Крысоловка

Сняла тарелку с сушилки, соорудила бутерброд. Две миски на полу пустовали. Роза вымыла их, наполнила одну свежей водой, в другую плюхнула ложку холодных макарон, присыпанных тертым сыром. Составила свой завтрак на поднос и отнесла в гостиную, служившую ей кабинетом. Локтем отпихнув кипу с корректурой, поставила поднос на стол.

Она жила в маленьком домике, семьдесят три квадратных метра. Красный, с белой окантовкой по брусьям балок. Когда-то здесь обитали батраки и прислуга. А главный дом, Боргвиков хутор, располагался на вершине холма. Оттуда открывался величественный вид на город и канал.

Главная усадьба чаще всего пустовала. Нет, здание не было заброшено, все содержалось в идеальном порядке на случай, если хозяин пожелает наведаться. Его звали Клас Шредер. Это у него Роза арендовала коттедж.

– Можете изредка заглядывать, присматривать за домом, – сказал хозяин, когда они подписывали договор. – Когда-нибудь поселюсь там, но пока все недосуг, слитком много дел. Вот на пенсию выйду – и переберусь сюда.

– Ну, это, очевидно, случится еще не скоро, – подольстилась она.

Шредер рассмеялся:

– Да-да… Но все-таки как насчет того, чтобы изредка наведываться на виллу?

– Ну… вообще-то… я не могу взять на себя такую ответственность… управлять домом… – замялась Роза, опасаясь, что поспешное согласие заставит его передумать.

– Да нет же, черт, я имел в виду совершенно другое. Просто дайте знать, если какие проблемы, и я пришлю человека, чтобы навел порядок. Не хочется, чтобы в дом забралась шпана и устроила там черт-те что. Город просто кишит уголовниками. – Шредер понизил голос: – Вы ведь понимаете, о чем я?

Ей всегда было трудно игнорировать ненависть к чужакам, не принимать ее на свой счет. Так что лучше бы он обошелся без намеков. Кивнула, чувствуя, как заполыхали щеки. Потянулась за ручкой.

Записала номер мобильного Шредера и даже дважды позвонила. Один раз, когда кто-то выбил оконную раму, а во второй – когда на желтом фасаде намалевали свастики. Она и не заметила, когда это случилось, и Акела голоса не подал.

Первый звонок оказался для Класа Шредера неожиданностью, хотя дело было в обед. Вероятно, оттого, что находился где-то за границей, в другом часовом поясе. Роза решила, что получилось неловко, так что в будущем лучше ограничиваться сообщениями.

Главный дом построили в конце девятнадцатого века. С тех пор его использовали под больницу, пансионат и детский приют, затем здание несколько лет пустовало, пока не появился Клас Шредер. Он вложил в реставрацию изрядные средства, отремонтировал даже коттедж. И вот уже почти пять лет Роза хозяйничает в этом домике.

Она подошла к дивану, завернулась в плед. Снизу, от залива, доносились резкие крики канадских гусей. Накануне она видела в лесу зябликов, порадовалась, что пичуги пережили недавние заморозки. Что не закоченели до смерти.

Пары, пары… Повсюду сейчас пары. Сороки, вороны, дятлы, клинтухи, большаки, лазоревки, князьки, деловито суетящиеся в гнездах. Только цапля одна. Да она сама.

Роза рассмеялась. У нее это до сих пор получается – смеяться над собой.

Ингрид

Она собирала мужа в больницу. А ведь всего несколько дней назад с трудом упросила отпустить его домой, убедила, что станет ухаживать за ним сама, справится. Но не судьба. Вчера, поздним субботним вечером, позвонила в отделение. Повезло: трубку взяла медсестра Лена.

– Алло? – Ровный голос медсестры – а у нее словно язык отнялся. – Кто это? Вас не слышно…

Вполне в духе медсестры Лены: сторониться всего, что чревато хоть малейшей болью. «Вас не слышно…» Ее душили рыдания.

– Вы успокойтесь, я подожду… – подталкивала медсестра к разговору невидимую собеседницу. Она всегда обладала каким-то шестым чувством. Как никто, умела уловить раздражение, подавленность, когда человек даже имя свое выговорить не в состоянии.

Ингрид положила телефонную трубку на столик. Стиснула переплетенные пальцы – крепко, еще сильнее. Потом раскрыла рот – широко, до спазма в горле. И напряжение начало отступать.

