Страница 18 из 97
В обрывах реки ребята вырыли пещеры, соединили их между собой переходами, устроили в них постели из колючих сосновых ветвей и спали, отчаянно проклиная глупую выдумку своих «предводителей». Но Джонни и Виктор были непреклонны: раз пошел в пираты — будь пиратом до конца, привыкай жить в пещерах, которые вот-вот рухнут, спать на ветвях и терпеть, когда дым костра выедает глаза.
Женщин Джонни попытался было засадить за работу в «вигвамы».
— Вам нечего делать среди мужчин, — заявил он.
Женя Камнева — тоненькая, хрупкая девочка с розовыми губами и широко открытыми печальными глазами, покорно кивнула головой. Но Лена совсем не была настроена проводить время в «вигвамах».
— Ах, так! — сказала она. — Тогда, Женя, пойдем в город. Больше мы не играем.
Джонни смутился. Какая же без Лены игра? И потом, что скажет Виктор — Первый Великий Старец? Джонни покрутил носом и махнул рукой. Лена после этого случая не разговаривала с Джонни три дня. Затем все шло по-старому. Лена простила его и играла с таким же увлечением, как и раньше.
Одно удовольствие было играть на Замкнутом Лугу в сыщиков, в следопытов, в разбойников! Голые ноги уходили по щиколотку в мокрый желтый песок, и след тотчас затягивался водой. Так интересно разыскивать по остаткам этих следов скрывшихся индейцев или преступников!
Солнце до краев заливало ложбину светом, песок сверкал — казалось, он был перемешан с крупинками золота. Из леса тянулась прохлада, запахи ели и смолы.
Обед ребята захватывали из дому, но, так как тогда с едой было не густо, сами добывали пищу: отдаивали, понемногу коз, причем молоко обычно уступали девочкам. Джонни и Андрей были искусными ворами; тайно от Виктора они опустошали городские огороды, которые тянулись поблизости. В лесном пруду они ловили уток, принадлежавших лесничему. По поводу появления в меню этих яств Джонни сочинял изумительные легенды. Витя верил всем выдумкам Джонни. Не мог же он предполагать, что этот толстяк, этот Второй Великий Старец, нарушает «хартию» братства, где ясно указывалось, что «пираты» за воровство наказываются смертью!
Прочие, в том числе и Лена, хотя и знали об истинном положении дела, молчали. Что же касается Андрея, тот безусловно одобрял все похождения Джонни. Он говорил!
— Ничего нет чужого. Этот лесник — подлец и вор! Ты, Джонни, идешь к идеалу!
И толстяк самодовольно пыхтел. Сладкую даровую еду он очень любил и искренно поэтому разделял идеи Компанейца.
После отдыха «пираты» оставляли кого-нибудь около стада и шли в лес собирать шишки, дрова, грибы или ягоды.
Усталые, загорелые, нагруженные мешками с лесной добычей, они возвращались домой, чтобы через полмесяца снова прийти на луг.
В школу они ходили, собственно, лишь затем, чтобы встречаться друг с другом. Школа в те времена больше походила на клуб, где каждый занимался, чем хотел. Драматический кружок работал строго по расписанию, но расписание уроков осуществлялось в зависимости от количества дров, отпущенных советом. Собрания считались важней уроков. Часто среди гулких просторов школьных коридоров раздавался неурочный звонок, двери классов распахивались, и ребята мчались наверх, в зал, где обычно происходили собрания, ставились спектакли и устраивались суды.
Виктор и сын учителя родного языка Коля Зорин, тонкий, бледный юноша с задумчивыми глазами — тоже один из «пиратов», были членами школьного товарищеского суда. Одно из заседаний суда (дело было зимой спустя несколько месяцев после съезда коммуниста ческой молодежи в Москве) превратилось в прямую стычку «пиратов» с первыми комсомольцами, появившимися в школе.
Разбиралось дело Жени Камневой — она не захотела сидеть на одной парте с комсомольцем, сыном слесаря, работавшего на заводе «Светлотруд».
— У вас грязные руки, — заявила она беловолосому скромному пареньку.
