Воин Скорпиона (сборник)

Оглянувшись на корму, выпрямляясь во время очередного гребка, я увидел, что там поднялась суматоха. Тенты убирали. Вот и хорошо. Теперь эти проклятые полотна не будут ловить ветер и замедлять нам ход. И туда сбегались бойцы. «Милость Гродно», как мне рассказывали, была более чем умеренно быстроходной галерой для свифтера четыре-сорок. И срезая путь через залив, чтобы добраться до Ганска, мы оставили ближайшую сушу за горизонтом.

Когда я греб, мне казалось, что я гребу всю жизнь. Воспоминания тускнели, казалось, они относятся к другим мирам и к другой жизни. И лишь один образ — Делия Синегорская — оставался для меня в эту пору невыразимых тягот и горестей все таким же ясным и сияющим. В качестве галерного раба, я участвовал в сражениях, когда магдагская галера, где я сидел на весле, захватила богатого «купца» из одного из городов поклонников Зара, и мы дважды вступали в настоящий бой с галерами из Санурказза. Но мне пока ни разу не довелось стать свидетелем схватки на борту «Милости Гродно». Я не знал, как действовали в чрезвычайные моменты капитан и весельный начальник, кнутовые дельдары или дельдар-барабанщик. Мы с Зоргом многое пережили вместе на спокойных водах Ока Мира. А теперь все признаки ясно указывали: «Милость Гродно» готовилась к бою.

Дельдар-барабанщик забил чаще.

Мы гребли в этом темпе, сохраняя ритм. Тяжелые вальки двигались по предписанной дуге, ограниченной гребными рамами, направляющими и контролирующими движения крайних набортных концов вальков. Как сидевший дальше всех от борта, я должны был двигаться больше всех. В соответствии с этим нас подбирали по росту. Золта, самый маленький, сидел почти над водой, на выступающем палубном настиле за тыльным траверсом.

Вскоре, по тому, как офицеры, солдаты и матросы постоянно посматривали в кильватер, стало ясно, что нас преследуют. Следовательно, у нас будет мало шансов пустить в ход таран. Словно в подтверждение моих мыслей на полубаке — он был слишком мал, чтобы называться баком — появилась группа солдат и принялась оснащать шпирон передовым удлинением. Я услышал крики, несущиеся с ахтеркастля на крайнем кормовом конце полуюта. Вскоре подбежал офицер, и матросы принялись убирать удлинение, сопровождаемые множеством язвительных замечаний.

Нат закатил глаза, наполняя легкие воздухом, и сплюнул.

— Так значит, этот Гродно-гаста думает, что он будет драться! Ха!

Гродно-гаста, как я знал, являлось выражением кощунственным и крайне неделикатным.

— Сгнои его Зар! — прорычал Золта, налегая на весло.

Теперь мы гребли с хребтоломной скоростью, а барабанщик все наращивал темп. Зорг теперь налегал не всем телом, как хороший гребец, а пытался работать одними бицепсами. Меня потряс цвет его лица серо-синевато-зеленый, как шкура сектрикса. При каждом гребке он конвульсивно хватал ртом воздух.

— Чтоб мне потопнуть, Зорг! — злобно рявкнул я. — Качайся при гребке, глупый ты зарянин!

Он задыхался и не мог отхаркаться из-за отсутствия слюны. Глаза его закатились.

— Я никогда не сдамся! — сумел прохрипеть он. — Крозар! Мои обеты… я — Зорг! Зорг ти… ти-Фельтераз. Крозар!

Он говорил уже совершенно бессвязно, тело его моталось взад-вперед вместе с веслом, едва в четверть усилия. Затем с его губ сорвалось ещё одно слово, которое я никогда прежде не слышал. Это было имя — и я понял, что он больше не с нами, на борту этой поганой магдагской галеры, а где-то далеко-далеко, пусть в лихорадке, но уже не с нами:

— Майфуй. — произнес он и, снова, с протяжным рыдающим стоном: Майфуй.

Все это не могло больше долго оставаться незамеченным кнутовым дельдаром. Гребли-то ведь теперь только Нат, Золта и я, а Зорг мертвым грузом повис на весле. Наши голые тела заливал пот. Затем зеленая коническая соломенная шляпа свалилась с головы Зорга и выкатилась в проход.

Голая голова Зорга сразу же привлекла внимание.

Кнутовой дельдар хлестнул его. Он метко попал по спине Зорга, моего друга Зорга. Старый змей заговорил с ним.

