Страница 9 из 10
Впрочем, ему предстояло разочароваться и в своих коллегах. В самый трудный момент его жизни они тоже окажутся и глухи, и непонятливы. Более того, обнаружится, что и сам Александр Сергеевич не слишком чувствителен к наставлениям своего гения. Будет и так, что, услышав «суд глупца и смех толпы холодной», он, к сожалению, не останется «твёрд, спокоен и угрюм». Но это – позже. А покамест поэт изнывал в мучительном ожидании согласия на брак с Натальей Николаевной Гончаровой. Далее помолвки дело никак не шло.
1830 год начинался несчастливо. Мать его прелестнейшей невесты вдруг заявила, что они бедны, и потребовала, чтобы поэт, если желает жениться на её дочери, обеспечил приданое. При этом была названа сумма в 10 тысяч рублей. Пушкин, увы, не располагавший такими деньгами, пришёл в совершеннейшее уныние. И даже подал властям прошение, чтобы ему разрешили ухать в Италию, или во Францию, или хотя бы в Китай. Отказали. А чтобы и не мечтал о заграничных вояжах, Александру Сергеевичу вдобавок ещё и выговор сделали за самовольную отлучку в Арзрум.
Однако с приданным для Натальи Николаевны дело вдруг сдвинулось с мёртвой точки. Сергей Львович посчитал необходимым помочь своему бедному, гонимому сыну и презентовал ему часть деревни Кистенёвка из своего Болдинского имения. Чтобы распорядиться этим подарком – продать его или заложить для получения нужной суммы, Александр Сергеевич отправился в Болдино. Казалось, что много времени ему не потребуется. Но как раз в эту пору случилась эпидемия холеры. Карантин. И Пушкин оказался заперт в Болдино на несколько месяцев. Мучительнее всего для поэта оказалась разлука с Натальей Николаевной, видеть которую уже давно стало главным условием его существования.
Я знаю: жребий мой измерен, Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днём увижусь я.
От любовной тоски и от скуки деревенской имелось одно единственное спасение: Александр Сергеевич начал писать. И эдак расписался, что вынужденное карантинное сидение в Болдино обернулось таким взлётом вдохновения, таким напором творческой фантазии, каких у Пушкина не бывало ни до, ни после. Обильнейший урожай: «Повести Белкина» числом – пять, три «Маленькие трагедии», поэма «Домик в Коломне», две последние главы «Евгения Онегина», около 30 стихотворений… И это – за три месяца! Даже на такой шедевр, как «Сказка о попе и работнике его Балде», не потребовалось более одного дня.
А секрет плодовитости этой, кажется, прост. Во-первых, влюбленный Пушкин в ожидании столь возможного, близкого счастья находился на величайшем эмоциональном подъёме. Во-вторых, потребность написать побольше да получше, чтобы заработать на нужды семьи, которая вот-вот образуется. В-третьих, как бы прощание с поэтической вольницей. Женишься – до того ли будет? Ну и, конечно же, спешка. Карантин мог окончиться в любой день, а замыслов столько, что голова кругом идёт. Да и возраст самый подходящий для шедевров – тридцать лет… Всё тут сошлось и сложилось!
В дополнение к творческому восторгу пришло от Натальи Николаевны письмо – «премиленькое», как выразился поэт, письмо с окончательным согласием выйти за Александра Сергеевича даже без приданного.
О том, что Пушкин не испытывал особенных иллюзий, женившись на Гончаровой, свидетельствует фраза из его письма к Петру Александровичу Плетнёву: «Чёрт догадал меня бредить о счастии, как будто я для него создан». А через полгода в письме, отправленном уже перед свадьбой другому приятелю, поэт высказался обстоятельнее: «Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в этом раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчёты. Всякая радость будет для меня неожиданностью…»
Горестью, никак не входившей в «домашние расчёты» поэта, явилась смерть его лицейского друга Дельвига в январе 1831 года. После того как шеф жандармерии Бенкендорф вызвал Дельвига в свою канцелярию и ужасным образом накричал на этого добродушнейшего и спокойнейшего человека, упрекая за либеральный тон издаваемой им «Литературной газеты», тот слёг в гнилой горячке и скончался. Неожиданная потеря отозвалась в Пушкине горечью, доселе ему неведомой. Горек и его ответ Плетнёву на страшное известие:
«Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. Карамзин под конец был мне чужд, я глубоко сожалел о нём как русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду – около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? Ты, я, Боратынский, вот и всё…»
Впрочем, друзья Пушкина – и Плетнёв, и Боратынский были к этому времени женаты, а поэтому не столь уж одиноки. А в феврале 1831 года, по прошествии сороковин со дня смерти Дельвига, покончил со своим холостяцким житьём и Александр Сергеевич, обвенчавшись с Натальей Николаевной Гончаровой. И – чудо! Куда только девался его недавний скептицизм: «Я женат – и счастлив; одно желание моё, чтобы ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
МАДОННА
сонет
После свадьбы, прожив около трёх месяцев в Москве на Арбате, молодая чета переехала в Петербург и поселилась в Царском Селе. Вскоре, примерно в середине 1831 года, спасаясь от эпидемии холеры, туда же перебрался и царский двор. Красота Натальи Николаевны, появившейся на одном из придворных балов, не осталась незамеченной. Более того, императрица пожелала впредь видеть её постоянно, чтобы эта редкостная жемчужина украшала все царские увеселения.
И тогда император, повстречавший во время прогулки по царскосельскому парку Пушкина, тоже прогуливавшегося, не преминул предложить ему должность придворного историографа. При этом Николай I, правитель весьма амбициозный и даже некоторым образом отождествлявший себя со своим предком Петром Великим, выказал желание, чтобы поэт написал историю царствования этого монарха. Александра Сергеевича, стеснённого в средствах, привлёк, разумеется, и заработок, но главное – возможность углубиться в государственные архивы для исторических изысканий. Поэт согласился и опять оказался в неволе, привязанный к Петербургу и царскому двору службой.
Что касается истории Петра, Пушкин соприкоснулся с нею, ещё работая над «Полтавой». Теперь в распоряжении поэта были не только общедоступные источники, но и самые уникальные документы, целомудренно оберегаемые лицемерной властью от публичной огласки. Да вот беда – семейные хлопоты и рассеянье придворной жизни почти не оставляли свободного времени для творческих занятий. Более всего докучали Александру Сергеевичу балы, на которых жена его танцевала ночи напролёт, а он, не жаловавший это бездумное кружение и прыганье, стоял где-нибудь, прислонившись к стене или у колонны, и грыз мороженое.