Страница 16 из 19
Чего только не было там — и кремы, и пудра, и просто духи…
Найджел сам не заметил, как принялся декламировать эти стихотворные строки, разглядывая простые щетки для волос с деревянными ручками, очень функциональную гребенку, скромное саше для носовых платков, пахнущее, подумать только, лавандой. Всякие причиндалы для наведения красоты он обнаружил в самой глубине выдвижного ящика. И постепенно где–то в уголках его мозга начало складываться новое представление о Ните, о Ните и Джимми, и это новое представление в конечном итоге заставило его переменить принятое накануне решение не заниматься этим делом.
Он прошел в гостиную, рассеянно прихватив с собой потертого плюшевого кролика, которого нашел на стуле подле кровати Ниты.
— Все это кажется мне весьма трогательным, — сказал он Блаунту, который копался в ящиках бюро, и положил кролика на каминную полку рядом с вересковой трубкой — наверняка это была трубка Джимми. — Здесь не хватает только… а кстати, вот оно! Теперь все на месте. — С обитого ситцем кресла он поднял штопку с иголками и мужской носок.
— Домашняя кошечка, да и только, сказал бы я, — проговорил Блаунт. — Взгляните–ка на это.
Он протянул Найджелу пачку газетных вырезок. На верхней была фотография: Нита в купальнике, па лице — фотогеничная улыбка, вокруг — стайка нимф с жеманными улыбками. Подпись под фотографией гласила: «Мисс Нита Принс, восемнадцатилетняя победительница конкурса приморских красоток, организованного газетой «Дейли Клэрион“, с другими участницами конкурса». Дата — август 1936 года.
— Держу пари, вы нашли это в самом дальнем углу ящика, — сказал Найджел.
— Действительно там. Что вы хотите этим сказать?
— Которого ящика? Блаунт показал.
— Это был единственный ящик, запертый на ключ. Сейчас увидите почему.
Найджел вытащил ящик и поставил его на пол. Потом перевернул. Оттуда выпали пачки писем, перевязанные ленточками, и большой конверт, из которого Найджел вытряс несколько фотографий. На них также была Нита, но уже без купальника. На оборотной стороне стоял штамп: «Фотоагентство Фортескью».
— Вы, конечно, обратили на это внимание? — спросил Найджел.
— Да. Ока позировала для серии «Художественные этюды». Мистер Фортескью сам сообщил мне об этом.
— Хм… Тело женщины, выросшей в достатке, — пробормотал Найджел. — В письмах есть что–нибудь?
— Боюсь, наша кошечка… как бы это выразиться, в ранней молодости торопилась жить, — ответил Блаунт.
— Вы хотите сказать, письма старые?
— Есть и несколько записочек от мистера Лейка. Но ничего от майора Кеннингтона. Вам это не кажется несколько странным? Ведь она столько всякой всячины хранила! А в мусорной корзине вы найдете ленточку, вроде тех, что на других пачках с письмами. — Блаунт со значением взглянул на Найджела. — Ленточка есть, а письма?
— Я вас понимаю… Очень странно, что человек взял свою связку писем, а ленточку оставил. Согласны?
— Что ж, люди, случается, делают глупые вещи. Потому–то глупые полицейские их и ловят.
Найджел еще раз осмотрел комнату. Задержался у натюрморта Мэтью Смита на стене напротив камина. Перевел взгляд на ситцевую обивку мебели, темно–красные занавески, граммофон, рядом с ним — альбом с пластинками: квартет Бетховена, Моцарт, симфонии Сибелиуса. У Ниты — или у Джимми — был неплохой вкус… Он перешел к книжному шкафу. На нижней полке теснились дешевые любовные повестушки, замусоленные киножурналы, детективные романчики ее греховной юности. Сверху стояло более серьезное чтение: экземпляры популярной серии социальных романов, несколько томиков английских поэтов, среди них — любимые викторианцы[12 — Викторианцы — условное название деятелей английской культуры, живших в годы царствования королевы Виктории (1837–1901).] Джимми Лейка, а также романы Э. М. Форстера, Д. Г. Лоуренса, Грэма Грина[13 — Эдуард Морган Форстер (1879–1970), Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930), Грэм Грин (1904–1991) — английские писатели.].
Найджел взял в руки книгу, лежащую на столике около кресла. «Стихи А. Х. Клау, в прошлом члена совета колледжа Ориель, Оксфорд». На форзаце: «Н. с любовью от Дж. 28 июля 1945 года». В книге лежала закладка; открыв книгу на этом месте, Найджел прочел:
О, это слово — «долг»! Ты должен… ты должна… — звучит вокруг стоусто.
