Страница 11 из 11
— Не плачьте, — прошептала Анка. — Не нужно… Мы же все вместе… одной семьёй… Я так счастлива…
Голос её внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло…
На крик Златки в хижину стали входить гайдутины.
…Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли на плечах в тисовом гробу на било — наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной.
Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. В голубом небе стоила безмолвная тишина, а в ней спокойно, торжественно парили ширококрылые чёрные орлы.
С горы было видно всю Планину: далёкие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие тёмные ущелья, густо-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утёсы там, где не ступала нога человека.
— Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, — сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. — Смотри на неё, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зелёных лесов в ущельях, говор прозрачных звонких потоков… А как всколыхнётся Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдутины! Это они с саблями и самопалами в руках снова кинулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
— Так, так, воевода! Так, отец наш! — откликнулись гайдутины.
— Ну, прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша мать!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдутины повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал гром выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
— Тате, пойдём, — позвала Златка, тронув отца за рукав.
— Идите. Я приду потом, — тихо ответил воевода.
Он стоял простоволосый, без шапки, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез — только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повёл с горы. Когда отошли до первого крутого уступа, оглянулся. На вершине, кроме воеводы, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба чётко вырисовывались две тёмные неподвижные фигуры…
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что было там между ними, о чем они говорили. Пройдя хижины, Сафар-бей подошёл к обрыву и сел на холодный, заснеженный камень. Было печальным и горестным выражение его бледного, утомлённого лица, скорбно опущены плечи.
— Драган, пошли людей — пусть проводят до Сливена, — коротко приказал воевода.
— А как… — Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде, которым смотрел воевода на сына, удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
— Нет, нет, повязки не надобно! — сказал поспешно. — Не надо… Я верю… Не сможет он привести янычар на могилу своей матери…
ФИРМАН
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную батогами спину бая Станко, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары — Кагамлык и великан Абдагул.
— Ты уже старый, бай Станко, а ведёшь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! — произнёс Гамид спокойно. — Твоё упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели тебе так хочется, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, куда делся Сафар-бей?
— Не знаю, ага, — прохрипел бай Станко.
— Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать?
— В который раз говорю: аллах свидетель, не знаю, куда делся Сафар-бей.
— Тогда говори, где искать Якуба? Не будешь же ты лгать, что незнаком с этим разбойником!
— Впервые слышу это имя.
— Не говори глупостей! Якуб вечером зашёл к Сафар-бею с улицы. Его видел аскер Кагамлык. Но оттуда он не выходил. Не трудно догадаться, какой дорогой разбойник или разбойники, выкрав агу, покинули дом. Тут не обошлось без твоей помощи, старая собака!
— И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в пекло, если вру!..
Гамид потерял терпение. Он крикнул:
— Абдагул, всыпь этому ишаку ещё! Может, он поумнеет и вспомнит то, о чем с таким упрямством старается забыть!
Верзила Абдагул вышел на середину комнаты, смахнул рукавом пот со лба. Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
— Изверги!.. — прошептал несчастный. — Сил больше нет терпеть…
Гамид подал знак прекратить пытку.
— Ну, говори!
— Дайте воды.
Кагамлык поднёс к запёкшимся, обкусанным губам старика кружку воды. Бай Станко с жадностью припал к краю. Утолив жажду, помолчал. Затуманенным взором смотрел на мрачное сытое лицо спахии.
— Я жду, — процедил Гамид. — Куда делся Сафар-бей?
Станко сплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно качнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не верёвка, которой он был подвязан к потолку, он не устоял бы и минуты на ногах.
— Я его… в глаза не видал, ага.
— Брешешь! Ты с Якубом выкрал его!
— Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!
— Невелика честь знаться с разбойником… Да не крути: ты превосходно знаешь Якуба! Скажи только, где он? Куда вы дели Сафар-бея?
— Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе…
Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.
Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдутину! Должен развязать и допытаться, куда делся Сафар-бей, даже если пришлось бы замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьёзные причины.
О таинственном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, вернувшись из Загоры от беглер-бея. Известие ошеломило спахию. Несмотря на то что почти год между ними были напряжённые, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тому приходилось сталкиваться с опасностью. Дело в том, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, уставший, отдыхал на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Её тусклые чёрные глаза впились в его лицо.
«Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни», — прокаркала старуха.
Гамид хотел было прогнать её, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:
«Не прогоняй, ага!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Мрачные думы бороздят твоё чело… Я не буду говорить о былом… Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя впереди. Не пожалей для бедной цыганки куруша…»
Гамид заколебался. Будущее его пугало. Сказанные цыганкой наугад слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?
Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пёстрого одеяния. Быстро разложила карты.
«Будущее твоё светло, добрый ага, — снова прокаркала она. — Выпадает тебе богатство и длинная дорога. И почёт, и уважение. Ожидал тебя тяжёлый удар, но ты счастливо избежал его. А ещё имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить…»
«Говори, старая!..» — прикрикнул встревоженный Гамид.
«Позолоти руку, счастливчик!»
Он бросил ещё одну монету. Цыганка посмотрела на него тусклым взором, проскрипела:
«Далеко стелется твоя дорога, счастливчик. И все время рядом с тобой идут по ней двое. То они отходят от тебя, то снова приближаются: дороги ваши пересекаются, как морщины на моем лице. И вот что дивно: даже смерть твоя зависит от смерти одного из них…»
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.