Страница 15 из 97
Накануне Нового года семья Хованей оставила особняк.
Виктор тяжело переносил все эти невзгоды. Он стал диковатым, молчаливым, бывал только с Леной и Андреем; лишь они умели успокаивать его и отвлекать от мрачных мыслей.
Глава третья
Сергей Петрович Компанеец в студенческие годы считал себя ярым националистом. Он думал только об одном: как бы оторвать Украину от России и завести в ней европейские порядки. Когда товарищи резонно указывали ему, что украинский народ и сам может быть хозяином на своих полях и что не в отделении суть, Сергей Петрович гневно фыркал. Был он страстным мечтателем и всякую теорию презирал.
— Придумывать теории — удел скопцов, — говаривал он. — Удел полноценного человека — борьба!
— За что? — спрашивали его товарищи.
— За свободу. За жизнь без всякого насилия, за право мечтать.
Его и постигла участь многих мечтателей, у которых чувства повелевают разумом.
Когда Сергей Петрович овдовел, он внутренне как-то сразу опустился. Мечты о «вызволении» Украины он тотчас забыл, полюбил мрачное одиночество, заполненное скорбью о самом себе, презрением к людям и всему человеческому.
Жена его Анна умерла в расцвете жизни.
Статная, медлительная, она всюду приносила с собой тепло. Самые капризные дети успокаивались на ее руках, больные становились веселыми, всем мужчинам хотелось ухаживать за ней. Сергей Петрович пылко любил ее: она и была достойна такой любви.
Она умерла, родив Лену; первенцем ее был Андрей. Сергей Петрович после ее смерти стал часто уходить в лес, целыми ночами он сидел в лодке над тихой водой. Ребят он доверил экономке Вассе, которую жена вывезла с Кубани. Это была честная и любвеобильная женщина, но воспитывать ребят она просто не умела. В шесть лет Андрей и Лена задавали Вассе такие вопросы, что стряпуха охала и бледнела. Дети принуждены была сами искать ответы на все, что интересовало и занимало их.
С восьми лет они начали читать приключения Пинкертона и все деньги, получаемые на завтраки и сласти, вкладывали в покупку дорогих сердцу книжонок в ярких обложках.
«Палач города Берлина», «Тайна пещеры Лейхтвейса», «Похождения Ника Картера» были любимыми книгами брата и сестры.
Иногда им надоедали книги и они устраивали спектакль. Васса в таких случаях изображала жертву, Андрей — благородного сыщика, Лена — преступника. Девочка связывала Вассу, заставляла ее под видом яда пить всякую гадость, одним словом, терзала немилосердно, но тут появлялся таинственный незнакомец в черной маске.
— О коварный преступник, — говорил он, — теперь ты в руках правосудия. Сдавайся и проси пощады, не то попадешь на электрический стул!
— Нет, — отвечала Лена, размахивая пугачом, — мы еще посмотрим, чья возьмет, кровавая полицейская собака.
Ребята стреляли друг в друга, схватывались, валились на пол, выли и скрежетали зубами, сначала, по ходу действия, играя, потом, входя в раж, дрались уже не «понарошку», как говорила Лена, а всерьез. Часто благородный сыщик уходил с поля брани в синяках и крови.
Порой Сергей Петрович вспоминал о детях, проводил с ними длинные зимние вечера, выдумывал игры или читал вслух Шевченко и, воодушевляясь, рассказывал им о родной стране, о ее прошлом, о ее героях и мучениках.
Однако год от году Сергей Петрович становился молчаливей, воспламенялся все реже и реже; он начал понимать, что жизнь прошла впустую, детей он предоставил самим себе; ему казалось, что не современная школа, а игры и приключенческие журналы заполнят их жизнь. Но Андрею надоели Пинкертон и Ник Картер. Когда ему шел пятнадцатый год, он случайно попал на собрание верхнереченских анархистов (в девятнадцатом году их еще терпели). Многое, что говорилось этими крикливыми и суматошными людьми, Андрею было непонятно, но то, что он понял, понравилось ему. Однажды он рассказал об анархистах Лене.
— Понимаешь, Ленка, — сказал он, — они не признают никакой власти, никакого государства, — делай что хочешь! Все, говорят, надо сломать… Замечательно!
