Колокола Истории

Здесь с особой очевидностью проявляется не просто отличие, а диаметральная противоположность коммунизма любым формам тоталитаризма. Эти формы использовали политический и идеологический контроль для регуляции капиталистической эксплуатации и т. д., но не превращали этот контроль в комплекс производственных отношений по поводу социальных и духовных факторов производства. Коммунизм же превращал контроль в своеобразные производственные отношения, тем самым делал ненужными и уничтожал капитал, частную собственность, политику, государство, гражданское общество, идеологию. Причина сверхакцентирования социальных и духовных факторов производства при коммунизме заключалась не в том, что был достигнут высокий уровень развития материального производства и общество шагнуло на следующие, более высокие и сложные ступени производственной пирамиды. Напротив, опроизводствление непроизводственных, нематериальных и внеэкономических факторов было результатом и следствием относительно низкого уровня развития материального производства (при его быстрых темпах) и еще меньшей развитости капитала‑субстанции, с одной стороны, при вовлеченности, тесной включенности в мировую капиталистическую систему и быстром развитии функциональных органов и форм капитала, разрушавших социальную ткань общества, но не предлагавших взамен никакой другой субстанции — с другой.

Монополия на социальные и духовные факторы производства при коммунизме позволила его господствующим группам создать новую субстанцию (построить промышленность, например), но уже как некапитал, антикапитал. Правда, значительно более низкого качества, а потому быстро разрушающуюся, приходящую в упадок, нуждающуюся в постоянном ремонте, ремонте, иногда выполняемом самостоятельно. Но часто — с помощью капитализма. Не случайно в брежневские времена бытовал анекдот, в котором Никсон говорит Брежневу: «А если хорошо нам заплатите, то мы вам и коммунизм построим». Сказка — ложь, да в ней намек.

С точки зрения интересов мировой капиталистической системы, самым главным в возникновении коммунизма было то, что он организовал некое огромное пространство, которое не удалось интегрировать в капиталистическую систему посредством субстанциональной капитализации, которое сопротивлялось интеграции и по линии функциональной капитализации, которое в то же время нельзя было оставить вообще без какой‑либо организации, без какого бы то ни было соотнесенного с капитализмом статуса. Коммунизм пришел как негативное решение этих проблем, как антикапитализм. И хотя на стадии генезиса и в ранний период, по крайней мере до 1941 г., а затем в 1946–1955 гг., коммунизм, казалось, нес капиталистической системе проблем больше, чем их решал самим своим существованием, не следует забывать две вещи.

Прежде всего, именно коммунизм своим пространством и своей демографической массой перетер нацистскую Германию — главную угрозу status quo в самой капиталистической системе, внутри нее. Кроме того, с середины 50‑х и по конец 60‑х годов коммунизм (СССР) и гегемон капитализма (США) придали особую эффективность механизму сосуществования и взаимодействия как «холодная война». Правда, опять же механизм этот был более выгоден коммунизму: в рамках «холодной войны» СССР постоянно одерживал победу за победой с кульминацией в Хельсинки‑75. Кто‑то скажет: все это хорошо, но в конце‑то концов СССР проиграл «холодную войну», а коммунизм потерпел поражение и канул в Лету. На это я отвечу: не надо торопиться с выводами. «Поспешишь — людей насмешишь», — говорит русская пословица. Здесь не место рассматривать проблему «холодной войны», отмечу лишь следующее. Она не была проиграна Советским Союзом. Ее вообще нельзя было проиграть. Эта война и соответствующая ей «холодновоенная» стратегия были по своей природе беспроигрышными. От них можно отказаться, что и сделал М.Горбачёв. СССР проиграл не в ходе «холодной войны», а отказавшись от нее. Мы еще вернемся к этому вопросу.

Коммунизм потерпел поражение и ушел в небытие? Да. Но и здесь есть нюансы. Например, означает ли поражение коммунизма победу капитализма?

