Страница 87 из 106
Холодная война была мягким, точнее, внешне смягченным отрицанием коммунизма и капитализма, и государственности, и международной формы организации последней с ее принципами. Вроде не мир, но вроде и не война, а так… Зато власть коммунистическая. Ныне принято иронизировать над «брестской формулой» Троцкого «ни мира, ни войны, а правительство рабочее». А зря. Троцкий ad hoc, к случаю сформулировал суть того, что впоследствии в качестве общего явления назвали Холодной войной. Причем если до 1945 г. Холодная война рассматривалась у нас как подготовка к «горячей войне» и коммунизации мира, к созданию «Земшарной Республики», то с окончанием мировой войны 1939–1945 гг., развеявшей Великую Мировую Коммунистическую Мечту (победа СССР стала поражением коммунизма, геополитическая победа — социосистемным поражением), Холодная война стала повседневно‑прагматической, центр тяжести сместился на настоящее.
Холодная война — так и больше никак нельзя было добиться сосуществования между системой капитала и системой его негативной функции, между двумя зарядами и двумя массами — положительной и отрицательной. При этом в рамках «мягкого отрицания» не только шла борьба, но и развивалось сотрудничество, особенно скрытое, например, по линии спецслужб, одной рукой душивших друг друга, а другой — помогавших друг другу. С этой точки зрения, Холодная война — единство борьбы и кооперации коммунистической и капиталистической систем. В рамках этого единства, однако, формула «ни мира, ни войны» позволяла легко переходить от мира к войне и наоборот, не называя ни то, ни другое по имени или даже называя «войну — миром», а «мир — войной». Различие снималось в понятиях «классовая борьба в мире», «борьба за социализм во всем мире», «классовый принцип в международных отношениях». Задолго до того, как на Западе придумали поэтический, «снежнокоролевный» образ «Холодная война», большевики, по сути, уже вовсю пользовались им, но не дословно и не как метафорой, а в качестве тех понятий, которые названы выше («классовая борьба в мировом масштабе» и пр.).
«А правительство — рабочее», т. е. «а власть — коммунистическая» — вот что позволяло «ни мира» превращаться в «ни войны» и наоборот. У вас мир? Извиняйте, а мы воюем. Ну‑ка, Чичерин, отбей им телеграмму. Воюем за социальный прогресс и справедливость, за прекращение эксплуатации человека человеком, «за то, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Потом, конечно, крестьян надо будет раскулачить и к стенке поставить, но это потом. «Морды будем бить потом, я вина хочу». Упоенья вином классовых битв и побед.
Вы воюете? А мы — нет. Караул. Империалистическая агрессия. А мы мирные люди (с бронепоездом на запасном пути). Мы — за мирное сосуществование. Буржуины наступают! Да здравствует международная солидарность трудящихся! Люди доброй воли, братья и сестры! Помогите! «На бой кровавый, святой и правый».
Холодная война была такой властной технологией, которая позволяла коммунизму в межгосударственных отношениях вести себя как антигосударству, как антикапиталистической социальной системе, в то время как контрагенты вели себя как прежде всего государства. Более того, она позволяла СССР требовать от них такого поведения, апеллируя к провозглашаемым самим же Западом целям и ценностям и противопоставляя им его реальное поведение на мировой арене. Все это не значит, что те, кто противостоял СССР на международной арене, были агнцами, а СССР — «империей зла». Pas du tout. Советскому Союзу — советская пропаганда в данном случае была права — 74 года противостояли «империалистические волки», стремившиеся к господству над миром, рвавшие — с волчьей жестокостью — слабых и нарушавшие правила всякий раз, когда это было возможно: закон силы — вот, если смотреть в корень, закон международных отношений, которые суть прежде всего борьба.
