Страница 29 из 97
— Что вам от меня надо? — взревел однажды Лев.
— Чтобы ты убирался вон, мужик, скотина! — завизжала мадам.
Лев пожал плечами. Мадам бросила в него кастрюлю.
— Эдак вы убьете богоданного сына. Вас муж на том свете к ответу позовет.
— Мой муж был приличный человек, он не знал, что ты хам и подлец. Иуда! Убирайся вон! Или я донесу, что твоего отца расстреляли, что ты сам такой же!
— Молчать! — Лев грохнул кулаком по столу, посуда задрожала. — Развалина!
Мадам упала в обморок.
Вечером Лев пошел к бабке. Катерина Павловна сидела в кухне и пила чай. Она почти не изменилась за эти годы, лишь кожа на лице сделалась желтой и сухой.
Лев назвал себя.
Бабка пожевала губами и подозрительно посмотрела на внука.
— Никиту-то расстреляли?
— Расстреляли.
— Достукался. Вот и народила сынов, а остался одни Валентин. Ты слыхал, дядя-то Николай тоже помер?
— Нет, не слышал.
— Сошел с ума и помер. И Антошка помер. Бог наказал, потому что матери не слушались. — Старуха отхлебнула чай из блюдечка и подозрительно спросила: — А ты зачем ко мне? Не жить ли? Жить у меня негде, и кормить тебя нечем.
Лев промолчал.
— А помнишь, — продолжала, злобно усмехаясь, старуха, — как ты меня матом, матом?.. А ведь щенком был!
— Помню, — сказал Лев. — Это вы, что же, к слову или как?
— Догадывайся, батюшка, догадывайся! Матом меня, матом… Да еще и попрекнул. Хлеб наш, дескать, старая карга, ешь да еще ругаешься! — Бабка явно выпроваживала Льва.
— Прощайте, бабушка.
— Прощай. Заглядывай, коли что.
Лев прошел в мастерскую к дяде Валентину. Младший брат Никиты Петровича трепетал перед матушкой. Несмотря на явные выгоды, которые сулило изобретение Льва, он отказался поддержать племянника. Распрощались они холодно.
На углу Коммунистической Лев встретил Женю. Они остановились, поболтали о знакомых, о делах. Лев попросил разрешения проводить ее до дома.
У ворот спросил Женю:
— Ну, как у вас дела с Витей? Вы знаете, ведь он вам стихи посвящает. Постойте, постойте, вот они!
Лев вынул стихи Виктора, подошел к фонарю и, кривляясь, прочел мальчишеские излияния.
— Он у вас хочет руку просить. Он теперь нашел заработок: учит каких-то сопляков и получает в месяц воз дров и четверть молока. Солидно?
Женю душил смех.
Лев взял ее руку.
— Женя, — сказал он глухим голосом. — Может быть, это подлость, но я не могу молчать. Я знаю, что вы любите Виктора. Но я люблю вас.
Женя молчала. В первый раз ей так серьезно и сурово объясняется в любви взрослый, умный человек, о котором она так много думала, ради которого лукавила с Виктором.
Она прижалась к воротам, словно просила у них защиты, а он держал ее руку в своей и говорил что-то быстро и горячо…
Вечером Лев рассказал о своих невзгодах Петру Игнатьевичу. Тот смеялся до колик.
— Ну и баба. Ну и темперамент. Екатерина третья!
— Сучка такая! Нашла кого соблазнять! — негодовал Лев.
— Левка, — укоризненно говорил Виктор, — ну, что ты говоришь!
— Правильно говорит! — поддержал Льва Петр Игнатьевич. — Вот что, Лев, ты переезжай к нам, в заднюю комнату. И жить будем вместе и работать вместе.
Лев согласился. Они быстро договорились о дележе выручки и о том, сколько Лев должен платить за жилье.
Через несколько дней Виктор забрел в комнату Льва. Тот набивал гильзы махоркой. Виктор сел на кровать уронил голову на стол.
— Ты что, Витя?
— Тоска! Слушай, Левка, почему мы такие несчастные? Подожди… Вот погляжу я вокруг — люди что-то делают, о чем-то беспокоятся, чего-то хотят. Чего я хочу?.. Страшно, Лева, страшно сказать: я тоскую по старому дому. Как мы хорошо жили! Всего было много, все было в порядке. И все разрушено…
— Дорогой мой, — Лев похлопал друга по плечу. — Ведь об этом самом я толкую тебе! А ты, чуть что, на дыбы: это-де политика. Все политика, Витя. И жизнь наша — политика. И то, что ты будешь шататься без работы после школы, — это тоже политика. Их политика.
