Страница 17 из 27
Позади всё ещё бухали в воду немецкие снаряды: с берега продолжали стрелять по плывущей лодке. В воздухе просвистело несколько снарядов, летящих с румынского берега: это наша артиллерия открыла огонь через Дунай по гитлеровским орудиям, которые выстрелами обнаружили себя.
Завязавшейся артиллерийской перестрелке Морозов и Чичило были рады – это отвлечёт врага.
Переплывая от одного затонувшего судна к другому и делая короткие передышки там, где можно было подержаться за что-либо торчащее над водой, Морозов и Чичило, выбиваясь из сил, чувствуя, как судорога сводит руки и ноги, почти доплыли наконец до заветного берега. Если бы они, как и все разведчики, не были отличными, натренированными пловцами, это едва ли удалось бы им.
Они остановились для последней, минутной передышки, уцепившись за чуть видный над водой край борта затопленной шаланды. До румынского берега оставалось совсем немного. Артиллерийская перестрелка уже стихла. Поверхность воды в пасмурном утреннем свете стала матово-серебристой, покрытое плотной пеленой облаков небо побелело. И, если оглянуться, был уже хорошо виден теперь далёкий берег, на котором враг.
Поплыли снова. Быстрое течение сносило их всё дальше от линии затопленных судов. Вот до берега уже рукой подать. Он уже совсем хорошо виден: песчаная отмель, серые, обнажённые кусты над ней…
Вздыбленная, вспененная вода заслонила берег. Дребезжа, пронеслись над головами осколки. Один из них вспорол воду между Морозовым и Чичило.
Очевидно, немецкие наблюдатели с противоположного берега всё же заметили двух разведчиков, когда течение вынесло их на открытое место. Снаряд за снарядом падали в воду, осколки бороздили её вдоль и поперёк. А Морозов и Чичило плыли.
Разрыв, разрыв, разрыв…
Наконец-то ноги коснулись дна. Бегом! Но это не так легко. Дно топкое, ноги словно связаны. А снаряды рвутся позади – в воде, и впереди – на отмели, вихрем разбрасывая песок.
Из последних сил, жадно хватая воздух, два человека в облипших, мокрых трусах, один из них с блокнотом, зажатым в зубах, перебежали отмель и бросились в кусты. И тотчас же где-то совсем близко грохнули один за другим два разрыва.
Морозов и Чичило, оба сразу, упали на упругие, скользкие ветки.
– Камрад! Товарищ! – услышали они, – А, союзники! – взял наконец блокнот из зубов Морозов.
К ним бежал румынский солдат – один из тех, которые занимали позиции на этом берегу, рядом с нашими частями.
Оказывается, румыны уже давно наблюдали за тем, как пробираются от занятого врагом берега два разведчика. Когда по утлой скорлупке Морозова и Чичило стали стрелять немецкие пушки, румыны немедленно сообщили об этом нашим артиллеристам, и те открыли ответный огонь.
В румынском блиндаже Морозов и Чичило немного отогрелись, румыны снабдили их кое-какой одеждой. Вот только не нашлось обуви сорок пятого размера для Морозова. Пришлось ему остаться босым.
Вскоре Морозов и Чичило встретились со своими товарищами, на большой лодке искавшими проходы. Те тоже не без результата провели ночь на реке. После долгих стараний они нашли ещё один проход.
В начале дня все разведчики на «Жучке» вернулись в базу. Калганов поспешил к начальнику штаба флотилии – доложить о выполнении задания.
…Когда дунайский простор стала затягивать дымка ранних осенних сумерек, на реке показалась длинная колонна бронекатеров, идущих против течения. На их палубах, за орудийными башнями, за командирскими рубками сидели тесно друг к другу бойцы в серых шинелях и чёрных матросских бушлатах. Там же стояли маленькие противотанковые пушки.
Впереди колонны резво шла «Жучка», не защищенная никакой бронёй.
Уже стемнело, когда маленькая «Жучка» смело подошла к проходу в первой линии подводной преграды. Её кормовой огонь, скрытый от глаз противника, указывал путь бронекатерам.
Операция «Мука»
За проведение этой операции никто из разведчиков не был представлен ни к какой награде. В результате её они не добыли ни «языка», ни сведений о противнике. Она не была упомянута ни в донесениях, ни в штабных отчётах. И тем не менее все, кому довелось участвовать в ней, не без гордости вспоминают об этом и доныне.
