Герда

Поэтому, когда гопарь толкнул Сашу и назвал ее козой, я как-то разозлился. Разозлившись, я поступил просто – достал из кармана газовый баллончик и прыснул негодяю в наглую харю.

Гопник зарычал и попытался достать меня кулаком. Однако видел он уже не очень хорошо, поэтому со всей дури треснул по загривку здоровенного мужика справа.

Мужик, видимо, к такому обращению был привычен, поэтому, не шибко раздумывая, ударил в ответ.

Гопник осел.

– Смотрите, гасятся, – крикнул со сцены Пипуныров. – А-а-а.

Пипуныров умело пришел в сценический экстаз, укусил себя за руку и принялся высоко подпрыгивать и плевать в зрителей, остальные «Анаболики» пустились исполнять композицию «Плацкарт до Ривендейла», кстати, весьма неплохую, мне нравилась, написана в стиле спидкор, по скорости и энергетике весьма напоминала летящий с горки локомотив и способна была дробить камни в почках.

При первых же звуках этой музыки я почувствовал, что мне тоже хочется. Вот так, как все. И я уже кинулся на гопника, но тут кто-то подсек меня справа, и тут же вокруг меня сомкнулась толпа…

Короче, храни нас, бог, от ярости норманн. В себя я пришел уже в стороне от концерта, в окружении нескольких омоновцев.

Сашка тоже была тут.

– Отпустили его, – крикнула она. – А ну-ка, быстро отпустили!

Ей тоже, кстати, досталось. Пострадала блузка – правого рукава не было. То есть он имелся, но автономно торчал из кармана. Левая сторона жилета неприятно распорота – то ли очень острым ножом, то ли бритвой, из разреза вываливался пух. Губа распухла.

Но в целом она выглядела бодренько.

– Я сказала – отпустили, – рыкнула она.

Саша полезла в карман, полицаи среагировали, подскочили, вывернули руки, надели наручники.

Саша еще что-то пригрозила, но полицаи вступать в дискуссии не собирались, быстренько поволокли ее прочь. Я попытался дернуться, но ко мне тут же был применен стремительный прием, в результате которого я оказался на асфальте лицом вниз, с заведенной за спину кистью, а еще через секунду меня уже тащили куда-то три здоровых омоновца.

Как оказалось, полиция была заранее подготовлена к концерту «Анаболиков» – в проулке рядом с рыболовным магазином дежурил омоновский автобус, и две милицейские «буханки». «Воронки», возникло у меня в голове правильное слово.

Вообще-то я часто видел такое по телевизору и в Интернете, но чтобы вот так, собственноручно, нет. Интересно. Много разной полиции, обряженной в пластмассовую броню и похожей на космических штурмовиков, так что пока меня несли, я успел почувствовать себя немного Люком Скайуокером, и вообще, борцом за свободу.

– Этих в автобус, – велел полицейский в начальственном бронежилете. – Принимать по-мягкому.

– Не имеешь права, – серьезно заявила Саша. – Мы несовершеннолетние.

– Ага, – усмехнулся полицейский.

Нас затолкнули в автобус, усадили рядышком на передние сиденья и пристегнули наручниками к ввареным в стенки скобам. Не больно, кстати, но странные ощущения я перенес; это необычно – видеть собственную руку в наручнике.

– Не имеете права пристегивать, – сказала Сашка. – Мы несовершеннолетние, нас нельзя пристегивать! Это серьезное нарушение!

– А нечего сопротивление оказывать, – огрызнулся полицейский. – Сидите теперь.

Ну, мы стали сидеть.

Внутри автобуса было не очень много народу. В основном нетрезвая молодежь всякого сорта, от лохматых студентов в белых мокасинах до стриженых парней в коротких ветровках. Ну, еще парочка совсем посторонних товарищей неопределенного возраста, непонятно как сюда вообще попавших, видимо, за компанию. Имелись в автобусе и какие-то другие люди, пристегнутые, видимо, «по-жесткому», с заведением рук за спину, эти выглядели так… Так, что было ясно – «по-жесткому» их взяли не зря.

– Ты что, первый раз? – спросила Сашка.

– Ага.

– Понятно, – Сашка устроилась поудобнее на сиденье. – Не переживай. Скоро выпустят.

– Да я и не переживаю…

– Переживаешь, – Сашка улыбнулась. – Все переживают, когда первый раз в обезьянник попадают. Я тоже переживала. Сейчас нет. Да мы до обезьянника и не доберемся, скоро Борис подъедет.

– Какой такой Борис? – спросил я.