Тот подал в суд жалобу на Женю.
Андрей, который к тому времени был председателем школьного исполкома, дал судьям приказ — Женю оправдать, комсомольца поднять на смех.
Виктор предложил произвести экспертизу, чтобы установить: грязные руки у паренька или нет.
В качестве экспертов суд пригласил Джонни и еще одного «пирата» — парня с воробьиным лицом, по прозвищу «Богородица», сына сельского попа.
Эксперты вышли на площадку перед судейским столом и стали под общий хохот рассматривать руки паренька. Затем они торжественно сказали:
— Грязные!
Хохот усилился. Однако паренек не смутился. Он подошел к председателю суда Коле Зорину и укоризненно сказал:
— Как тебе не стыдно!
Коля покраснел и быстро окончил заседание.
После суда комсомольцы повели себя решительнее. Они перестали шептаться по углам, завели дружбу со многими учениками.
Андрей понял, что в школе растет новая сила.
Комсомольцы, выступая на собраниях, держались дружно и не раз проваливали «пиратских» кандидатов во время выборов различных комиссий и других школьных организаций.
Впрочем, внешне они ладили с Андреем и усердно поддерживали предложения школьного исполкома, если речь шла о дисциплине, об устройстве субботников, о спектакле в пользу какого-нибудь лазарета.
Собрания в те годы бывали часто, продолжались они обычно очень долго и проходили бурно. Исполком использовал любой повод, чтобы собрать школьников. Распределялись ли карандаши, или билеты на диспут Луначарского и архиерея Введенского, или талоны на добавочные четверти фунта пшена, или какой-нибудь класс был недоволен учителем — уроки прекращались, все шли на собрание, и школьное здание дрожало тогда от рева, свиста, хохота и аплодисментов. Но самыми страшными были собрания, на которых обсуждались дела драматического кружка, — в нем состояла чуть ли не четверть школьников. В этом кружке заправлял Джонни — он как-то умел управлять своим огромным театром, хотя иногда и он пасовал перед разгулявшейся стихией.
Дело в том, что все драмкружковцы хотели играть большие роли и никто не хотел играть стариков и старух. Напрасно взывал Джонни к совести и сознательности драмкружковцев. Бушующая толпа честолюбцев вопила, ревела и улюлюкала. Однажды дело дошло до того, что драка казалась неизбежной. Кто-то уже держал за шиворот Джонни, уже раздался разбойный посвист, и вот-вот должна была начаться свалка.
Тогда Андрей схватил графин с водой и бросил его в электрическую лампочку. Свет потух, угасли и страсти…
Школа в то время переживала тяжелые дни. Не было ни бумаги, ни карандашей, ни мела для классных досок.
Об учениках учителя вспоминали с тоской, а так как тоска отнюдь не помогала беде, — каждый выкручивался как умел. К тому же в те времена старые методы обучения были объявлены реакционными, а преподавать по новому никто не умел.
Математикам Верхнереченска было легче всего — их предмет остался в своих основах незыблемым. Большинство остальных учителей приходило в отчаяние, а некоторые преподаватели литературы оказывались в тупике. Охая и вздыхая, они избегали знакомить детей с классиками.
«А вдруг, — думалось им, — Тургенева объявят реакционным и вредным? Нам же по шапке!»
Что же касается новых писателей, — Маяковский пугал их, они не понимали его «Облака в штанах» и не сочувствовали «Левому маршу», его работу для плакатов РОСТА, которыми были оклеены все заборы Верхнереченска, высмеивали. С таким же недоброжелательством эти учителя относились и к поэме Блока «Двенадцать». Хотя о ней в старших классах возникали страстные споры и ученики хотели знать Блока, преподаватели морщились или криво улыбались.
В безвыходном положении считали себя многие учителя географии и истории.
Только что закончился раздел мира. Возникли какие-то новые государства со странными, непривычными названиями: Чехословакия, Югославия. В газетах о них писалось мало. По отрывочным заметкам составить представление об этих странах было нельзя. Учителя путались, нервничали, ребята оставались неудовлетворенными.