Страница 5 из 16
Несколько десятилетий спустя после собора один писатель латинского Запада суммировал выводы собора в виде серии богословских положений, снабдив их грозным заключением. Дав детальное описание эдиктов Халкидона, Афанасьевский символ веры (который на самом деле не имеет никакого отношения к почитаемому святому Афанасию) провозглашает: «Это – кафолическая вера. Тот, кто искренне и твердо не верует в это, не может обрести спасения». Здесь в буквальном смысле сказано следующее: твое вечное спасение зависит от точного исповедания правой веры – от тех определений, которые были предложены в 451 году[16]. (См. Таблицу 1.)
Таблица 1
Афанасьевский символ веры
…Кроме того, для вечного спасения необходимо твердо веровать в воплощение нашего Господа Иисуса Христа.
Ибо праведная вера заключается в том, что мы веруем и исповедуем нашего Господа Иисуса Христа Сыном Божиим, Богом и Человеком.
Богом от Сути Отца, порожденным прежде всех веков; и Человеком, от естества матери Своей рожденным в должное время.
Совершенным Богом и совершенным Человеком, обладающим разумною Душою и человеческим Телом.
Равным Отцу по Божественности и подчиненным Отцу по Своей человеческой сущности.
Который, хотя и является Богом и Человеком, при этом является не двумя, но единым Христом.
Единым не потому, что человеческая сущность превратилась в Бога.
Полностью Единым не потому, что сущности смешались, но по причине единства Ипостаси.
Ибо как разумная душа и плоть есть один человек, так же Бог и Человек есть один Христос…
Это – кафолическая вера. Тот, кто искренне и твердо не верует в это, не может обрести спасения.
ИСТОЧНИК: J. N. D. Kelly, The Athanasian Creed (New York: Harper and Row, 1964).
Таким образом, Первый Эфесский и Халкидонский соборы определили форму христианского богословия до нынешнего дня, заявив, что из правильного представления о Христе невозможно устранить ни божественный, ни человеческий аспекты. Христос не просто происходит издвух природ; он существовал вдвух природах. Как писал папа Лев, быть голодным и жаждать, утомляться и спать – это явно человеческие проявления; но не менее очевидна божественность Христа, который мог напитать пять тысяч и ходить по воде или приказывал буре умолкнуть. Иисус как человек плакал о своем друге Лазаре, и здесь же божественный Христос произнес слова, которые воздвигли его друга из мертвых. Папа Лев заключает: «Ибо его человечество, которое меньше Отца, исходит от нашей стороны; его божество, которое равно Отцу, исходит от Отца». Мы уже настолько свыклись с победой Халкидона, что эти слова Томоса кажутся нам простым и даже утешительным выражением христианской веры. Тем не менее, Томос, хотя его автор искал верные и уравновешенные формулировки, вызвал гневные протесты в старейших центрах христианской веры[17].
Что, если Бог был одним из нас?
Битва вокруг вопроса о природах окрашивает наши основополагающие представления о мире. Тот, кто считает Христа исключительно божественным, не склонен замечать ничего доброго в материальном мире и обычно противопоставляет абсолютно благой духовный мир до конца испорченному материальному творению. Тот же, кто верит в Христа как человека, в большей мере готов увидеть потенциальную благость материального мира. Хотя (понимает он) этот мир глубоко погряз в грехе, он по крайней мере доступен искуплению. Вера в воплощение ведет к пониманию сакраментального. По мнению папы Льва, отрицание двух природ влечет за собой еще более серьезные богословские заблуждения: «их слепота погружает их в такую бездну, что для них лишаются основы и Страсти Господа, и его воскресение. Обе эти вещи в Спасителе ставятся под сомнение, если мы не верим в то, что он обладал нашей плотской природой». Материальные действия ведут к искуплению материального мира[18].
