Страница 22 из 185
— Дэви, Дэви, убей меня, я умираю, мой господин, моя любовь, ах ты огромный чертов тигр, ну, давай же, давай же, дава-а-ай!
Но все это она произносила негромким голосом, не позволяя себе ни единого крика, помня о нашей безопасности даже тогда, когда мой мир взорвался радужным огнем.
И потому теперь, спустя годы, я совершенно уверен, что тогда я не смог удовлетворить ее. Эмии было не занимать доброты. Я думаю, что в тот раз она отдалась мне отчасти из доброты и достаточно неплохо действовала, раз зеленый мальчишка смог почувствовать себя счастливым и гордым, императором ее сокровенного местечка, принцем любви…
Неправда, что первый раз бывает только однажды. Кэрон была у меня первой, кто понимал, в какую игру играют взрослые, и мы играли в нее глупо и по-детски — может быть, чуть лучше, чем большинство кувыркающихся щенков, потому что мы заботились друг о друге не как дети, а как люди. У вас происходит первый раз с кем-то новым, как будто прошлое унеслось прочь, и вы опять невинны, и входите в сад, столь обновленный, что все цветы, сорванные в прошлом, кажутся совсем незначительными увлечениями. Не думаю, правда, что это верно для тех мужчин, что неистово гоняются то за одной женщиной, то за другой, и остаются с определенной только до тех пор, пока не обнаружат, что у нее — ну надо же!!! — все устроено совершенно так же, как у предыдущей. То же касается и женщин — охотниц за головами. Но это верно для всех, кто, как и я, считает, что женщины — тоже люди. И, может быть, это верно для женщины, которая видит в мужчине, с которым делит ложе, друга и личность, а не противника, заменителя ребенка или фаллос с ногами…
Эмия пригладила мои волосы:
— Не надо убегать.
— Не от тебя, — снова повторил я. — Помолчим…
На меня вдруг нашла такая ясность мыслей, которая приходит с окончанием лихорадки. Мир уменьшился, но стал резче в деталях. Мертвый стражник у изгороди, блеск золотого горна, мут, ставший пищей желтых муравьев, — все освещенное, маленькое, совершенное, как предметы, которые видно на солнечном свету сквозь донышко стакана с водой. Точно так же я увидел и саму Эмию, эту пышнобедрую девочку, глубокую, словно колодец, и мелкую, как рябь на поверхности ручейка, девочку, к которой я теперь ощущал любовь безо всякой примеси собственничества.
Она прошептала:
— А я знаю, с чего ты вдруг сделался таким решительным любовником. Нашел в глуши лесную девушку, ну, одну из этих, ты знаешь, маленького народца, она оказалась уступчивее меня и наложила на тебя заклятие, чтобы ни одна девушка не могла тебе отказать.
— Ну что ты… Лесная девушка взглянула бы на меня и сказала «фу».
— Нет… Я кое-что знаю о тебе, Дэви. Когда-нибудь я расскажу тебе, откуда знаю, что ты был с девушкой-эльфом.
Эмия смеялась над своей фантазией, одновременно и не веря в нее и веря, ибо эльфы для народа Мога не менее реальны, чем такие серьезные вещи, как колдовство, астрология и Церковь.
— Не-е-е, признавайся, тигр, расскажи мне, что она сделала. Накормила моего парня одним из больших пятнистых грибов, которые похожи на сам знаешь что?
— Да ну… Это была старая ведьма, ужасно вонючая.
— Не говори таких ужасных вещей, Дэви! Я просто дурачусь!
— И я тоже. Ладно, скажи, откуда ты узнала.
— А что мне за это будет? Я знаю… почеши мне спину… пониже, да, вот так… еще… Вот откуда я знаю: у тебя теперь нет амулета?
Меня словно пыльным мешком из-за угла ударили. Я сидел, выпрямившись и помертвев от страха. Я помнил, как отрезал кусок лески, как повесил на нее амулет и надел его на шею. И не трогал его больше… или все-таки трогал?… Я этого не помнил… Неужели леска развязалась, когда я карабкался по дереву?.. Нет, невозможно: я взобрался наверх очень медленно. Значит, когда перелезал через стену?.. Нет, это я тоже проделал с большой осторожностью. А кроме того, бревна подогнаны так близко, что зацепиться невозможно — приходится забираться в скрюченном виде, и моя грудь не могла задеть частокол. Но вот когда стражник залепил мне затрещину, я упал лицом вниз и покатился по земле, а его нога… Должно быть, амулет оторвался, когда стражник ударил меня, а я чересчур обезумел, чтобы заметить потерю…
Через несколько мгновений я уже не мог поверить ни во что другое.