– Да, здравствуйте, это… Ингрид Андерссон…

Она сохранила девичью фамилию, хотя фамилия Титуса гораздо красивее и оригинальнее. Бруи. Титус Бруи. Однако разделить с мужем фамилию означало бы также разделить с ним и прошлое. И тогда к общему прошлому примешивалось бы еще и чувство вины. Возвращающееся всякий раз, когда она называет новую фамилию.

Лена сразу все поняла:

– А, привет. Как там у вас дела?

– Ничего… ничего не получается. Мы проиграли. – И она беззвучно, обреченно разрыдалась.

– Пожалуй, в таком случае имеет смысл вернуться. Место у нас есть.

– Большое спасибо. Извините. Мы приедем.

Собрала вещи. Зубная щетка, халат, потертая сумка, которая у него с незапамятных времен. Порой она стирала сумку в стиральной машине, чем только сильнее злила мужа. «Проклятая кошелка!» – ругался он. Вещь досталась от Розы. Это она сшила сумку ему в подарок. Бежевую, с клетчатой подкладкой. Можно скатать в рулон наподобие хозяйственной сумки, а когда сумка расправлена, то можно повесить на крючок – точно полотенце. Внутри кармашек – под маникюрные ножницы, бритву, зубные щетки и расческу. Раньше в бок сумки был вшит весьма вычурный золотой вензель из двух латинских букв: ТВ. Буквы облезли задолго до того, как сумка впервые угодила в стиральную машину. Сначала нитки залохматились, а потом монограмма и вовсе отвалилась.

Титус лежал на спине в их двухспальной постели. Голова откинута, темная бородка нацелена вверх. Волосы уже подернуты сединой, однако все такие же густые – наперекор долгой химиотерапии. Он приподнял голову, глянул на нее, потом с усилием, прерывисто вдохнул.

– Нас ждут.

Титус молчал.

– Я поговорила с Леной. Она сегодня дежурит.

– Вот как…

– Титус, я…

– Черт!

Взгляд был рассеянный, блеклый. Будто боялся смотреть вперед.

– Все в порядке, – поспешно проговорила она, – я тебя люблю, все хорошо.

– Проклятье! Ингрид! Проклятье!

– Все в порядке, – повторила она громче. – Я помогу тебе одеться.

Склонилась над ним, ощутила резкий запах изо рта. Аммиачный. Затаила дыхание, стараясь не выдать отвращения.

Он протянул руки. Длинные сильные пальцы – она оценила их еще тогда, в самом начале. Длинные сильные пальцы, провоцирующие на мысли о том, что они могли бы с ней проделывать. Кожа на руках гладкая. Ни следа старости или болезни – только синяки от капельницы и внутривенных инъекций.

Помогла надеть рубашку. Отметила, что одежда велика. Перехватило горло.

– Я спал, – вяло пробормотал он. – Снилось, будто веслами гребу…

– Правда?

– Угу.

– А я была в твоем сне?

– Нет…

– Намекаешь, будто это вообще не мое дело, а? Грести то есть…

Словно захлопнула, дочитала книгу жизни. Двух жизней…

Он сделал вид, что не слышит.

– Я был на «Гуппи»… И мы… плясали… под водопадом…

Он пытался научить ее обращаться с веслами. Страшновато было. Скованность в движениях, неловкость, равновесие она держала недолго: кувырк – и сразу под воду. Хотя он и уверял, что перевернуться практически нереально. Особенно женщинам, ведь у вас центр тяжести смещенный, – и хлопал ее пониже спины, а затем целовал. «Гуппи» она подарила ему на юбилей. Одноместный каяк, просто созданный для преодоления порогов.

Взялась за носки, скатала к пальцам, мягко стянула со ступней. Надо бы ногти подровнять, ногти она ему не часто стригла. Неприятно. Твердые, будто камень, и желтые такие. Неужели волосы и ногти и после смерти растут? Гадость какая. И откуда вообще эти мифы берутся?

Встала, сдернула со стула брюки, аккуратно висевшие на спинке. Опрятный, подтянутый, несмотря на болезнь. Туфли всегда до блеска начищены, никакой небрежности, уж точно неряхой не назовешь. Каждая вещь на месте. Не то что у нее…

Заснул прямо в кальсонах. Под тканью выдавался усталый, сморщенный член. Она застенчиво погладила мускулистые бедра. Похудел, намного тоньше, чем прежде. Заглянула в лицо. Никакой реакции…