Принцесса-невеста

– Это ты не сжимай меня так сильно.

К этому моменту они уже поняли, что что-то не так.

Вот уже много лет между зоологами, изучающими джунгли, идёт непрерывная битва за то, какую из гигантских змей считать самой большой. Приверженцы анаконд всё время кричат о змее из Ориноко, которая весила более пяти сотен фунтов, на что приверженцы питонов отвечают тем, что указывают на иероглифового питона, однажды найденного у Замбези и состалявшего тридцать три фута и семь дюймов в длину. Спор, конечно, глуп, потому что «самая большая» – это слишком неопределённо и ничего не значит в серьезных спорах.

Но любой настоящий любитель змей, к какой бы школе он ни принадлежал, признает, что аравийский гарстини, хотя и будучи короче питона и легче анаконды, быстрее и прожорливее обоих, а особь, принадлежавшая принцу Хампердинку, была замечательна не только своей скоростью и ловкостью, но и постоянно находилась на грани голодания, и потому первое кольцо, упавшее на них сверху, было как молния, оно связало им руки, и кулак со шпагой стали бесполезны, а второе кольцо обвило их ещё крепче, и Иниго крикнул:

– Сделай что-нибудь!

– Я не могу – я пойман – сделай ты что-нибудь…

– Борись, Феззик…

– Она слишком сильная для меня…

– Ничего не может быть слишком сильным для тебя…

Змея уже завершила своё третье кольцо вокруг их плеч, и начала четвёртое, последнее кольцо, обвивая их шеи, и Иниго в ужасе прошептал, ибо он уже мог слышать и чувствовать дыхание зверя:

– Борись… Я… Я…

Дрожащий от страха Феззик прошептал в ответ:

– Прости, Иниго.

– О, Феззик… Феззик…

– Что?..

– У меня для тебя была такая рифма…

– Какая рифма?..

Тишина.

Четвёртое кольцо было закончено.

– Иниго, какая рифма?

Тишина.

Дыхание змеи.

– Иниго, я хочу узнать эту рифму до того, как я умру – Иниго, я правда хочу её узнать – Иниго, скажи мне рифму, – сказал Феззик, и к этому моменту он уже был очень взволнован, и, более того, он был невероятно зол, и одна его рука высвободилась из одного кольца, а из второго высвободиться было уже легче, а это значило, что у него была свободная рука, которой он мог помочь другой руке, и он уже кричал: – Ты никуда не уйдёшь, пока я не узнаю эту рифму, – и звук собственного голоса, глубокий и резонирующий, впечатлил его, и кто такая была эта змея, вставшая на пути Феззика, когда была рифма, которую можно было выучить, и к этому времени он не только освободил обе руки от нижних трёх колец, но и был вне себя от ярости из-за того, что их прервали, и его руки потянулись в направлении змеиного дыхания, и он не знал, есть ли у змей шеи или нет, но как бы ни называлась та часть, что была у неё ниже рта, именно эту часть он схватил своими огромными руками и ударил об стену, и змея зашипела и брызнула слюной, но четвёртое кольцо ослабло, и Феззик ударил её второй раз, и третий, и опустил руки немного ниже и стал бить змею об стену, словно прирожденная прачка, колотящая юбку о камни, и, когда змея была мертва, Иниго сказал:

– На самом деле, у меня нет для тебя рифмы; мне просто надо было придумать что-то, чтобы ты начал действовать.

Феззик тяжело дышал после борьбы со змеёй.

– Ты говоришь, что солгал мне. Единственный друг, что был у меня в жизни, оказался лжецом. – Он тяжело пошёл вниз по лестнице, Иниго неуверенно двинулся за ним.

Феззик дошёл до двери внизу, распахнул её и захлопнул так быстро, что Иниго едва успел проскользнуть внутрь до того, как она с шумом закрылась.

И немедленно оказалась заперта.

В конце зала отчётливо виднелся знак «На уровень четыре», и Феззик быстро двинулся к нему. Иниго следовал за ним, поспешно проходя мимо ядовитых зверей, ошейниковых кобр и габонских гадюк, и, пожалуй, самого быстро убивающего из всех, милой тропической рыбы-камня из океана вблизи Индии.

