Князь оборотней

— Не пойму, что за места такие! Вот у нас дома, возле стойбища Мапа, за околицу хоть на пару локтей отойдешь, и сразу дичи — хоть всеми четырьмя лапами греби… — Хадамаха обвел взглядом засыпанный снегом лес…

Заброшенная берлога под корнями старого дуба по первости даже внимания не привлекла. Только подумалось: «Похожа как!» И орешник на холме похож…

Орешник… Хадамаха шагнул в сторону… и, остановившись под разлапистой сосной, задрал голову. Заваленный снегом, дырявый, наполовину прогнивший… старый плетеный помост торчал между нижних ветвей кроны — и обрывок ветхой лестницы свисал с краю. Хадамаха отлично помнил эту лестницу. Он побежал. Молча, не отвечая на крики за спиной, Хадамаха мчался через лес. Цепляясь за мокрые гибкие ветки, проломился сквозь подлесок и остановился на поросшем заснеженными соснами холме, глядя вниз.

— Ты чего? Какая муха тебя укусила — вроде ж не лето, рано мухам кусаться? — догоняя его, пропыхтел запыхавшийся Хакмар и замолчал, тоже глядя вниз.

— Селение, — без особого удивления сказала Аякчан, сквозь полумрак Рассвета разглядывая снеговую стену с Голубым огоньком над воротами, сторожевые вышки, а за стеной — берестяные и обтянутые кожей чумы, беспорядочно натыканные вокруг площадки торжища. И даже один ледяной дом, тускло отблескивающий в свете уличных Огненных чаш. — Не город, конечно, но большое, — одобрительно покивала девушка. — Ну и хорошо. Узнаем, наконец, где мы.

— Я знаю, где мы, — завороженно глядя сверху на селение, сказал Хадамаха. — Здесь живут люди.

— Конечно, люди, кто ж еще, не тигры же! — хмыкнула Аякчан.

— Тигры живут дальше, — откликнулся Хадамаха и махнул куда-то за селение. — А вон там… — он показал вбок, — земля племени Мапа. Где-то там сейчас наша зимняя стоянка. Калтащ сказала, что отправит нас туда, где нужна помощь. Сюда. У нас беда. В моем доме беда.

Внутри у Хадамахи стало холодно-холодно, как когда проваливаешься в реку под лед, и так же душно и страшно. Только не дома! Только не брат, не отец… не… А вот с мамой ничего не может случиться! Вот совсем ничего, потому что если с ней что-то случилось — он просто ляжет тут, свернется калачиком, будто еж, а не медведь, и помрет. И не задерживаясь больше, ринулся вниз с холма.

— Куда? А ну стой!

Налетело, закружило, ударило горячим воздухом, и Хадамаха опрокинулся в снег. Спикировавшая сверху Аякчан замахнулась пылающим шаром. В лицо Хадамахе дохнуло Жаром, ослепительный синий свет стегнул по глазам.

— Айка, очумела, что ли? — раздался истошный вопль Хакмара.

Хадамаха мучительно моргал, пытаясь разогнать ярко-синие круги перед глазами. Наконец сквозь сплошную муть увидел Хакмара — тот ухватил Аякчан за оба запястья, а в снегу зияла черная лужа кипящей воды от сброшенного Огненного шара.

— И ничего я не очумела, голова у меня, а не чум! — отворачиваясь от него, бубнила Аякчан.

— И вот этой самой головой ты додумалась в Хадамаху Огнем пульнуть? — ласково поинтересовался Хакмар. — Так лучше бы это был чум! Чумы — они тихо стоят.

Хадамаха невольно представил себе Аякчан с чумом вместо головы и невольно хихикнул.

— А чего он? — обиженно бубнила Аякчан. — Сорвался непонятно куда, ни слова не сказал… Вот и сейчас хихикает! Ну никакого уважения! — Судя по тому, что ее бормотание становилось все невнятнее и бессвязнее, она и сама не понимала, с чего вдруг чуть не пришибла Хадамаху. Аякчан выкрутилась из хватки Хакмара и подозрительно поглядела на собственные руки — будто подозревала их в заговоре. Потом виновато покосилась на Хадамаху… и перешла в наступление: — Вот ты куда помчался? Ты дым, пятна выжженные от чэк-наев, запах гари чувствуешь?

Хадамаха хотел рявкнуть и послать девушку… в тайгу — сперва чуть не прибила, ненормальная, а теперь наезжает, как нарта на ежика! — но вместо этого сильно втянул носом воздух. Прислушался к скрипу еще полусонных деревьев.

— Рыжего огня тут точно не было, — пропыхтел скатившийся к ним со склона Хакмар.

