Имя – Смерть

Иван молча вышел. Спустился во двор, сел в машину, включил печку. А вот света включать не стал.

Машина, долго простоявшая на морозе, медленно нагревалась, по ногам потянуло теплом. Он закурил, пустил дым в лобовое стекло.

«Кто же ее так, кому она нужна? – думал он. В чем тут дело? Так, надо сообразить… Были у нее какие-нибудь знакомые, которые могли… И думать нечего. Она с такими не общалась. Был только я. Ох, как скверно…»

Он стряхнул пепел.

"Значит, это мои грехи. Значит, пришли ко мне, а попали на нее. Что они хотели? Кто пришел? Это не может быть мое последнее дело – я тогда еще не убил этого торгаша. Я как раз был в подъезде.

Алиби у меня нет. И плевать. Плевать, это был не я! – Он попытался прогнать всякую мысль о необходимости алиби. – Когда начинаешь оправдываться перед ментами, они понимают, что ты боишься.

И не могу я оправдаться. Нечего мне оправдываться. Не говорить же им, чем я в тот час занимался…

Значит, с моим последним делом это не связано.

А если прошлое дело?"

Он продумал и этот вариант и пришел к выводу – они с Серегой слишком давно работали вместе. Чересчур давно, чтобы кто-то их теперь нашел… Ведь Серега мертв, а Иван за это время успел сменить несколько квартир.

"Значит, с моей работой это не связано. Значит, это вообще меня не касается. Тогда что это может быть? Грабеж? Вооруженный грабеж? Прознали, что в квартире есть деньги, и ворвались? Не нашли денег и убили ее? Нет, почему же тогда деньги при ней нашли? Если бы у нее в сумке денег не было – тогда бы сошел и грабеж. Пятьсот баксов – это не мелочевка, их бы взяли. А так получается, что это или убийство из ревности, или убийство из мести…

И оба раза попадаю я!"

Он раздавил окурок в пепельнице и тут же закурил снова. Пошарил в бардачке, достал заветную фляжку с коньяком, чуть-чуть приложился. Немного, чтобы милиция не привязалась. Но и любимый коньяк не помог – не стало светлее на душе. Он все никак не мог представить себе Таньку, ползущую к двери, чтобы позвать на помощь. А из горла хлещет кровь.

«Как она не захлебнулась? – машинально подумал он. – Она была сильнее, чем я думал… Значит, ревность или месть. Был у нее парень до меня? Не знаю. Не рассказывала. Если был – ее мамаша ни за что не скажет про него, она будет сажать меня, как по весне картошку. Папаша знал? Дядя знал? Добрый, гад, руку жмет. Пошел бы он…»

Иван спрятал фляжку в бардачок.

"Кто же мог знать? Подружки в училище, конечно, знали. Ну, вот на них надежды больше. Этим стрекозам только дай поболтать. Все выложат. Ладно. Ревность пусть пока остается. А если месть? Ей?

Но за что? За кого?"

– И он снова вспомнил глаза Мухи.

"Она не могла, – подумал он. – Зачем это ей?

Неужели поехала туда и прикончила Таньку, чтобы остаться без соперницы? Господи, да глупости же…

Я ведь ей несколько раз сказал, что Танька мне не дорога. Она поняла это. Она же умная. И тем более она в розыске. Ехать куда-то через всю Москву, чтобы убить вот так, за мужика… Нет, это не Муха! Но кто же тогда это сделал? Кто и главное – зачем?"

Иван высмотрел сбоку от шоссе телефонные автоматы. Выпрыгнул из машины и позвонил Мухе.

Сперва с одного автомата, потом с другого. Он даже не знал, что ей скажет. Но она была ему нужна – именно сейчас. Он чувствовал, что она должна что-то знать… Гудки в трубке были ровные, спокойные.

К телефону никто не подходил.

Глава 16

Она отложила в сторону телефонную трубку.