– Прости меня, – сказал Иниго. – Одна ложь за все эти годы, в среднем выходит не так уж и ужасно, особенно если учесть, что это спасло наши жизни.

– Есть такая вещь, как принцип, – только и ответил Феззик и отворил дверь, ведущую на четвёртый уровень. – Мой отец заставил меня пообещать никогда не лгать, и ни разу в жизни я не испытывал искушения сделать это, – и он стал спускаться по лестнице.

– Стой! – сказал Иниго. – По крайней мере посмотри, куда мы идём.

Это была прямая лестница, но совершенно тёмная. Выход в дальнем её конце был не виден.

– Тут не может быть хуже, чем там, где мы были, – отрезал Феззик и направился вниз.

И в некотором роде он был прав. Для Иниго летучие мыши никогда не были самым страшным кошмаром. О, он боялся их, как и все, и он убежал бы, крича, если бы они приблизились к нему; но ад в его представлении не кишел летучими мышами. Но Феззик был турок, и люди говорят, что индонезийские крыланы – самые большие летучие мыши в мире; попробуйте заявить такое турку. Попробуйте заявить такое кому-нибудь, кто слышал крики своей матери: «Королевские летучие мыши!» – и следующий за ними ядовитый шелест крыльев.

«КОРОЛЕВСКИЕ ЛЕТУЧИЕ МЫШИ!» – заорал Феззик, стоящий на тёмных ступенях на полпути вниз по лестнице, в буквальном смысле слова парализованный страхом, и Иниго, стоявший позади него и пытавшийся бороться с тьмой, никогда раньше не слышал подобного крика, не от Феззика, и ему тоже не нравились летучие мыши, норовящие запутаться в его волосах, но из-за этого не стоило так пугаться, и поэтому он начал говорить: «Что такого ужасного в королевских летучих мышах», – но успел произнести лишь «что», прежде чем Феззик воскликнул: «Бешенство! Бешенство!» – и только это Иниго и надо было знать, и он прокричал: «Ложись, Феззик», – но Феззик всё ещё был не в силах пошевельнуться, поэтому Иниго попытался нащупать его в темноте, и шорох крыльев стал громче, и изо всех сил он ударил гиганта по плечу, вопя: «Вниз!» – и на этот раз Феззик послушно опустился на колени, но этого было недостаточно, совсем недостаточно, поэтому Иниго снова ударил его, крича: «Ложись, ложись, вниз», – пока Феззик не лёг на чёрной лестнице, и Иниго встал на колени рядом с ним, выхватив свою великолепную шестипалую шпагу, и это была она, это была проверка того, как сильно он опустился за девяносто дней бренди, как много великого Иниго Монтойи ещё осталось в нём, ведь да, он учился фехтовать, действительно, он провёл полжизни и больше, изучая атаку Агриппы и защиту Бонетти, и, конечно же, он выучил своего Тибо, но ещё было одно отчаянное время, когда он провёл лето с единственным в истории шотландцем, понимавшим шпагу, хромым МакФёрсоном, и именно МакФёрсон насмехался надо всем, что Иниго знал, именно МакФёрсон говорил: «Тибо – Тибо хорош, если ты дерёшься в танцевальном зале, но что, если ты встретишься с противником на наклонной местности и окажешься ниже его», – и неделю Иниго изучал только движения снизу, а затем МакФёрсон поставил его на холм в верхней позиции, и, когда эти движения были отработаны, МакФёрсон продолжал в том же духе, ведь он был калека, у него не было ног ниже колен, и потому он испытывал особенную страсть к враждебным обстоятельствам. «А что, если твой противник ослепит тебя?» – сказал МакФёрсон однажды. «Он бросает кислоту тебе в глаза и подходит, чтобы убить тебя; что ты будешь делать? Скажи мне, испанец, выживи теперь, испанец». И теперь, ожидая нападения королевских летучих мышей, Иниго мысленно вернулся к движениям МакФёрсона, и надо было полагаться на уши, найти сердце врага по его звукам, и теперь, стоя в ожидании, Иниго чувствовал над собою собирающуюся массу королевских летучих мышей, а под собою – Феззика, дрожащего, словно котёнок в ледяной воде.