Страница 58 из 185
Они были вежливы со всеми посетителями, но в этих лагерях не проводили ни одного представления, которое можно было бы увидеть с коникутской стороны. Музыки не было вообще, ибо музыка не признает границ. Никакой торговли для коникутских покупателей и никакой передачи новостей. Они просто сидели там. Трехмесячного бойкота оказалось вполне достаточно, чтобы довести все города и деревни в стране до гневного недовольства и протестов — более того, на «забастовку Бродяг» жаловались еще многие месяцы после ее окончания, и я очень жалел, что мы не смогли поприсутствовать на этой потехе, но мы тогда оказались у черта на куличках, в северном Леванноне. Не раз за эти три месяца к Бродягам в лагеря приходили учтивые священники, предлагая себя в качестве членов, временных членов и даже членов с ограниченными привилегиями — делалось все, чтобы завлечь Бродяг назад в страну, прежде чем общественность взбунтуется. Исполненным надежды святым отцам с сожалением говорили, что глава еще не принял окончательное решение, но с огромным удовольствием даст знать, когда примет. Сейчас, имея те исторические знания, которые дали мне Ники с Дионом, я думаю, что попытайся Церковь прижать Бродяг, и вся эта заваруха разгорелась бы в религиозную войну с совершенно непредсказуемыми результатами. Однако святые отцы оказались достаточно умны, чтобы не делать этого. Потом, наконец, табор, пребывающий в Норроке, — по предварительной договоренности, и это отдельная история о том, как вестники Бродяг пробирались по тайным тропинкам и проселочным дорогам от шайки к шайке, сопровождая нескольких мудрейших, принял милого маленького священника в свои ряды как временного члена, и отправился через страну.
Бродяги приготовились к предстоящему вояжу. Это был табор Билла Шэнди по кличке Свиное Сало. Папаша Рамли был знаком со Свиным Салом; он сказал, что этот человек все делал во время еды и ничего не совершал наполовину. Перед тем, как пуститься в путь со священником в шайке, большие плакаты с голыми красотками на повозках Бродяги закрасили серой краской — тусклой и унылой. Когда они останавливались, не было никаких обычных представлений — никакой музыки. Ни пьес, ни кинетоскопа. Только гимны. Вместо новостей из отдаленных мест, которые глава Бродяг обычно сообщает в начале приезда, священника попросили прочитать проповедь. Это очень обидно, поскольку, как я уже говорил, Бродяги — единственный источник новостей, которому люди могут доверять: больше ничто в нашем робком, обнищавшем, безграмотном мире не может заменить газеты Былых Времен. Меньше чем через три месяца весь Коникут бурлил слухами — землетрясения в Катскиле, восстания атеистов в Нуине, Вейрмант наводнен революционерами, пророками и трехголовыми телятами. Этот бедняга священник — Свиное Сало специально выбрал прирожденного простофилю — на самом деле читал проповедь дважды, и второй раз группе активных законопослушных дам; они были глуховаты, но чрезвычайно удовлетворены новостью, что Бродяги сменили свои грязные развлечения в пользу скромных семейных наставлений.
Закон, который рожден Церковью, разумеется, никогда не будет аннулирован[26]. Но еще прежде чем табор Билла Шэнди достиг границы с Родом, архиепископ объявил в соборе Нью-Хэвена, что презренный клерк, переписывавший обращение архиепископа, по недосмотру допустил ужасную ошибку, за что сейчас несет наказание, которое займет его на определенное время — здесь, по слухам, архиепископ причмокнул губами и улыбнулся отчасти мирской улыбкой. В действительности же архиепископ сказал — и не будь он так занят заботой о духовном благосостоянии своей паствы, то заметил бы и исправил ошибку намного быстрее — что любой табор Бродяг, который пожелает этого, может принять в свои члены священника и т. д. и т. п. Заметьте, пожалуйста, сказал архиепископ, к какой огромной разнице может привести наличие или отсутствие всего трех маленьких слов, и попытайтесь вести себя соответственно, и восхвалите Господа, и внимательно относитесь к тому, что говорите… В общем, на улицах начала танцы. Не понимаю, смог бы лучший из архиепископов наговорить больше всякой всячины, чем этот.