Даже на расстоянии было слышно – трубка мертва, гудков нет. Девушка слегка усмехнулась, но усмешка была невеселая, скорее издевательская. Она нашла свое пальто, залезла в карман, достала оттуда сверток в белой бумаге. Пальто девушка надела, а сверток развернула и пересчитала деньги, упрямо шевеля губами и прищуриваясь всякий раз, когда насчитывала тысячу долларов. Каждую тысячу она клала крест-накрест, чтобы не сбиться со счета. Произведя подсчет, она снова аккуратно упаковала сверток, распахнула пальто, расстегнула пиджак, плотно облегавший ее грудь, и сунула пачку во внутренний карман. Застегнула карман на пуговку, затем плотно запахнула на груди пиджак. Теперь он застегивался с трудом. Верхнюю пуговицу пришлось оставить. Она не стала с ней возиться. Затем девушка снова обшарила карманы пальто. Из одного она вынула маленькую черную коробочку. Из другого – целлофановый пакетик с тремя стеклянными ампулами. Коробочку она раскрыла. Пакетик распечатала. Вынула из коробочки шприц, вставила в него иглу, прокачала, выпуская воздух. Отогнула бархат на дне коробочки, извлекла оттуда половинку бритвенного лезвия «Жиллет», взяла ампулу, поднесла ее к свету и сделала несколько надпилов по стеклу.

Щелкнула ногтем по ампуле и отбила надпиленный кончик. Опустила туда иглу и набрала в шприц маслянистой, коричневой влаги с резким аммиачным запахом. Оттуда же, из-под лиловой бархотки, она достала крошечный пластиковый колпачок и туго навинтила его на кончик иглы.

Теперь у нее в руках было оружие. Смертельное, но неудобное. Прежде всего потому, что в длину этот шприц с иголкой и выдвинутым до отказа поршнем был сантиметров десять. В нерабочем состоянии все это заняло бы в три раза меньше места. Но она боялась, что у нее потом не будет времени привести его в рабочее состояние. А другого оружия у нее не было.

Муха спрятала шприц с предохранительным колпачком в карман пальто. Карманы были глубокие, шприц поместился целиком. Она положила его иглой вверх – чтобы в случае нажима на поршень и прорыва колпачка игла не вонзилась ей в бедро. А так шприц мог свободно болтаться в кармане, не испытывая сильного давления. Муха сложила в коробочку ампулы, лезвие, защелкнула ее и сунула в другой карман. Сумочки у нее не было. Она никогда не носила сумочку – не было даже такой потребности.

Девушка прошла на кухню, допила свой остывший чай. Посидела у стола, выкурила сигарету. Ее глаза ничего не выражали, в них не было и тени мысли. Они казались нарисованными черной тушью на белом лице, как у китайской елочной игрушки. Волосы она собрала на макушке в тугой гладкий узел, оставив свободными две широкие длинные пряди надо лбом. Эти пряди падали ей на виски, задевая край бровей, спускались по щекам, по шее до самой груди. Прическа несколько меняла ее внешность. Но она не надеялась, что ее никто не узнает. Просто сделала все, что могла. Муха не накрасилась – косметики у нее не было. Даже глаза подвести было нечем.

Она погасила сигарету, тщательно добивая искры в пепельнице. Встала из-за стола, погасила на кухне свет и отперла входную дверь. На площадке было тихо и пусто. Трещала под потолком длинная лампа дневного света. Все соседи еще спали – был всего пятый час утра. Муха спустилась во двор, огляделась Здесь тоже не было никакого движения или шума Стояли вдоль бордюра темные машины, с погашенными фарами, с молчащими моторами. Муха застегнула пальто и быстро пошла к освещенному бульвару.

Движения и тут почти не было. Изредка проносилась какая-нибудь сумасшедшая машина. В такой час и милиции нечего бояться. Муха даже не пыталась голосовать. Она шла к метро, дорогу к которому постаралась запомнить, когда Иван ее сюда привез. Метро было довольно далеко, а морозец под утро ударил нешуточный – градусов пятнадцать. Муха шла, подняв воротник пальто, с непокрытой головой. Шапки у нее просто не было. Шарфа тоже. Не было к перчаток. Вскоре она поняла, что начинает околевать Но в конце улицы она уже видела большую оранжевую букву "М". Метро было рядом и минут через пятнадцать откроется. Но тут девушка замерла как вкопанная, и глаза ее превратились в две опухшие щелки. «Какое метро, дорогая, – сказала она себе. – В метро милиция. Значит, придется машину…»

Машину ей ловить очень не хотелось. И время не то, и ситуация не та. Но все же она подошла к краю тротуара и, как только завидела приближающиеся фары, подняла руку. Машина притормозила и встала поодаль. Муха шла к ней по резко скрипящему, укатанному снегу, молясь, чтобы ей повезло. Нагнулась к приоткрытой дверце, спросила: