Страница 42 из 63
Авторитет Якова Михайловича был непререкаем. Я постоянно в этом убеждался, выполняя различные указания и распоряжения Якова Михайловича, связанные с теми или другими учреждениями.
Взять, к примеру, Московский Совет. Мне нередко приходилось бывать в Моссовете по разным хозяйственным вопросам. Далеко не всегда и не во всем работники Моссовета шли навстречу. Часто приходилось «воевать» с Михаилом Ивановичем Роговым, с другими членами президиума Моссовета, чтобы получить требуемое. Но совсем иначе обстояло дело, когда я шел, заручившись согласием Якова Михайловича. Стоило сказать, что есть распоряжение Якова Михайловича, как все, будь то член президиума или рядовой сотрудник Моссовета, становились на редкость покладистыми и сговорчивыми. Причем Яков Михайлович редко давал письменные распоряжения – разве черкнет несколько слов на листке своего блокнота, – он терпеть не мог лишней писанины.
– Скажите, – говорил он обычно, что это мое распоряжение.
И этого было достаточно.
В конце октября 1918 года был такой случай. Яков Михайлович уезжал на фронт. Он вызвал меня и поручил подобрать из реквизированных у буржуазии товаров теплую одежду для подарков красноармейцам.
Я отправился в Моссовет, в ведении которого находились реквизированное имущество, склады и магазины. Прихожу прямо к председателю Моссовета (там еще кто-то из членов президиума сидел) и говорю, что нужны шубы и зимние куртки, прошу срочно отпустить.
– А у вас что, требование есть или распоряжение о выдаче?
– Нет, письменного требования у меня нет.
– Ну вот! Всегда вы так: не оформив документы, требуете то да се. Без письменного требования, товарищ Мальков, ничего не дадим.
– Товарищи, – попытался я убедить, – дело срочное, оформлять документы некогда. Оформлю потом. Не себе же беру…
Нет и нет, уперлись руководители Моссовета.
– Не можем без письменного требования. Да и вообще надо проверить, есть ли у нас шубы и сколько. Может, их совсем немного, тогда и требование не поможет, все равно не дадим.
– Ладно, – говорю, – не давайте! Так и передам Якову Михайловичу. Это его распоряжение.
– Распоряжение Якова Михайловича? Так бы сразу и говорили. Тогда, конечно, дело другое…
Сняв телефонную трубку, председатель Моссовета соединился с кем-то из заведующих от делами:
– К вам сейчас зайдет товарищ Мальков. Да, да, комендант Кремля. Немедленно поезжайте с ним на Кузнецкий мост, там в одном из меховых магазинов, что недавно реквизирован, была, помнится, теплая одежда. Отберите все, что нужно, и выдайте. Если окажется не достаточно, поищите в другом месте, но требование должно быть выполнено полностью. Что? Как оформить? Возьмите у товарища Малькова расписку, вот все оформление. Это распоряжение Якова Михайловича.
Часа через полтора или два я уже въезжал в Кремль на машине, набитой шубами и куртками.
Разгрузив одежду, я позвонил Якову Михайловичу, что его распоряжение выполнено. Вскоре они пришли с Аванесовым посмотреть, что отобрано. На Якове Михайловиче, между прочим, было драповое демисезонное пальто, изрядно поношенное, а холода стояли уже основательные, надвигалась зима. Я знал, что, кроме этого пальто и неизменной кожаной куртки, верхней одежды у Якова Михайловича нет, поездка же ему предстояла дальняя.
Пока Яков Михайлович и Варлам Александрович осматривали привезенные мною богатства, я подобрал хорошую шубу, скромную по виду, но очень теплую.
– Яков Михайлович, посмотрите, вот эта шуба как раз по вашему росту, словно на заказ шита.
– Что, что? Взять шубу? Для себя? Вы это что придумали?
– Так вам же ходить не в чем, зима на носу…
– Запомните раз и навсегда, – сурово перебил меня Яков Михайлович, – мы реквизируем у буржуазии для народа, для рабочих, для наших красноармейцев, а не для того, чтобы снабжать ответственных работников.
К себе Яков Михайлович был очень требователен, но и другим, когда надо, спуску не давал. Уж это все знали. Однажды направляюсь я к Якову Михайловичу, навстречу Аванесов.
– Ты к нему? – Он кивнул на дверь кабинета. – Лучше сейчас не ходи. Там такое идет, дым коромыслом.
Дело в том, что между двумя членами коллегии одного из наркоматов, товарищами весьма уважаемыми, разгорелась несусветная склока. Один отменял распоряжения другого, писали друг на друга жалобы в Совнарком, в ЦК. Каждый, утверждал, что другой не желает с ним считаться, подрывает его авторитет. Аппарат наркомата лихорадило, нарком был не в силах обуздать развоевавшихся членов коллегии. Тогда вмешался Яков Михайлович, пригласив их к себе вместе с наркомом.
Ожидая, пока Яков Михайлович освободится, мы с Аванесовым задержались в приемной. Прошло каких-нибудь пятнадцать – двадцать минут, как дверь из кабинета распахнулась и на пороге показались донельзя сконфуженные «вояки», а за ними их нарком с не менее смущенным видом.
– Да-а! – уныло протянул один из членов коллегии, когда дверь за их спиной закрылась. – Вот ерунда-то. И как такая ерунда получилась?
Другой сокрушенно махнул рукой:
– И не говори! Уж до того скверно, до того скверно…
Они вместе направились к выходу. Нарком чуть задержался, и Аванесов подошел к нему:
– Ну что, было дело?
Нарком тяжело вздохнул.
– Ох, брат, ну и история! – Внезапно он расхохотался. – Такое было, что и ума не приложить. Ну и Михалыч (так звали Свердлова подпольщики). Ты думаешь, он ругался?
Аванесов недоуменно посмотрел на него.
– Судя по вашему виду, вам всем влетело по первое число, а ты радуешься.
– В том-то и дело, Варлам, что влетело – это не то слово. Совсем не влетело. Хуже, куда хуже. Пришли мы, понимаешь, к Якову Михайловичу, уселись. Он им и говорит – выкладывайте, мол, послушаем. Ну, те и пошли и пошли. Как два петуха. Кроют друг друга на чем свет стоит.
Михалыч молчит, слушает, покуривает. Потом перебил их, да так тихо, спокойно, но таким тоном, что даже мне не по себе стало.
– Нельзя ли, говорит, – по существу? Прошу изложить ваши принципиальные разногласия. О том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, мне известно. Читал. У Гоголя.
А принципиальных-то разногласий и нет. Просто склочничают. Ну, они тут сразу тон поубавили, Михалыч и спрашивает: «Что, бояре, выговорились?». Один было вскинулся:
– Бояре? Как это бояре?
– Непонятно? Попробую пояснить, – все так же спокойно продолжает Михалыч. – В давние времена в боярской думе шла борьба за место, кому выше сесть. Слыхали?
– Слыхали.
– Может, и слыхали, да запамятовали, вот и приходится вам напоминать, – говорит Яков Михайлович. – Друг друга сейчас внимательно слушали? Думу-то боярскую часом не вспомнили?
Они молчат. Сказать нечего. Все и так как на ладони. А Михалыч продолжает:
– Рабочий класс, партия доверили вам посты членов коллегии, чтобы вы проводили партийную линию, создавали советский аппарат, а вы никак разобраться не можете кому «выше сесть», из-за «места» передрались, работу разваливаете. Наркомат в боярскую думу превратить хотите? Не выйдет, не позволим! А с вами пусть рабочий класс разберется: в очередной партийный день мы и попросим вас обоих на одном из московских заводов доложить на митинге, как это у вас получается.
Оба в голос: увольте, Яков Михайлович! Слово даем, больше такого не повторится.
Вот и весь разговор. Подействовало, лучше не надо. А перед пролетариатом-то ребятам придется еще выступить, там им не такая баня будет. Ну, да это на пользу!
Мне тоже порой доставалось от Якова Михайловича. Его суровую требовательность знали все, но это не пугало. Работать с ним было легко. И не просто легко – радостно. Всегда он был справедлив, во все, чем бы он ни занимался, вносил кипучую революционную страсть, неистребимый большевистский жар, ну прямо зажигал всех, кто его окружал. Он мог быть строг, порою суров, когда этого требовали интересы революции, но никогда ни к чему и ни к кому не был равнодушен, никогда ничего не делал без сердца.