Проводить эту операцию разведчикам никто не приказывал. Они могли бы не пойти на неё, и с них никто не взыскал бы за это. Но они пошли.
Операция, проведённая в декабре сорок четвёртого года в Будафоке, на окраине Будапешта, по цели своей не была похожа ни на одну из предыдущих. Она была первой и единственной в своём роде.
Под вечер из очередного поиска в ещё занятых немцами городских кварталах вернулись пять матросов во главе с Калгановым. Греясь у печки в одном из домишек, который они ещё раньше облюбовали для отдыха, разведчики вместе с товарищами, ожидавшими их на этой базе, разговаривали о только что проделанном пути. Пересекли «ничейную» полосу, тянувшуюся через железнодорожные пути, пристанционные склады и пустыри, перешли, не замеченные противником, его передний край, высмотрели что надо, вернулись… Нет, разговор шёл не об этом.
Говорили о горящем пакгаузе между нашими и вражескими передовыми позициями.
Их внимание привлекло не то, что пакгауз горел, – мало ли они за войну видывали пожаров! Да и горел-то он едва-едва, почти без пламени, лишь сочился жидковатый дымок из маленьких окошек под крышей, из распахнутых широких дверей. Их взволновало другое: весь пакгауз заполнен мешками.; А в мешках – мука! Видимо, гитлеровцы не ожидали, что им придётся так быстро оставить место, где находится склад, и, не успев вывезти муку, подожгли его. Мука уже высыпалась из некоторых прогоревших мешков – великолепная, белая. Она поддавалась огню медленно, словно нехотя – скорее, тлела, чем горела, и лишь кое-где временами занималась коптящим пламенем…
Вот об этой муке и шёл разговор.
Первым заговорил о ней Аркадий Малахов, который прожил в блокадном Ленинграде самую тяжкую первую зиму и на себе испытал, что такое голод. Малахов сокрушённо сказал:
– Сколько хлеба гибнет, а народ в городе без куска…
– Давеча в подвал заглянул, – вспомнил Веретеник, – а там, среди прочего люда, детишек полно. Одной девчушке сухарь дал – как схватит! А мать отобрала, на троих делить начала.
В разговор включились остальные:
– У наших обозников, я видел, коня осколком убило. Так мадьяры вмиг разделили. Один хвост остался. Вот до чего гитлерюга людей довёл!
– Голодуют… Вот кабы ихние власти ту муку раздать успели…
– Раздали бы, держи карман шире! Немцы да фашисты местные небось никого к ней не подпускали, а стали драпать – подожгли.
– Вывезти бы муку, пока вся не сгорела, да жителям раздать! – сказал Малахов. – Склад-то на нейтралке стоит, не у немцев.
– Как вывезешь? Немцы дорогу просматривают.
– А если переулками да через пустырь? – Малахов напомнил: – Где мы шли – там повозка пройдёт.
– Разве когда совсем стемнеет? Чтобы фриц не углядел.
– Устроим-ка субботник! – предложил Калганов. – Нам после поиска полсуток отдыха дано. Вот и используем. Подкормим здешний народ.
Разведчики охотно согласились.
– Ну, если все – «за», будем действовать! – Калганов улыбнулся: – Первое слово тебе, товарищ толмач!
Обязанности толмача, то есть переводчика, выполнял у разведчиков единственный иностранец – серб Любиша Жоржевич. Югославский коммунист и партизан, дунайский лоцман по профессии, он ещё в конце лета был прислан своим командованием показывать морякам путь по реке. С той поры Любиша так и прижился у разведчиков. Они очень ценили его за храбрость и ловкость. А особо за то, что умел говорить на разных языках. Им Любиша научился за годы лоцманской службы, встречаясь с моряками различных стран, корабли которых проводил по Дунаю.
– Любиша! – распорядился Калганов. – Возьми с собой троих, пройдите по подвалам, где прячутся жители. Объясни людям, что мы хотим добыть для них хлеб. Спроси, кто хочет нам помочь. Скажи, что требуются крепкие мужчины, которые смогут таскать мешки. Отберите человек десять. И зайдите по пути к нашим солдатам-обозникам. Попросите у них на время хотя бы одну повозку. Объясните, для какого дела, не откажут. Организуйте!