Виктор молчал.
Лев подсел к нему и заговорил горячо:
Да, да, именно их политика. Понимаешь, не пустят нас никуда. Нам закрыты все дороги. У-ух, что бы я ними сделал! — Лев яростно сжал кулаки. — Мы с тобой братья по крови, по крови отцов. И у тебя и у меня другая бы жизнь была, если бы победили не они.
— А кто? — устало спросил Виктор. — Кто?
— Вот ты, который потерял все! Я! Мне бы стать на твердую землю, я бы вот как вырос! А я стою на болоте, меня вниз тянет. А я никак не найду ту землю и не знаю, где она. Вы еще молокососы, сосунки еще. Вас еще не пробрало, а я пропитался злобой, я жил, рос в ней! И живу ею. А как приложить злобу к делу — не знаю.
— И я не знаю, что с собой делать… И с Женей у меня плохо!
— А-а, черт! — вырвалось у Льва. — Все-то ты о своем канючишь. Хотя бы один был, хоть бы один настоящий! — Лев ходил по комнате, не замечая Виктора, погрузившегося в печальные думы.
Виктор чувствовал, что Женя прячется от него, и не мог понять, в чем дело, почему так изменилось ее отношение к нему.
Лев перестал мерять комнату, остановился перед Виктором и, неприятно улыбаясь, посмотрел на него, словно хотел сказать что-то резкое, злое. Но не сказал.
— Не горюй, Витя, — деланно-ласковым тоном проговорил он. — Вот поймаю Женю и приведу к тебе. Идет? Никуда ей от нас не убежать. — Он оделся и ушел.
Виктор словно неприкаянный бродил по дому. Отдавил ногу сенбернару, тот зарычал. Вернулся в комнату Льва, чтобы взять забытую там книгу. Ящик стола, в котором Лев держал свои бумаги, был полуоткрыт. Обычно Лев не забывал перед уходом запирать его.
И вдруг Виктора безудержно потянуло узнать, что прячет Лев здесь. Он открыл ящик, стал копаться в нем. На дне лежали какие-то документы, перевязанные бечевкой, записные книжки. Наверху, прямо перед глазами Виктора, лежал клочок исписанной бумаги.
Виктор сразу узнал почерк Жени.
Называя Льва «родным мальчиком», Женя просила его прийти к ней в девять вечера.
Виктор побледнел, руки его задрожали. Еще никто не обманывал его так нагло, так гадко. Виктор принялся лихорадочно быстро разбирать бумаги, лежавшие в столе Льва. Он искал письма Жени. И тут ему в глаза бросилась бумажка, на которой рукой Льва было написано:
«В ячейку комсомола при школе № 1».
Дальше следовало заявление, в котором Лев подробно рассказывал о существовании «Круга», о его деятельности, перечисляя имена и фамилии. Увидев свою фамилию, Виктор побледнел. Собрав силы, он заставил себя прочитать заявление до конца. Впрочем, оно не было окончено, — по-видимому, Лев лишь начерно набросал заявление.
Виктор выбежал в свою комнату, снова развернул бумажку, скомкал, выскочил в прихожую и, надев пальто, вернулся в комнату Льва, вынул из-под тюфяка револьвер, вышел во двор. Около калитки он встретил Джонни, — отпихнул его и помчался по улице. Джонни бросился за ним.
На Советской Виктора остановил милиционер.
Виктор пробормотал что-то, оглянулся и побежал к Церковноучилищной улице. Свернув за угол, он отшатнулся: около забора дома Камневых, спиной к нему, стоял Лев и целовал Женю…
Виктор, словно слепой, шаря рукой по стене, отошел от угла и снова помчался по улицам.
Добежав до реки, поскользнулся и упал.
Тут подоспел Джонни и вырвал у него револьвер.
На следующий день Виктор ушел к леснику. Льву он оставил записку: «… Лучше тебе уйти от нас».
Лев, узнавший от Джонни обо всем, что было накануне вечером, презрительно рассмеялся.
В эту же ночь произошли события, разом изменившие все его предположения и планы.
Он уже ложился спать, когда услышал возле дома шлепанье ног по весенней грязи. (Снег в городе то таял, то снова падал, превращая тротуары и мостовые в бурую кашу.) Потом хлюпанье ног под окном прекратилось, и Лев услышал приглушенный разговор. Слов он разобрать не мог. В окно забарабанили. Лев приподнял занавеску и увидел Опанаса. Тот манил Льва на улицу. Лев накинул плащ и вышел в сени.