Искусство любовной войны

Небо Аустерлица

«Над ним не было ничего уже, кроме неба — высокого неба, не ясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками. “Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..”»[4]

Этот эпизод вы, может быть, учили в школе наизусть — этот или про дуб, — но я напоминаю на всякий случай. Ещё мгновение назад герой нёсся и орал и вдруг споткнулся о невидимое препятствие, красиво зашатался и упал. И вот уже больше не орёт, сегодняшняя атака закончилась для него, он теперь — внезапно — не более чем Ёжик в тумане, который проваливается в небо, в серые медленные облака. И мысли его тоже делаются медленными, как молоко. Я ёжик, я упал в реку — «я наконец-то упал в реку», — и пусть она сама несёт меня вниз по течению или куда захочет. Потом он закрывает глаза и в следующий раз открывает их уже в лазарете, где его тянут, трясут и штопают, и первое чувство его — недовольство.

Таков классический образец мыслей раненого героя, и у меня нет оснований оспаривать опыт автора. Но я уверена, что если бы у князя Андрея были сиськи, то есть раненый герой был женщина, её внутренний монолог звучал бы несколько иначе.

Она бы тоже начала падать в это небо, но на полпути обязательно оглянулась на своё тело и подумала: «Как я лежу? Интересно, где моя сумочка?» Она бы попыталась пошевелить ногой и поняла, что нога её слышит, хотя и не принимает всерьёз. Она бы также подумала: «Хорошо, что на мне приличное бельё. Правильно, что в атаку надевают чистое. А то нехорошо», — она даже в мыслях и раненая не перепутает «надеть» и «одеть». Потом она с тревогой вспомнит о котиках, достаточно ли им еды, если она сегодня не вернётся из боя. Она, разумеется, заранее попросила соседку позаботиться о них, «если со мной вдруг что». Но Людмила Витальевна придёт только утром, так они договорились, а хватит ли им на сегодня? Им, конечно, хватит, и лоток у них чистый. Потом она немного побеспокоится о том, куда же всё-таки ранена и останется ли некрасивый шрам. Попробует немного поплакать, но быстро поймёт, что не хочется, и пошевелит рукой. Вспомнит, как она смотрела на себя сверху и где валялась сумочка, и потянется за ней. Нащупает на земле выпавшую косметичку — там где-то должно быть зеркало — и айфон. «Надо сфотографировать небо и себя в нём, — подумает она, — как ползут облака. Оно никогда не было таким высоким». И сил её ещё хватит, чтобы притянуть айфон к себе и нажать кнопку, провести носом по экрану, вызвать камеру и даже, кажется, щёлкнуть. На этом она потеряет сознание и очнётся уже в лазарете, где её тянут, трясут и штопают, и первая мысль её — «где моя сумочка?»

В поиске героя

Поиск героя: мужской и женский способы

Для понимания мужской психологии друг наказал посмотреть фильм «Предчувствие любви» — тот, где хорошенькие Алфёрова и Абдулов. Меня в нём поразили две вещи.

Во-первых, общая нацеленность на уловление мужа. Женские персонажи подобраны разного темперамента, но их объединяет ищущий голодный (или жалобный) взгляд. Подразумевается, что всем надо замуж, и срочно, вопрос только в том, с какой степенью ловкости, энергии и деликатности охотится дамочка. Я что-то не припомню таких глаз ни у одной из своих подруг. Они иногда влюбляются, но отнюдь не проводят жизнь в поиске, а занимаются каким-то неполовым делом, работают например.

Во-вторых, осанка мужчин. Хорошие, годные пацанчики — в контексте фильма это непьющие интеллигенты — ходят с зажатыми плечами и деревянной шеей, прижав руки к бокам и будто бы не дыша всей грудью. Это, видимо, символизирует воспитанность. Ближе к финалу по Калининскому целая толпа таких идёт. Главгер наименее зажатый среди приличных людей, а наиболее раскованные — дураки и ловеласы негодные.

Кажется, за последние сорок лет положительные персонажи обоего пола приятно изменились.

Но ценность киношки не в этом. Мне сказали, что монолог Глузского об «ускользающей женщине» есть квинтэссенция мужского поиска героини. Он говорит, что идеальная женщина — это та, которая всегда проходит мимо. Можно провожать её взглядом и довольствоваться девчонкой из соседнего двора, можно пытаться догнать — но даже если поймаешь, она всё равно превратится в жирную синицу. А мимо тут же промелькнёт другая невозможная красавица, всегда не твоя. (Как я поняла, это романтический парафраз пословицы «В чужих руках морковка толще».) И мужская мудрость вроде бы в том, чтобы перестать кобениться и взять уже эту, с доверчивым и честным взором.

Если допустить, что это правда, обнаруживается отчётливая разница в представлениях об идеале.

Для мужчины — та, что проходит мимо, а для женщины — тот, кто остался рядом.

Женщина удивительно ловка в лепке героя из подручного материала. Она не любит ускользающих субстанций, поэтому её можно взять надёжностью и настойчивостью. И, отдавшись сердцем и телом, она начинает огромную таинственную работу по превращению имеющейся субстанции в идеал. Находит достоинства, высматривает красоту; чего в наличии не будет, то придумает, старательно не заметит вопиющие недостатки. Если результат её усилий окажется несовершенным, она его всё равно полюбит, несколько по-матерински. Поэтому песня Алёны Апиной «Узелки» — великая.

Подозреваю, для многих это главный в жизни творческий акт — создание своего героя. Разумеется, она делает это ради себя, мужчине от её деланья ни пользы, ни вреда, разве что разбалует его. Это чтобы ей было кого любить.

Но было бы интересно выстроить героя лабораторным образом, не на основе имеющегося мужчины, а просто придумать с нуля, от ушей до хвоста, а потом посмотреть, существует ли на свете такой, как я всегда хотела.

Кто, если не кот

Поразмыслив, поняла, что мой герой, он не для секса — али мало мне объектов, — он для жизни вообще, чтобы геройствовать направо и налево, когда самой некогда. И чтобы я могла им восхищаться.

И это создаёт дополнительное пространство для воображения. Например, он может быть кот.

Кот, если от героя надо безусловной любви, красоты и ласки. Но энергичных мер по спасению меня от него вряд ли дождёшься.

Или тогда он может быть женщина. Очевидное решение, если вспомнить Глорию Стайнем — «мы сами стали теми парнями, за которых хотели выйти замуж». Но, знаете, хотелось бы всё-таки отойти от идеи «я и лошадь, я и бык» куда подальше.

Как вариант, он может быть гей. Один из случаев социального мужества, который мне запомнился, я наблюдала как раз в исполнении рыжего мальчика соответствующей ориентации, вышедшего с радужным плакатиком на Дворцовую площадь в день ВДВ. Но герой всё-таки должен уметь жениться. Теоретически. Не обязательно на мне. Но шанс у женщины быть должен! Иначе с ним как-то скучно и бесперспективно.

Так что ОК, пусть это будет гетеросексуальный мужчина. А какой — я постепенно придумаю.

Размер имеет значение

Чуть не главным критерием мужской привлекательности для меня всегда был размер. Я серьёзно думала, что мужчин меньше 190 см не бывает, всё остальное — это ошибка и недолив после отстоя пены. Но если выбирать героя не для секса, а для текста или подвига, подход придётся изменить.

4

Лев Толстой. «Война и мир».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.