Князь оборотней

Лай смолк, сменившись рычанием, ревом и отчаянным, предсмертным визгом. Жрица Кыыс запустила в темноту шар Огня. Прочертив пылающую дугу, шар пронесся под деревьями… Навстречу ему из тьмы вылетело тело собаки. Собака и шар столкнулись — туша осыпалась на снег серым пеплом. В мгновенной вспышке стал виден медведь. Он вскинулся на дыбы, широко развел передние лапы, точно готовился принять в объятия всю стаю. Молоденький пес-двухдневок насадился прямо на медвежьи когти. Еще одна собака забилась в снегу, медведь переломил ей позвоночник, третью разъяренный зверь сгреб лапами — оскаленная собачья башка отлетела в одну сторону, тело — в другую.

— Стража, к бою! — ворочаясь в снегу под сосной, хрипела Синяптук.

— А-а-а! — выставив копья, храмовые охотники кинулись к медведю.

— Стойте! — заорал им вслед Димдига. — Это ловуш…

Медведь вновь взревел… и их стало двое. Второй медведь вынырнул из-за деревьев. С размаху переломил копье и лапой отмахнулся от стражника. Стражник с воплем улетел в кусты, а вылез оттуда… медведь. И еще один. И еще. Громадные, как живые холмы, неслышные, как тени, и стремительные, как… как настоящие медведи! Затрещали в могучих лапах стражницкие копья, затрещали и кости… Впереди несся черный лохматый медведь, и в реве его слышались совсем человеческие интонации — точно приказы он отдавал. Взмах лапы — и медведи врезались в людскую толпу, отделив охотников от храмовых стражников.

— Умеешь отвлечь внимание, да, Хадамаха? Всегда был умен! — жрица Кыыс вытащила из складок рубахи изящный маленький самострел. Вместо обычной костяной стрелы — заостренный штырь южной стали в палец толщиной. — Извини, парень. Это у Синяптук приказ тебя живьем взять, а у меня совсем другой…

Шар Голубого огня взвился, освещая схватку. Кыыс вскинула арбалет на вытянутой руке, выцеливая черного медведя… Уголки губ ее дрогнули, словно хотели исказиться гримасой жалости — хотели, да не смогли! Кыыс рванула рычаг!

Удар кулака подбил самострел снизу, и стальной штырь воткнулся в ветку сосны. Самострел вылетел из рук жрицы… и шарахнул ее по голове! Выскочившее из подлеска существо — то ли человек, то ли медведь — ухватило жрицу под мышки и уволокло в кусты. Только пятки мелькнули.

Охотники кинулись бежать. Роняя самострелы, они мчались прочь от места, где сами стали дичью для разъяренных медведей. Только Димдига и Покчо, выставив хлипкие охотничьи копья, пытались прикрыть отступление сородичей. Храмовые стражники бежали вслед за охотниками.

— Куда? Не сметь! — с трудом поднимаясь на ноги, заорала жрица Синяптук. Ее глаза пылали так, что, казалось, сам Голубой огонь бушует под черепом. Воздух за спиной дрогнул, и кто смотрел на жрицу, тем показалось, что позади нее мелькнул смутно различимый призрачный силуэт. Жрица махнула рукой — и сноп Пламени, огромный, какой никогда не получался у нее в спокойной жизни школьной наставницы, рухнул наперерез удирающим людям. Языки Голубого огня побежали по промерзшим древесным стволам, точно те были пропитаны жиром. Снег на ветках взвился облаками пара. Голубой огонь охватил кроны. Перед людьми и впрямь была стена убийственного Пламени. Воздух мгновенно стал сухим и драл горло, как прошлодневная вяленая рыба-юкола.

Синяптук захохотала — и метнула новый клубок Огня в медведей. И еще… Еще! Черный медведь опрокинулся на спину, стараясь сбить Пламя об снег. Жалобно подвывая, медведи метались среди Огня — шерсть на них трещала и скручивалась. Горящие ветки с треском рушились вниз.

— Не нравится? — прохрипела Синяптук. — Всех сожгу-у-у! Все зверье ваше пожгу-у-у! Всю тайгу! Не сметь противиться Голубому огню и Храму его!

Хохот Пламени смолк, точно подавился.

Тайга ответила. Земля закачалась. Деревья потянулись вверх, пошли волнами, как река на перекатах… Над тайгою вставал медведь.