Но, во‑первых, «империалисты» нарушали правила в значительно более узком — государственном — «коридоре», чем СССР. К такой ограниченности вынуждала их сама природа капитализма, особенности и логика функционирования его политической и международной организаций. СССР же, не связанный жестко принципами государственности, обладал значительно большим пространством для маневра в «околпачивании» противника. Во‑вторых, зона нарушения «государственных правил» Западом ограничивалась наличием внеположенных государству как институту других институтов, ценностей и идеологии. Государство на Западе должно было скрывать и от населения, и от других государств, и часто от самого себя, что оно нарушает правила, а коммунизм не должен был.[46] Он эти правила принимал, и то формально, лишь на международной арене, но не внутри страны, где социально однородной власти (кратократин) не противостояли никакие внеположенные ей формы (институты, ценности) или субъекты. Коммунизм довел моносубъектность Русской Системы до логического завершения, и это наряду с другим стало одной из основ успехов СССР в борьбе с Западом. Скажем так: исторически брать систематически верх над Западом Россия смогла только в форме коммунизма, посредством Холодной войны. За многовековую историю отношений с Западом Россия не знала столь длительного победоносного периода. Холодная война — это стратегия двойного захвата там, где разрешены лишь просто захваты. Эта игра в двух лицах или в двух масках, там, где приняты только одни лица без масок. Запад не имел никаких шансов победить коммунизм в Холодной войне ввиду беспроигрышности этой стратегии. (Коммунистический) Ноздрев не может в принципе проиграть (капиталистическому) Чичикову.
Но отметим и другую сторону: успехи СССР в «околпачивании», выражаясь языком любимца партии Н.Бухарина, достигались в результате действий СССР в рамках межгосударственной системы капитализма. И если в Холодной войне главным образом буржуазные государства вынуждены были приспосабливаться к СССР, то сама Холодная война была формой приспособления, адаптации прежде всего СССР к государственным принципам международной организации капитализма. Это значит, что если исторически, как процесс, Холодная война была победой коммунизма, то метаисторически, как само явление, Холодная война означала победу принципов капиталистической организации мировой системы в мировом масштабе. Капиталистическая Система была сильна, а коммунизм был столь органичным ее антиэлементом, что она смогла навязать ему государственно‑геополитическую логику поведения. Да, в рамках этой логики СССР «колпачил» Запад, но он был вынужден подчиниться этой логике, принять ее рамки, действовать внутри них.
И еще в одном наглядно проявилась вся принудительная мощь государственно‑геополитических законов и логики Капиталистической Системы, заставивших СССР в мировой войне 1939–1945 гг. руководствоваться тем же выбором, которым руководствовалась Россия в XVIII–XIX вв., участвуя в мировых войнах: после двух лет (1939–1941) косвенного участия в войне на стороне Германии, в 1941 г. СССР оказался по другую сторону «мировых баррикад». И это вовсе не стечение обстоятельств, не случайность — «если бы Гитлер не напал». В 1941 г. государственно‑геополитическая 250‑летняя инерция и логика Капиталистической Системы, по которой Германия и Россия независимо от их строя в войнах за гегемонию в мировой экономике, в мировой системе не могут находиться в одном лагере, переломили 25‑летнюю социосистемную, антисистемную логику поведения СССР.
LXIV
Исторически Россия играла особую роль в мировой, межгосударственной системе, в мировых войнах Капиталистической Системы — по крайней мере с середины XVIII в. Я не оговорился, связав мировые войны и XVIII в. Называя войны 1914–1918 и 1939–1945 гг. первой и второй мировой, т. е. подчеркивая тем самым, что до XX столетия мировых войн будто бы не было, мы, люди XX в., проявляем и близорукость, и излишнюю самоуверенность. На самом деле, первой мировой войной капиталистической эпохи, капиталистической мир‑экономики, или по крайней мере войной на заре этой эпохи и этой мир‑экономики, была Тридцатилетняя воина. С ней и в ней появилась на свет Капиталистическая Система. «Четырехступенчатая» Тридцатилетняя война (1618–1648) была финальным аккордом Великой капиталистической революции (1517–1648), а Вестфальский мир (1648) в сфере политики специфическим образом реализовал то, за что в 1517 г. начинал бороться «старик Мартин», за что он готов был греметь кандалами.
46
1) Великолепный пример приводит В.Буковскнй. Финансирование радио «Свобода» долго было секретным — сенат США (другой институт) не пропустил бы ассигнования, поскольку это «недружественный акт по отношению к СССР» (т. е. надо все же соблюдать некие правила межгосударственного поведения. — А.Ф.). «Ну а где секреты в Америке, там и разоблачения. Разоблачения же всегда дают привкус чего‑то незаконного, почти преступного… миролюбцы типа сенатора… Фулбрайта не преминули использовать этот привкус, чтобы настойчиво требовать закрытия станции как мешающей установлению более дружеских отношений с советским партнером» (Буковский В. И возвращается ветер. Письма русского путешественника. — М: АО — НИИО «Демократическая Россия», 1990. — С. 445).