Колокола Истории

Превращение «капиталистической мир‑экономики» или «современной мир‑системы», если пользоваться терминами Ф.Броделя и И.Валлерстайна, в по‑настоящему глобальную не может быть ни чем иным, как глобальным и многослойным кризисом: экологическим, экономическим, политическим, идеологическим, моральным, за которым, по‑видимому, последует демондиализадия, макрорегионализация.

Капитализм хроноцентричен, он основан на присвоении Времени. Но потому он так и скоротечен. «И вот финал: он не трагичен, но досаден». Досален, поскольку кончается самая героическая, самая субъектная эпоха в истории населения планеты Земля. Эпоха не только великих достижений, но и великих иллюзий и идеалов. Эпоха Великого Порядка. Капиталистическая Система сумела — а в XX в. ей в этом активно помог коммунизм — установить в мире такой порядок, какого никогда не было. А та степень безопасности и стабильности в мире, которая была достигнута в периоды 1815–1855 и в еще большей степени в 1945–1990 гг., вообще не имеет аналогов и параллелей. Последний из этих периодов «отшелестел» вместе с XX в., став его «прощальным поклоном». С этим периодом окончательно ушли, развеялись, отшелестели Большие Надежды и Великие Иллюзии — не только XX в. и не только Европы, но и всего человечества последних 100–200 лет. Ибо если когда‑нибудь и возникало, хотя бы в интенции, нечто конкретное, отвечающее понятию «человечество», т. е. все население Земли, усвоившее (по крайней мере, внешне) единые, универсальные ценности и цели, охваченное единой системой, то это было только в последние 100–200 лет.

Как ни парадоксально, но по‑настоящему население планеты в человечество объединили три Колосса Паники — борьбой друг с другом. А сами они родились из Больших Надежд и Великих Иллюзий XIX столетия, которое как бы вызвало их из Тартара Истории музыкой иллюзий, подобно факиру, вызывающему змею. Музыка кончилась, змеи исчезли, факир словно испарился. А может, все это произошло в обратном порядке. Или же музыка и факир исчезли, а змеи остались. В любом случае, завораживающая и очаровывающая музыка надежд и иллюзий кончилась. Пройдет время и, возможно, Современность останется в исторической памяти только этой сладкой музыкой, родившейся под звук падающей гильотины и затихающей под стрекотанье компьютеров.

Каких надежд и каких иллюзий? Надежд на коллективистскую утопию. Иллюзий успеха на пути индивидуалистической «буржуазной цивилизации» и ее институтов. Крах марксизма и либерализма как идеологий, упадок идеологии вообще — это и есть конец иллюзий и надежд практически всех значимых групп и Капиталистической Системе на Светлое Будущее. И потому кто‑то говорит не о свете, а о тьме в конце туннеля. Ни Будущего, ни тем более Светлого. По крайней мере — для всех. Для отдельно взятых зон пуантилистского мира XXI в. — да. Селективный прогресс. Селективная демократия. Селективный Свет Будущего. Короче, ни свободы, ни равенства, ни братства, о которых так много говорилось в XIX–XX столетиях и на которых был построен Мир Модерна. Мир Постмодерна, похоже, отрицает эту триаду.

И действительно: равенство — с кем, как и почему? Равенства никогда не было. Это — миф. Как и демократия. Просто «демократии», «демократии вообще» никогда не существовало. Говорят (в самом общем плане) об антично‑рабовладельческой демократии, либеральной, тоталитарной или даже коммунистической. Здесь необходимо уяснить следующее.