Хадамаха невольно кивнул. Раз Хакмар говорит — не было, значит, не было. Кузнец Рыжее пламя не носом, а каким-то другим местом чует.

— Никаких злых юер или мэнквов-людоедов там тоже не шляется, — тыча пальцем в селение, уверенно объявила Аякчан. — Собаки лают, и вообще — спокойно. По нынешним временам, если ничего не сожгли и никого не съели, все остальное — так, мелочь, жучки таежные.

— Ты еще не знаешь, какие у нас тут жучки бывают, — откликнулся Хадамаха, но почувствовал, как нестерпимый жар в груди начинает стихать, будто слова Аякчан были ведром снега, вывернутым на Огонь. Но в глубине души еще пекло и будет печь неостановимо, пока он не увидит своих — живых и здоровых!

— Все равно мне надо домой, — твердо сказал Хадамаха, переваливаясь на бок.

Хитрая Аякчан в снег не шлепнулась, успела спрыгнуть. Теперь стояла, подбрасывая Шар на ладони и разглядывая Хадамаху — глаза ее от злости стали такими узкими, будто он в зеркало смотрелся.

— Что, нас уже перестали искать? — Голос ее аж потрескивал, как и Огненный шар на ладони. — Жрица Синяптук, конечно, не великого ума, но поискать пропажу у тебя дома даже она догадается. А жрица Кыыс…

— Насчет Кыыс можно не волноваться, — отрезал Хадамаха.

— Ты ее что, съел? — невольно полюбопытствовала Аякчан.

— Она невкусная, — скривился Хадамаха.

— Никому-то вы, жрицы, не нравитесь, — вздохнул Хакмар. — Даже на вкус.

— У нас от жриц эта… изжога, — любезно сообщил Хадамаха.

— Изжога — это запросто! — пообещала Аякчан, многозначительно поигрывая Синим пламенем.

— Что хочешь говори, что хочешь делай, а я пойду, — повторил Хадамаха. — У меня там… мама. И отец с братом.

— Я понимаю… Я бы тоже пошел, — вырвалось у Хакмара.

— Какое счастье, что я — не понимаю! — зло оскалилась Аякчан. — Моим настоящим отцу и маме защиты не требуется, а ненастоящим… На них плевать! — объявила Аякчан так решительно, будто… сама себя в чем-то убеждала.

«Каким еще — ненастоящим?» — подумал Хадамаха. Хотя сейчас родители Аякчан — хоть какие! — его не интересовали. Своих бы найти.

Хакмар сосредоточенно нахмурился:

— Синяптук знает, где живет племя Мапа?

— Никто не знает, где живет племя Мапа, — усмехнулся Хадамаха. — Даже я этого сейчас не знаю. Хотя найду, конечно. У нас… особенная земля. Свои законы. Голубоволосые появляются редко. Стражников почти нет, а кто есть, может, даже не знают, что нас ищут, — добавил Хадамаха, вспомнив манеру старого начальника местной стражи пускать портреты все-Сивирских преступников на кулечки для кедровых орешков. Говорил: «Хороший человек с тайгой сам помирится, а лихой — сам удавится». Может, кому и странно, а только так обычно и выходило. Недаром в их земли бежали все, кто не мог прижиться на остальном Сивире.

— Прям Верхние небеса, — хмыкнул Хакмар.

— Это пока вы Храму не нужны, — отрезала Аякчан, кажется, с изрядной обидой в голосе. — Как только что-то понадобится, мы быстро напомним, кто на Сивире хозяйки!

— А ты в Столицу лети! — предложил Хадамаха. — Ты ж собиралась власть в Храме забрать. Глядишь, они заняты будут, про нас не вспомнят.

— Издеваешься? — возмутилась Аякчан. — Мы на другом конце Сивира, спасибо тетушке Калтащ! Отсюда до Столицы долететь — никакого Огня не хватит! А дозаправиться мне никто не даст!

— Тогда идем в селение, — невозмутимо предложил Хакмар. — Посмотрим, послушаем. Если здесь и впрямь что-то зреет, в большом селении наверняка выясним. — И с тоскливым вздохом добавил: — Хоть поедим нормально. И отогреемся.

Собиравшаяся еще что-то возразить, Аякчан замерла с открытым ртом… и шумно выдохнула.

— Да. Меня хоть внутренний Огонь греет, а у тебя вообще зуб на зуб не попадает.

— П-попадает, — немедленно возразил Хакмар. И честно добавил: — Если целиться… — Он попытался закутаться в отданную Хадамахой синюю куртку храмового стражника. Толку от этого было мало — после скачек по черной воде куртка промокла насквозь.