– Старший офицер… Короче, он решает проблемы. Серьезный мужик. Сейчас.

Сашка достала телефон, позвонила.

– Да, я. Да, приняли, представляешь? Кукуев ручей, автозак. Не, пока по-мягкому. Да, ждем.

– Телефон! – крикнул омоновец. – Убери телефон.

Сашка послала ему воздушный поцелуй.

Омоновец оказался рядом и попытался телефон отобрать, но Сашка ловко спрятала его в жилетку. Боец протянул было руку, но Сашка вдруг дико взвизгнула. Громко и истерично, омоновец отскочил.

– Шмонать меня не советую, – сварливо сказала Сашка. – Очень потом пожалеешь.

Омоновец плюнул и отступил в сторону.

Глава 5

Инсекторцизм

– Может, еще капнуть? – спросила Алька. – Что-то медленно бегут. Капнуть каплю?

– Я те капну.

Я отобрал у Альки пузырек и прочитал:

– «Одну каплю на десять килограмм веса». Капнули уже три. Я думаю…

Я поглядел на собаку.

Она послушно сидела на полу и смотрела на нас. Терпеливо и внимательно, улавливая каждое движение; так могут смотреть только псы.

– А вдруг она больше весит?

– Может быть.

Наверное, больше. Вон какая здоровенная. А после трех капель на самом деле бегут не очень шибко, с прохладцей.

– Ладно, еще три капли добавим, – сказал я. – Для эффекта.

– Ты на спину еще капни, – посоветовала Алька.

– На спину нельзя. Со спины она слизнуть может, только на затылок можно.

Я скрутил с пузырька крышку, капнул на собачью голову три зеленые капли. Ну, и четвертую для верности.

Стали ждать.

Я ждал молча, размышлял о прогрессе. Прогресс все-таки благо. Вот в девятнадцатом веке с блохами была сплошная засада, везде они были. На лошадях, на людях, на собаках, так и скакали, как бешеные. И кусали всех подряд, и какого-нибудь занюханного извозчика под Костромой, и государя императора в Гатчине, и все были перед ними равны и беззащитны. Ну, разве что государь надевал под золоченый камзол серебряную блохоловку, а извозчик дышал на насекомых чесночным духом, от которого те несколько соловели.

А еще клопы, кажется. Чичиков страдал от клопов, и чтобы они не очень сильно его терзали, мылся особым мылом.

– Хорошая собака, – Алька потрепала псину за шею. – Очень хорошая собака. Вообще-то, я, конечно, хотела тойтерьера, чтобы в карман умещался. Но сейчас я думаю, хорошо, что мы его не купили. Вон у Надьки этот тойтерьер есть, так она с ним намучилась. Он ей то ноутбук сгрызет, то в тапки нагадит. И все время у него то понос, то дисплазия. А у этой зверюги никакой дисплазии не будет, да?

Алька постучала собаку по голове.

Забавно. Никогда не думал, что у нас будет собака. Что у меня будет собака. Собака – это что-то…

Трудно передать, странное ощущение. Всю жизнь жил сам по себе, а тут собака. Да еще такая. Ходит, смотрит, чешется. Блохи на ней живут, оказывается, а мы их травим с Алькой.

Странно. Неожиданно. И вчера, на концерте, тоже… То есть после концерта. К чему бы это?

Вокруг собаки Алька положила веревку, пропитанную керосином – она где-то прочитала, что ни одно вменяемое насекомое не может перебраться через веревку, пропитанную керосином и свернутую кольцом. Пока Алька была права. Блохи, в изобилии спрыгивающие с собаки, действительно через веревку перебраться не могли. Влезали на нее и, одурманенные керосиновыми парами, обрушивались вниз, на пол. А я собирал их мыльницей. Довольно много их скопилось, мерзкие такие, жирные, шевелятся. Трудно быть собакой, жрут тебя такие твари, а ты терпи, терпи, ну, зубами можешь поскрежетать.

Я предложил блох просто давить, но Алька не согласилась – во-первых, блохи неприятно щелкали, во-вторых, Альке их было жаль. Я ей сказал, что блохи все равно сдохнут, мы же их травим, Алька возразила, сказала, что она отнесет их к забору и выпустит там, они полежат на воздухе, очухаются и расползутся, и никакого кровопролития. Я не стал переубеждать, пусть. Алька хитрая, и всегда ведет себя как ей удобно. Иногда как первоклашка, иногда как пэтэушница, а иногда как взрослая тетенька, театральная студия, одним словом. Иногда я сам забываю, сколько ей лет. Наверное, поэтому, мне с ней интересно. Зачем ей эти блохи?