Это не был обычный лесной зверь. Он и медведем-то на самом деле не был! Словно прозрачный контур медвежьей фигуры прочертился на темных небесах, а внутри него было все: и мрачные елки, торчащие, как лохматая шерсть, и трепещущие лиственницы, как подшерсток. И сверкание оскаленных зубов, сложенных из звезд! Неимоверный медведь поднял лапу… Над пылающим лесом нависла тьма, более черная, чем самая темная Ночь! Темнота эта ринулась вниз, и удар обрушился на землю, вбивая в нее бушующий Голубой огонь. Земля содрогнулась!

— Хозяин тайги Дуэнте! — падая в снег, завопил Покчо.

Из-под лапы разъяренного духа вывернулось что-то мелкое… Роняя искры Голубого огня, жрица Синяптук полетела прочь. Дуэнте взревел — будто тысячи огненных потопов чэк-наев прорвались на среднюю Сивир-землю! Хозяин леса махнул лапой, как медведь, ловящий муху. Когти-молнии полыхнули во тьме небес. Муха оказалась неожиданно шустрой. Синяптук вильнула в воздухе, синей дугой промелькнула в небе и скрылась вдали. Хозяин леса взревел снова. Ломаясь, как тонкие веточки, рушились старые сосны. Хозяин леса топнул — и его лапа нависла над сбившимися в кучу охотниками…

— Не надо! Не наказывай их! — закричал Димдига, бросаясь между духом тайги и родовичами. — Я виноват! Я по приказу жрицы за медведем пошел! Добычи хотел! В стойбище бабы, детишки голодные…

Чуть не силой он заставил себя замолчать. Перед тайгой нельзя оправдываться. Димдига обхватил голову руками и присел на корточки, готовясь умереть.

Непроницаемая тьма повисла над ним… Исчезла… Напуганный тишиной больше, чем ревом, Димдига поднял голову… Над ним мерцали глаза — размером с два шаманских бубна. Дух леса смотрел на него, и внутрь него, и сквозь него, видя разом всех охотников его рода — и деда, и прадеда, и дальше, дальше… Коготь мелькнул поперек лица Димдиги, и вспыхнула боль! Иссушающим жаром хлестнул Димдигу рев:

— Помни!

Остро пахло горелым деревом, паленой шерстью и… жареным мясом. Димдига судорожно сглотнул — лучше он станет есть мясо сырым! Медведей не было. Ни бурых, ни черных, ни… Никаких. Только выжженный лес и сородичи, среди которых затесались уцелевшие стражники.

— Ну ты даешь, Дим-Дигыч… — копошась в черном от золы снегу, выдохнул Покчо.

Димдига повернулся к нему. Из пересекающего его лоб длинного разреза сочилась кровь.

Вскоре вождь Димдига, прозванный Помнящим, уведет своих людей из тайги. И навсегда заречется влезать в дела жриц, Храма, духов, черных шаманов и медведей! Правда, влезть в дела жриц и шаманов ему все-таки придется… Но это будет еще не сейчас.

Свиток 1,

про то, что медведи любят не только поесть, но и послушать интересные истории

Где-то в тайге, несколькими свечами позже.

Жила одна девушка из охотничьих людей хант-манов. Ходил мимо жрец-геолог, места рождения Голубого огня для Храма искал. Зашел тот геолог к той девушке, и от того захода Донгар Кайгал, Великий Черный Шаман вышел…

Жрице Кыыс, великой и достославной, личной посланнице Снежной Королевы и почти назначенной (если нынешняя миссия удастся!) настоятельнице храма Огня в Сюр-гуде, было тепло. Внутри ощущалась голодная пустота — она здорово растратила запас внутреннего Огня. Теперь с каждым брошенным Огненным шаром, с каждым разожженным костром она станет мерзнуть все сильнее и сильнее. Но сейчас она лежала, зарывшись во что-то лохматое, колючее… Теплое-е! Глаза не открывались, веки казались тяжелыми, точно к каждому по мешку вяленой рыбы привесили. В ушах стоял комариный звон — хотя не лето вроде? Сквозь звон пробивался голос — старательный, как у начинающего певца-олонхосута.

— Великий Черный сам маленький еще был, а уже сильно великий! Волки к нему из тайги выбегали, мамонты-Вэс из вечной мерзлоты откапывались, а многоголовые мэнквы-людоеды по пятам ходили, как собаки за хозяином. Волки придут — по дороге оленей соседских задерут, Вэс пройдут — стойбища потопчут, многоголовые мэнквы людишек пожрать норовят и самого Донгара в первую голову (чтоб даже второй голове не досталось, не говоря уж о третьей!). Но то все, как говорится, издержки величия.