Загорелая кожа Зорга лопнула, на ней выступила кровь, а потом, когда кнут обрушился снова и снова, она так и хлынула. Кровь моего друга брызгала на меня, сидящего рядом, когда магдагский кнутовой дельдар засекал его до смерти.

— Налегай на весло! — рычал дельдар. — Греби!

Но для Зорга из Фельтераза всякая гребля, какой он когда-либо занимался в своей жизни на Крегене, под солнцами Антареса, уже закончилась.

Суматоха, вызванная освобождением мертвого раба от кандалов, выбрасыванием тела за борт и заменой его одним из гребцов, наслаждавшихся в данный момент роскошью пребывания в числе запасных и прикованного в недрах трюма (мы все поочередно вкушали этой роскоши) не шла ни в какое сравнение с суматохой, царившей на полуюте. Когда тело моего друга Зорга, голое и обмякшее, с капающей из рассеченной спины кровью, волокли со скамьи и подняли, чтобы выбросить за борт, солдаты бегом подымались на ахтеркастль с луками в руках. Другие становились к баллистам. Матросы готовили абордажные сабли. Эта неразбериха вызывала у меня презрение. Я ведь прошел школу на борту военного корабля. Но мое внимание опять требовала эта непрерывная гребля. Греби, греби, греби, — и продолжай грести. С полуюта донеслась визгливая команда, и барабанщик опять увеличил темп.

Я не видел, как Зорга предали морю.

Я не слышал всплеска, который издало его иссеченное тело, ударившись о поверхность воды, и не видел, как оно исчезло с глаз живых. Я знал: он верил, что отправится после смерти на Зим, чтобы сесть одесную Зара, во всем его сиянии. Самоубийством этого воскресения было не достичь — ни на зеленом солнце, ни на красном — иначе многие мои сотоварищи по галере воспользовались бы этим скорым путем в рай.

Мне думается, я действовал движимый чисто животным инстинктом, ненавистью, голой жаждой убивать, убивать и ещё раз убивать этих магдагских хищников. И все же я был закаленным моряком, привыкшим управлять кораблем, научившимся пользоваться ветром и погодой. И я знал, что «Милость Гродно» преследовали хищники пострашнее магдагских. Если я скажу, что инстинкты побудили меня к опрометчивым действиям, которые получили бы одобрение со стороны профессионального опыта, то это наверно лучше всего подытожит мои тогдашние действия.

Когда Зорга, расковав кандалы, оттащили от меня, я вложил все свои силы в то, чтобы сломать последние доли дюйма металла, все ещё державшие перетертое звено. Я навалился на весло с такой силой, что валек треснулся о гребную раму. Нат и Золта тупо уставились на меня. Их тела и руки механически продолжали совершать вбитые в их мускулы движения гребли.

Я почувствовал окоченение, напряжение натянувшихся мускулов, внезапно попытавшихся выполнить серию движений, отличных от тех, к каким их принуждали до сих пор час за часом. Кнутовой дельдар услышал треск валька о гребную раму и уже подбегал, высоко занеся кнут, с перекошенным от злобы лицом. Я поймал язык кнута левой рукой и резко дернул за него, а правой схватил кнутобоя за горло и швырнул его в гущу рабов на веслах.

А затем очутился на куршее.

Я оказался там так быстро, так внезапно. Мне однажды я уже довелось видеть, как какой-то раб сумел оторваться от весла. Он попытался прыгнуть за борт, но матросы поймали его и держали, пока кнутовой дельдар не засек его «старым змеем».

Я двинулся к борту над рабами, таращившими на меня глаза. Четверо солдат в кольчугах, выхватив длинные мечи, побежали ко мне по куршее. Мое перемещение к борту убедило их, что я намерен нырять в море, и они заколебались, готовые позволить мне убежать, согласные избавиться от глупого раба, которого мог, всего лишь мог, подобрать гнавшийся за нами корабль. Во всяком случае, я истолковал их колебание именно так. Подбирая меня, преследователю пришлось бы замедлить ход. Но, думаю, они решили, что гнавшийся за нами корабль не остановится, не купится на крики человека в воде. И снова кинулись ко мне. А я — на них. Мой сжатый кулак превратил лицо первого из них в отбивную, и у него не нашлось времени даже завопить. Я выхватил у него длинный меч и со свистом рассек воздух. Второго я рубанул сквозь наустник, и он опрокинулся навзничь с ужасом на лице, заливая кольчугу кровью.