— Дэви, любимый, что такого я сказала? Я только…
— Не ты, сладкая. Я должен бежать.
— Расскажи мне, что случилось.
Она попыталась притянуть меня к себе, решив, что моя тревога была всего лишь мальчишеским волнением, которое вполне мог успокоить поцелуй.
И я рассказал ей про стражника.
— Так что амулет должен быть там, Эмия, на самом виду. Он мог как миленький остаться там, и все сразу поймут, что это сделал я.
— О Дэви! Но может быть, стражник вовсе и…
— Сукин сын сдох. Мертвее не бывает…
Очевидно, до этого момента я считал, что могу убежать, а могу и остаться. Как мне заблагорассудится… Теперь же я был уверен, что придется выбирать между побегом и виселицей. Раньше или позже полицейские докопаются, на чьей шее висел потерянный амулет…
— Эмия, твой па знает, что я уходил сегодня?
— О Дэви, я не могла сегодня прикрыть тебя — я не знала, что ты ушел. К тому же Джадд захотел, чтобы ты вывел мулов вспахать огород… и обнаружил, что ты ушел… пошел и сказал папе, а он сказал… папа сказал, что лучше бы тебе приготовить действительно достоверное объяснение… ну, то есть, он сказал…
— Что он сказал?
— Я не могу… Он не имел в виду это, он просто болтал языком.
— Что, Эмия?
— Он сказал, что отдаст тебя назад, Городскому Совету.
— Ага… Чтобы меня сделали рабом…
— Дэви, любимый, он просто трепал языком.
— Он знал, что говорил.
— Да нет же!
Но я понимал, что он действительно намеревался отдать меня: я, наконец, переполнил чашу его терпения. Объявить крепостного за плохое поведение рабом — слишком серьезно даже для Старины Джона, чтобы он стал попусту трепаться об этом.
— Слушай, Дэви… Но они же не узнают, что амулет был твой, правда?
— Они все узнают.
Я вылез из постели и поспешно принялся натягивать одежду. Она подошла ко мне, вся в слезах.
— Эмия, это правда, что началась война?
— Правда… Я же говорила тебе прошлой ночью! — Должно быть, я был в бреду. — Глупый, ты когда-нибудь вообще слушаешь меня?
— Расскажи снова… Хотя нет, не надо. Я должен идти.
— Ой, это был тот город на западе… Сенека… Катскильцы пришли и заняли его, и тогда объявили войну, разве не ужас? Наш полк идет в Скоар, чтобы они не сделали то же самое здесь… но я говорила тебе все это, Дэви!
Возможно, она действительно говорила.
— Эмия, мне надо идти.
— О Дэви, мы все это время были… Не уходи! — Она вцепилась в меня, по ее щекам струились слезы. — Я спрячу тебя. — Она уже не могла думать. — Вот увидишь, тебя ни за что не найдут здесь.
— Они обыщут весь трактир, каждый угол.
— Тогда возьми меня с собой. Ты не можешь меня оставить! Я ненавижу эту жизнь! Эту вонючую жизнь…
— Ради Авраама, не кричи так!
— Я ненавижу этот дом!
Ее всю трясло. Она дернула головой и плюнула на пол, взбешенная маленькая девочка.
— Вот и все, что я думаю о доме! Возьми меня с собой, Дэви!
— Не могу. Лес…
— Дэви, взгляни на меня. — Она шагнула в полосу лунного света, обнаженная; ее волосы стояли дыбом, грудь ходила ходуном — Смотри! Разве я не вся твоя? Разве это не твое? И это?! Разве я не отдала тебе все?
Нет, никогда я не пойму, как люди могут говорить о любви, словно о вещи, словно о данности — отрезанной, раскромсанной на части, измеренной.
— Дэви, не бросай меня! Я буду делать все, что захочешь — охотиться, воровать…
Она не смогла бы даже перелезть через стену.
— Эмия, я буду спать на деревьях. А бандиты?.. Как я смогу отбиться от целой шайки этих негодяев? Они просто-напросто распластают тебя на земле. А тигры? А черные волки? А муты?
— Дэ-э-эви-и-и…
— И не спрашивай, откуда я знаю, но все эти истории — правда. Я не смогу заботиться о тебе там, Эмия.