Лене это не нравилось.
— Зачем же все ломать? — недоумевала она. — По-моему, это глупо.
— Ничего ты не понимаешь! — пробормотал Андрей.
Когда анархистов разогнали, Андрей задумал продолжать их дело. Конечно, он знал, что ни Джонни, ни Лена, ни тем более Виктор не понимают анархизма, что с ними надо говорить на другом языке, но он надеялся, что когда-нибудь, со временем, он сможет вывести своих друзей на истинный путь. Обычно неразговорчивый и суровый, Андрей как-то разоткровенничался с Виктором и поделился с ним своими мыслями.
— Понимаешь, Витя, — сказал он, — это замечательное дело. При анархии не будет насилия. Вот, например, я хочу уехать в Австралию, но не могу. Говорят — нельзя. А при анархии слова «нельзя» не будет. Можно будет делать все.
— Это хорошо, — сказал Виктор. — Но только я не понимаю вот чего: вдруг кто-нибудь захочет перебить все стекла в домах. Как с ним быть?
— Ну, как? Ну, общество не будет с ним разговаривать, объявит ему бойкот.
— Но ведь бойкот — тоже насилие?
Андрей прервал рассуждения и удалился, мрачный, Оскорбленный.
Несмотря на некоторые сомнения, Виктору нравилось все, что говорил об анархизме Андрей. Ему очень хотелось, чтобы никогда не было войн, чтобы люди не убивали друг друга, чтобы все жили мирно, чтобы не было очередей за хлебом и керосином, чтобы не было этих страшных разговоров о голоде, о тифе и грабежах.
Как-то в августе, перед началом занятий в школе, Виктор сидел в адвокатской беседке и читал газету. В газете писалось, что деникинский генерал Мамонтов прорвал фронт и идет в глубь страны, разрушая железные дороги, грабя совхозы, громя города.
Петр Игнатьевич сидел рядом на низеньком стуле и чинил чьи-то сапоги.
— Дядя Петя, — окликнул его Виктор, — возьмет Мамонтов Москву?
— Трудно сказать.
— Вот бы папе рассказать об этом!
— Папа знает. Я ему вчера сумел кое-что шепнуть.
— За что его так долго держат? — спросил Виктор. — В чем он виноват?
— Никто, — сказал Петр Игнатьевич, — не был наказан беспричинно. Если бы большевикам не повезло в октябре семнадцатого года, Евгений сделал бы с большевиками то же, что они сделали с ним.
Однако эти доводы не успокаивали Виктора.
— А все-таки хорошо бы было, если бы Мамонтов взял Москву! Правда, дядя?
Петр Игнатьевич не успел ответить: дверь стремительно открылась, и в беседку вбежал Андрей.
— Виктор, бойскаутов разгоняют!
— Да что ты?
— Я встретил сейчас скаутмастера, он просит всех идти в отряд!
Через полчаса Виктор и Андрей подошли к помещению, которое было занято бойскаутскими отрядами. Это была мрачная, низкая комната, пыльная и почти пустая. На одной стене висел портрет Баден-Пауэля и огромный фанерный щит с нарисованными белыми лилиями.
На колченогом столе валялся растрепанный комплект «Мира приключений» и «Устав бойскаутов».
За столом сидел незнакомый Виктору и Андрею парень в замасленной тужурке.
— Чего вам надо? — грубо спросил он.
— А тебе чего? — тем же тоном ответил Андрей.
— Я представитель юков, и мы занимаем это помещение.
— Это что за юки?
— Юные коммунисты.
— Дам я тебе по шее — и вылетишь вместе со своими юками!
— Попробуй. — Парень положил на стол кулак, вымазанный то ли мазутом, то ли дегтем.
— А куда же нам деваться? — спросил вежливо Виктор.
— Кому это вам?
— Бойскаутам!
— Таких больше нет. Кто хочет, иди к нам, а буржуазия пусть катится к черту.
Виктор посмотрел на Андрея. Тот пожал плечами.
— Кто же у вас главный? — спросил Виктор.
— Я.
— А откуда ты?
— Со «Светлотруда». Ну, валите, ребята!
— А как же наши вещи?