Так что на практике граждане мира живут по большей части в условиях, которые Церковь, точно беспокойная учительница, называет «системой чести». Это означает, что предводитель у Бродяг должен соединять в себе функции полицейского, священника и судьи. Считается, что он должен следить, чтобы обо всех беременностях сообщалось властям, даже если табор через несколько месяцев окажется в сотнях миль отсюда. Он должен обеспечить должный присмотр за женщинами в критическое время И если ненароком, когда табор будет вне досягаемости священника, родится мут, предводитель должен взять нож в свою собственную руку и убедиться, что нож поразил сердце, и своими собственными глазами проследить, чтобы тело погребли под молодым деревцем, которое согнуто в форме колеса…
В каждом из трех фургонов у Бродяг Рамли, за исключением театрального, хватало места для двенадцати человек, так, чтобы никому не приходилось спать в «передней», которая, как считалось, приносит несчастье — у Бродяг полным-полно маленьких суеверий вроде этого, зато, как ни странно, они свободны от суеверий больших. Включая фургон-штаб, верхняя граница численности табора не должна превышать сорок два человека. У некоторых Бродяг по шесть повозок или даже больше — это уже чересчур. Тридцать шесть человек, после того, как присоединились мы с Сэмом, было самое то: не так много, чтобы папаша не мог отслеживать происходящее, но достаточно, чтобы на нас не могли напасть самые опасные шайки бандитов. Кстати, ребята Баклана Донована были не бандитами, а городскими хулиганами — намного более глупым племенем.
В тот первый день в Хамбер-Тауне, когда нас приняли в ряды Бродяг, папаша Рамли отправился присматривать за лагерем, а Бонни Шарп уселась рядом с мамочкой Лорой, прижавшись затылком к ее коленям и наигрывая какую-то мелодию на своей мандолине. Мы с Сэмом остались на попечении Минны.
Жизнь Бродяг подчинена именно такому ритму, быстрым и явным переходам от напряжения к спокойствию, и наоборот. Бонни явно получила удовольствие, выслушав мою историю, расспросы мамочки Лоры и периодические замечания моего папы; ее большие глаза с веселыми искорками, большие и серые, перескакивали с одного собеседника на другого, ничего не пропуская. Когда же все закончилось, Бонни прекрасно знала, что Минна присмотрит за нами, так что Вселенная для Бонни, думаю, уютно сузилась до рыжей медвежьей шкуры, блестящих струн мандолины, чистых звуков музыки, которую она играла, удовольствия от молодости своего здорового тела и теплоты коленей мамочки Лоры. От времени напряжения до времени простого покоя с музыкой — я тоже вскоре изучил этот ритм. И если бы ики не изучила его, я бы не смог уживаться с нею так, как мы уживаемся сейчас… Впрочем, тогда бы она была уже кем-то другим, неузнаваемым. Избавьте меня от жизни с доброй душой, чьи всплески энтузиазма никогда не сменяются периодами расслабленного отдыха…
Минна Селиг отвела нас в один из фургонов, и под ее черными кудрями возникла прелестная гримаска задумчивости…
До меня только сейчас дошло, что некоторые из вас могут вообще-то оказаться женщинами. И если так, вы захотите узнать, что еще было надето на Минне. Эта постоянная озабоченность одеждой других женщин — неискоренимая черта, которую мне так и не удалось вытрясти не из одной из вас. Ладно, ловите кайф — темно-вишневая блуза, замызганные льняные штаны и мокасины вроде тех, что носили мы все — кроме, конечно, папаши Рамли, который прибил бы любого, кого застал бы рядом с имитацией своих позолоченных босых ног.
Минна по чистой случайности (сказала она) нашла нам место в том же самом фургоне, где спали они с Бонни. Счастливая случайность: я занимал один и тот же отсек все четыре года. Бонни перебралась в другой фургон, когда вышла замуж за Джо Далина в 319 году, а Сэм позже переехал к мамочке Лоре — событие, о котором я расскажу потом, но только самую малость, ибо я знаю одно: в этом была глубина, естественность, неизбежность, которую они бы не захотели объяснять, даже если бы и смогли. И что бы я ни написал о их совместной жизни, это будет не больше, чем простые догадки.
26
Поправка: Универсальный Закон о Десятине, который ежегодно отбирает у каждого лица, достигшего шестнадцатилетнего возраста, один доллар, был аннулирован в 324 году. Правда, Церковь заменила его тем, что назвали Более Универсальным Законом о Десятине, и он обходится каждому в полтора бакса в год; но первый закон был честь по чести аннулирован, никакого вранья. (Дион М. М.)