Во‑первых, если коммунизм — это одна из исторических структур Русской Системы, возникшая как отрицание и капитализма, и старой структуры самой этой системы («отречемся от старого мира»), то это вовсе не значит, что на его месте обязательно возникнет капитализм. Самодержавие не было капиталистической структурой. Из чего, собственно, должно вытекать, что следующая структура Русской Системы будет капиталистической? Из того, что капитализм — светлое будущее человечества? Увольте. Это в коренящихся в Просвещении либерально‑марксистских схемах феодализм и капитализм — прогрессивные стадии всего человечества. Ныне все более ясно, что это не так. Точнее, это так, но только для Запада. Да и с прогрессом много проблем. Феодализм и капитализм суть фазы, стадии в развитии Европейской цивилизации, Западной Системы. Новая структура Русской Системы, притом что эта система всегда была если не антикапиталистичной, то по крайней мере внекапиталистичной, имеет существенно больше шансов сохранить родовые качества, просто отказавшись от системных антикапиталистических крайностей (что, кстати, отнюдь не исключает ни неприязни к Западу, ни неприятия его ценностей и институтов). Как говорил в XV в. один из основателей Русской Системы Иван III: «Так мы и просим Бога, чтобы нам и детям нашим всегда дал так и быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления (на трон. — А.Ф.), как прежде, мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим». Никто не даст нам поставления — и избавления — ни Бог, ни царь и не герой; всего этого мы добьемся собственной рукой. И по‑своему. Хотя если надо, то с помощью чужих форм — были ваши, станут наши. Или еще резче: ты меня породил, а я тебя убью.

Во‑вторых, если посмотреть на коммунизм с точки зрения не Русской, а Капиталистической Системы, то и в этом случае ситуация далека от однозначности. Ведь если коммунизм был негативной реализацией функции самого капитала и таким образом, существуя, выполнял некую важную для капитализма функцию (хотя и заставлял капитализм дорого платить за работу, а в самом своем существовании обрел автономию; правда, это было связано в значительной степени не только с капитализмом, но и с логикой развития Русской Системы), то его исчезновение может, среди прочего, означать две вещи. Либо опять возникает та самая — опасная для капитализма — пустота, которую он не терпит и угроза которой и привела к тому, что капитализм «сделал заказ» на антикапитализм. Это — проигрыш капитализма. Все возвращается на круги своя, в начало XX в.? Либо капитализму как социально‑экономической системе это не по силам: он просто не может позволить себе ни содержать такую зону, ни решать такую проблему. Но это значит: прогнило что‑то в королевстве капитала. Современный мир един. И если вдруг «из него выпадает» целый блок, целый подмир — Второй, — то, значит, какие‑то нелады с самим этим миром. Целое определяет элемент, а не наоборот.

Так что же все‑таки означает падение коммунизма для капитализма — реально, а не в смысле пропаганды и риторики, не в смысле того, что на Западе емко называют «wishful thinking» («мышление, подчиненное желанию», «принятие желаемого за действительное»). Что это — начало блестящего бесконечного и беспроблемного будущего? Превращение капитализма в последнюю, вечную стадию развития человечества, в Царство Божье на Земле (огромная часть населения планеты воспринимает его как Вечный Кайф), в котором нет места поверженному или мертвому врагу? Начало мира, процветания и стабильности? Или же что‑то другое, нечто менее оптимистическое, а может, и просто страшное?

XVI

Ответ на этот вопрос требует предварительно осветить другой вопрос — о времени появления коммунизма в мировой системе капитализма. Коммунизм не возник в XVIII в., на доиндустриальной и раннеиндустриальной стадиях развития капитализма. Хотя пытался — в обличии якобинства в годы Великой французской революции — пробиться сквозь плотную субстанциональную пленку Старого Порядка. Но революция эта действительно оказалась великой и раздавила якобинство. Вместо коллективного субъекта в историю властно вступил субъект индивидуальный — последний герой европейской истории с антигероическим именем, в котором есть и «прыщ на носу», и просто «лучшая часть».