грегори, но…
Разговор и дальше продолжался в том же духе. Мэл снял со стула кипу программок, положил их на стол и сел. Человек, говорящий по телефону, не обратил ни малейшего внимания на его присутствие. Дэниэлс подождал несколько минут. Услышав лишь часть разговора, он пытался угадать содержание другой половины, затем закурил сигарету. Человек с трубкой мгновенно подвинул ему пепельницу. Мэл благодарно кивнул и устроился поудобнее в ожидании.
Наконец разговор закончился. Они вряд ли получат диван. Хозяин кабинета повесил трубку, взглянул на Мэла, покачал головой и пожаловался:
– Каждый год одно и то же. Я полагаю, вы Дэниэлс.
– Совершенно верно.
– Актеры – идиоты, Дэниэлс. – В голосе мужчины отсутствовали гнев или сарказм, в нем было лишь долгое страдание. – Я не знаю, почему я имею с вами дело. Один посылает мне по ошибке фотографию своего соседа по комнате, другой заявляется на день позже… Я просто не знаю…
– Я полагаю, вы – мистер Холдеман?
– Я полагаю, что да. Я больше ни в чем не уверен. Мэри–Энн уже устроила вас?
– Она велела мне сперва идти к вам.
– А! Хорошо… – Холдеман порылся в бумагах, беспорядочно наваленных на письменном столе. – Пока вы здесь… – Он выдвинул ящики стола. – Нужно заполнить несколько анкет. Подоходный налог, и… – Холдеман перестал выдвигать ящики. – Я не надеюсь, что у вас есть ручка.
– Они не позволят мне иметь острые предметы.
– Что? Ах да. Актеры ненормальные? Я не имею в виду вас, Мэл. Мэл?
– Мэл.
– Очень хорошо. Боб. Я говорю о себе. Я – Боб.
– Привет.
– М–м… Ну вот. Только сперва очистите себе место вон на том столе. Это не займет много времени.
Здесь были анкета для ведения учета в самом театре, анкета актерского профсоюза и анкета для налоговой декларации. Дэниэлс взял анкету для подсчета налогов в последнюю очередь и взглянул на Боба Холдемана:
– На этой анкете.., псевдоним или настоящее имя?
– Что? Подлинное имя.
– Это то, чего я боялся.
И Мэл тщательно вывел на бланке: Мэлвин Д. Блюм. Дэниэлс сразу вспомнил свой спор с отцом по поводу изменения фамилии.
– Папа, послушай. Ты можешь себе это представить? Огромные яркие афиши на Бродвее сообщают о новой звезде Мэле Блюме. Забудь об этом.
– А как насчет Шелли Бермана?
– Берман – это Берман, а Блюм – это Блюм.
– Мой сын стыдится своего происхождения, он…
– Почему стыдится? Слушай, ты знаешь, каково настоящее имя Кэри Гранта?
– Кэри Грант еврей?
– Нет, он англичанин. И его зовут Арчи Лич. Ты понимаешь, что я имею в виду. Дело не в происхождении, просто следует иметь благозвучное имя. Ты когда–нибудь слышал, чтобы человека на самом деле звали Рок Хадсон?
– Как я могу смотреть людям в глаза, если мой родной сын отказывается от собственного имени?
– Ради всего святого, это просто сценическое имя, все так делают.
– Шелли Берман…
После такого вы вполне можете возненавидеть Шелли Бермана.
Дэниэлс закончил возиться с последней анкетой и отнес их Холдеману, который старательно скреб по желтой бумаге для заметок огрызком карандаша. Боб взял анкеты и ручку, а затем попросил:
– Присядьте на минутку, Мэл. Дэниэлс сел.
Холдеман покрутил в руках обломок карандаша и, разглядывая его, осведомился:
– Это ваш первый сезон, не так ли?
– Совершенно верно.
– Ваш опыт… – Холдеман снова порылся в бумагах на столе. – Я не вижу здесь вашего резюме. Но вы участвовали в нескольких шоу вне Бродвея, верно?
– Да.
– Другого опыта у вас нет?
– Я ездил с армейским шоу. Я был в службе организации досуга войск.
– Да? – Холдеман выглядел удивленным. – Сколько вам лет?
– Двадцать один.
– Вы учились в колледже?
– Я учусь в колледже заочно.
– Ага. И насчет сценической карьеры планы у вас серьезные?
– Конечно.
Дэниэлс ответил легко, но кто знает? Он еще и сам не думал, насколько серьезно его решение, так зачем торопить события? Ему нравилось играть на сцене, и так он становился ближе к хорошеньким девушкам, поэтому, если бы удалось подобным занятием зарабатывать себе на жизнь, он совсем не был бы против.
Боб Холдеман все еще изучал огрызок карандаша. Наконец продюсер заговорил:
– Если вы такой же, как большинство молодых актеров, приезжающих сюда, вы не слишком заинтересуетесь этим театром и этим сезоном. Вы хотите двух вещей: весело провести время с девочками и получить карточку актерского профсоюза в конце сезона.
Холдеман, похоже, подводил итог их разговору, но вряд ли стоило с ним соглашаться. Мэл сидел молча и ждал.
– Я не обвиняю вас, Мэл. В вашем возрасте и вашем положении я испытывал бы то же самое. Но я хочу, чтобы вы заинтересовались этим театром и чтобы вы заинтересовались этим репертуаром. Я хочу абсолютной вашей преданности, Мэл, на ближайшие одиннадцать недель. У нас невероятно плотный график, новая пьеса – еженедельно. Вы получите главные роли только в четырех или пяти из них, но вы будете заняты во всех.
Вы будете рабочим сцены, может быть, встанете к софитам или займетесь реквизитом. Вам придется помогать устанавливать декорации, а затем разбирать их. Большую часть сезона вы будете работать семь дней в неделю по четырнадцать часов в день. Вы не сможете выполнять это и не протянете весь сезон, если не пошлете к черту все, что тут происходит. Мэл ухмыльнулся:
– Я думаю, я не смогу делать это за деньги. Холдеман улыбнулся в ответ:
– Я знаю, тридцать пять долларов в неделю не слишком роскошное вознаграждение за всю ту работу, что мы требуем от вас. Она не окупится даже карточкой актерского профсоюза. Единственное, что может убедить вас продолжать работу, это преданность этому театру и этому сезону. – Продюсер неожиданно замолчал и снова сел на стул, швырнув карандаш на письменный стол. – Жаль, что вы не приехали вчера. Такая речь производит больше впечатления, когда ее слушает вся труппа.