В итоге в центре споров V века стояло искупление, и христианство, лишенное этой идеи, развивалось бы совершенно по-другому. Христиане уже давно размышляли о смысле смерти Христа, и, даже если церкви понимали его по-разному, большинство из них сходилось на том, что Христос был причастен человеческой природе и это позволило ему через свою жертвенную смерть искупить человечество. Доктрина искупления имеет какой-то смысл лишь в том случае, если Христос был в полной мере человеком, то есть обладал телом из плоти, а кроме того, имел волю и ум человека. Как писал отец церкви Григорий Назианзин, «если кто-либо верит во Христа как человека без человеческого ума, таковой сам лишен ума и недостоин спасения. Ибо того, чем Христос не обладает, он и не исцелил»[19].
Однако именно такая причастность Христа к человечеству смущала тех, кто верил в одну природу. Если Христос не был в полном смысле божественным, говорили они, его смерть не могла нас спасти. Более того, Христос пришел, чтобы дать нам не только спасение, но и обожение – это представление до сих пор важно для некоторых восточных церквей, включая православную. Как заявил в IV веке великий александрийский епископ Афанасий, Сын Божий стал человеком, чтобы мы могли стать Богом, и только во всей полноте божественный Христос мог передать своим последователям эту божественность. Это было удивительным обетованием[20].
От понимания человеческой природы Христа зависят и те нравственные уроки, которые верующие черпают из его жизни и смерти. На одном полюсе стояли такие сторонники единой природы, как Аполлинарий, который видел в Христе нечто вроде автомата, которым сверху управлял Логос: такой Христос не мог бы по-настоящему подвергаться искушениям, не мог мучиться нравственными дилеммами или преодолевать соблазны, толкающие на зло. Разумеется, Аполлинарий предполагал, что Бог способен противостоять искушению и греху, но что в этом ценного для нас? Если Аполлинарий прав, нам остается лишь поклоняться божественному непревзойденному герою, который пришел избавить нас от темных сил, держащих весь мир в плену. Однако подлинные сторонники двух природ, такие, как Павел Самосатский в III веке, учили совершенно иному. По их мнению, человек Иисус стал Христом, когда на него сошел Божий Дух, и следовательно, божественным он стал во многом благодаря чистоте и святости своей жизни. Павел учил, что обычные верующие могут и должны подражать Иисусу[21].
От понимания человеческой природы Христа зависят нравственные уроки, которые верующие черпают из егожизни и смерти
Подобные этические соображения были чрезвычайно важны для богословов антиохийской школы, которые оказались в передних рядах бойцов, когда начались войны за Иисуса. Хотя они отвергали грубые представления об отделении одной природы от другой, они отстаивали наличие человеческой воли во Христе. По их мнению, Христос активно сопротивлялся искушениям и стремился делать добро, а затем искупил грех и своей смертью, и примером своих добрых дел. Тем самым он показал обычным людям путь ко спасению и дал человеческой природе потенциальную возможность возвыситься до уровня божественной. Используя название одной из самых известных христианских книг во всей истории, можно сказать, что «подражание Христу» не просто возможно, но и необходимо. Когда сегодня либеральные богословы заявляют, что слишком возвышенный образ Иисуса делает его этическое учение недостижимым, они воскрешают один из самых древних споров христианского мира[22].
Эти споры касаются не только богословия, но и того, что мы называем реальным миром, – хотя тогдашние богословы, несомненно, сказали бы, что этот термин указывает на небеса, а не на эту временную жизнь. Мысль о человеке по имени Иисус на протяжении всей истории Запада вдохновляла людей на подражание ему: это выражалось в общественной деятельности и политических реформах, не говоря уже о мистическом поиске и искусстве. В сравнительно недавние времена сторонники теологии освобождения заговорили о таком Иисусе, который действительно опустошил себя, отказавшись от божественных привилегий и почетного статуса, и ходил по земле как один из самых бедных и презираемых людей. Он одновременно и образец для бедняков, и их вождь в борьбе за справедливость. Как убедительно говорил Чарльз Шелдон в своем романе 1897 года «По его стопам», где говорилось о радикальной социальной реформе, христиане должны задавать себе такой вопрос: «Что бы сделал Иисус?» Конечно, бесчисленные провалы в истории христианства показывают, что верующие не всегда задавали себе этот вопрос или не всегда могли на него правильно ответить. Но стремление к этому никогда не умирало.