Словосочетание «коммунистическая демократия» метафорично. Перечисленные «демократии» могут находиться в одном ряду лишь в самом общем смысле. Содержательно‑терминологическая спецификация, однако, ломает этот ряд. Демос — это не просто народ. Это та часть народа, которая обладает собственностью, выступает как собственник вещественной субстанции. В этом смысле демократия, во‑первых, есть защита собственности; во‑вторых, не есть народовластие. Демократия и народовластие — вещи разные. С этой точки зрения в России никогда не было и не могло быть демократии как общего, внесословного политического строя: демократия едва ли возможна в социуме, где собственность на вещественные факторы производства играет незначительную роль, где не собственность, а Власть есть главное, системообразующее средство темпорализации пространства и социального контроля. Исторически демократия в России существовала для и внутри одного сословия — дворянства, и то не всегда, не для всех его представителей и в лучшем случае в слабой, пунктирной институциональной форме, с определенного момента еще более ослабляемой самим самодержавием. Последнее неоднократно производило «демократизации» господствующих групп (как только они в своем состоянии приближались к чему‑то похожему на классовость), замораживая общество в целом на предклассовом уровне, консервируя его «социальную молодость» как вечную, как утраченное время (и как вечную социальную юность с ее склонностью к насилию, к самозванству, с ее завороженностью смертью, готовностью к ней, неумением ценить жизнь — вообще и упорядоченную, постварварскую, основанную на Времени и Собственности в частности), воспроизводя социогенез в ущерб другим фазам, тренируя поздневарварские мышцы социума, готовые в принципе сбросить любые классовые формы — государственность, политику, демократию, классовость, частную собственность, культуру, буржуазные структуры повседневности, быта и т. д. — как имманентно чуждые, противостоять им, деформировать их. (Так же как, например, позднеантичное государство в Византии в своих фискальных целях «натренировало» и усилило общину до такой степени, что она впоследствии не пропустила, деформировала феодализм на общинно‑античный лад.) В этом смысле, замечу еще раз, коммунизм на какое‑то время стал положительной социальной формой поздневарварской неклассовости, бесклассовости, «вторичного позднего варварства».[21] Именно коммунизм оказался и массовым обществом, и обществом массового потребления, и «массовой цивилизацией», и современной «цивилизацией» Русской Системы.

Рухнул коммунизм, связанный (пусть негативно) с петербургской «цивилизацией», — и исчезла цивилизация вообще: разгул насилия, расхристанность в быту и в работе, демонстративное нарушение «норм поведения и общежития», апофеоз безделья — сознательного и вынужденного («ничегонеделание есть роскошь варвара» — Маркс), опрощение целых социальных слоев, включая так называемую «советскую интеллигенцию», общая брутализация жизни, почти распад структур повседневности и образования и т. д. и т. п. Наступила реварваризация, крайней, но вовсе не единственной формой которой оказывается криминалитет. «Русская Система минус коммунизм равняется асоциал(изм)у» — так выходит. Так вышло — пока. Что будет дальше — посмотрим. Но ясно одно: коммунизм выполнил в истории Русской Системы роль эквивалентную welfare state и «массовой культуре», он был массовой современной (modern) «цивилизацией» — единственной в Русской Истории. Народовластие, «популократия» без железного обруча, с одной стороны, и без привычек, сохранившихся от докоммунистического прошлого, — с другой, оборачиваются новым поздним варварством — не «новым средневековьем» даже, а новым предсредневековьем. Ведь что такое поздний варвар? Асоциал, находящийся в процессе перехода из одного социального состояния и другое, Маргинал Времени. Темпорализация и есть социализм превращающая народ или часть его в одном случае в демос, в другом — в популяцию. Следовательно, исторически это процесс замены народовластия чем‑то иным, в том числе и демократией.

Итак, народовластие возможно лишь в поздневарварских обществах, на поздневарварской исторической стадии развития, логически являющейся пред классовым состоянием, между доклассовостью и классовостью. Позднее варварство — особая эпоха и особый строй в истории.

С его точки зрения частная собственность, демократия, либерализм и т. д. — это всегда разложение, гниль. «Гнилой либерализм» — не случайное для России сочетание как по указанной выше причине, так и по тому, что сами капиталистические явления в Русской Истории суть во многом продукты разложения очередной структуры Русской Системы. Не случайны и некоторые термины, которые вызывали и вызывают снисходительные насмешки и осуждение со стороны просвещенной части общества, например «народная демократия» (для стран прежде всего Восточной Европы сразу после войны) и «дерьмократия» в наши дни. Я готов, как это ни неприятно, реабилитировать эти термины, в них свои рацио и резон.

21

Руководители советского обществ «сталинского призыва», устроившие свой пир победителей на костях «ленинской гвардии», — это народ, воплотители народовластия, это выходцы из нарда, «русские джинны», уничтожившие выпустившего их из «народной бутылки» интеллигента («не буди лиха, пока оно тихо»). Брежнев, Хрущев, Подгорный, руководители уровней пониже — это и социокультурно и даже физико‑антропологически народ, популяция. Разумеется, эти черты входили в противоречие с их властным статусом, но это было реальное противоречие, снятое в поколении (и поколением) горбачевых — впрочем, не до конца; что же касается нынешней «правящей элиты», то это во многом шаг в противоположном направлении.