Как ненавистно, чуждо мне оно! Ты знаешь это, Юста.
Его кляну и отвергаю всей душой отныне и вовек.
Нет никому ничто, нигде и никогда не должен человек!
Стук сердца трепетный, души горячий зов — вот для меня закон.
Свободен, Юста, я и от твоей любви, хотя в тебя влюблен.
Свобода — это жизнь, свобода — это все, важнее нет ее,
Она любви важней, важнее самого блаженства моего!
Да, жил я как хотел, любил кого хотел. Не раз со мной бывало:
Кому–то клялся я и верность обещал… Но утро наступало —
И ночь я вспоминал, как долгую игру без риска, без азарта,
Когда устал партнер, но все тебе сдает одну плохую карту…
Не верь мне, Юста, не гляди в глаза с упреком и надеждой:
Свои обеты я и ныне не сдержу, как не держал их прежде…
Приветливо–спокойна, холодна, в глазах — ни искры чувства…
Неужто, Юста, в сердце у тебя так безнадежно пусто?..
— Послушайте–ка, Блаунт, — позвал Найджел и прочитал ему стихи вслух.
Когда он закончил, суперинтендант хлопнул себя по лысине:
— Ах, Боже мой!.. Не нравится он мне. Самовлюбленный тип. Нигилист. Себя не обидит. Своего не упустит. Так–так–так…
— Но ведь он честно о себе рассказал.
— Эгоисты часто именно так поступают. Они могут себе это позволить. Они видят в этом такую необыкновенную добродетель, что не понимают, в каком неприглядном свете себя выставляют… Но это ничего нам не дает.
— Не уверен. Может быть, и дает. Ведь эту книгу Джимми Лейк подарил Ните несколько дней назад. Либо он, либо она поставили на этой странице восклицательный знак… Эй, а это еще что такое?
Найджел поднял книгу, поднес поближе к глазам. Потом подошел к окну, подозвал Блаунта и показал едва заметный значок, сделанный карандашом на полях напротив последних строчек стихотворения:
А
— Заглавная «А», — сказал Найджел. — Это может значить: Алиса. Тихая, покладистая Алиса Лейк, которая ничего не требует от Джимми, своего законного мужа. Прочитайте–ка эти. стихи еще раз, Блаунт. До чего же эта «Юста» похожа на миссис Лейк! Женщина, которая не ждет от мужа никаких обетов, а когда он все же возвращается к ней, встречает его как ни в чем не бывало и ни словом не упоминает о долге перед ней. Кстати, и написано это так, что автором вполне мог бы быть Джимми. Насколько я могу судить, в сердечных делах он как уж.
— Из всего, что вы мне сказали, — медленно проговорил Блаунт, — вытекает, что мужчина не убивает любовницу, если у него покладистая жена.
— Именно. Но теперь представим себе, что восклицательный знак на полях означает иронию. Предположим, что Алиса безумно ревнива, устраивала страшные сцены и вела себя совсем не так, как женщина в этих стихах. Что ж, мужчина может убить ревнивую супругу, если она стала ему мешать, но…
— … но любовницу убивает только в том случае, если она изменяет ему или сводит его с ума своими капризами?
— Но разве эта идиллическая квартирка дает повод считать, что Нита была капризной и вздорной? Нет. Она определенно задалась целью устроить гнездышко, где Джимми может отдохнуть душой.
Зазвонил телефон. Блаунт взял трубку. Разговор был недолгим.
— Это насчет вскрытия, — пояснил он. — Капсулы в желудке нет. По–видимому, возможность самоубийства исключена. До этого оставалась некоторая вероятность, что она могла проглотить капсулу. Правда, тогда было бы очень трудно объяснить наличие яда в чашке.
— Куда же, черт побери, могла подеваться капсула?
— Ну, либо мистер Ингл выкинул ее в окно, либо…
— Либо один из ваших людей ее проглядел.
— Не думаю, — чуть–чуть натянутым тоном сказал Блаунт. — Признаюсь, личный обыск был, по существу, простой формальностью. Ведь убийца, опорожнив капсулу в чашку, едва ли оставил бы ее у себя. Ему нужно было просто выбросить ее куда–нибудь в этой большой комнате, времени у него было вполне достаточно и после того, как вы сказали им, что предстоит обыск, и раньше. Да и все равно я не верю, что мои люди могли допустить такой промах.