Четвертое состояние

Но вернемся к сути. Учитывая мои векселя, мне ничего не остается делать, как завтра же включить в план работы отдела сенсационный очерк под таким, скажем, звучанием: «Биоплазма — четвертое состояние организма». Нет, плохо. Давайте так: «Четвертое состояние жизни». А? Звучит? Сам знаю — звучит. Да, наш ответсек только за один этот заглавий должен нам с вами полномера дать!

Итак, достигнуто: очерк на два номера плюс шесть-восемь фото. Сделаете сами?

Далее. Каким ваш шеф располагает научным материалом? Статьи-оттиски, отчеты (опубликованные), рефераты и пр. Надо! У нас такая редколлегия — звери. Все изучают только в подлиннике. Найдете?

Далее. Поскольку я о своем круизе вынужден был доложить по инстанции, начальство мое теперь мне Алатау черта с два подпишет. Был там? Был. Материал собрал? А материал-то я и не собрал... Так что вышеозначенный сенсационный очерк о биоплазме, как вы догадываетесь, я смогу написать только с вашей активной помощью. Понимаете, милая Людмила Михайловна? Если говорить всерьез, в жизни не приходилось писать очерки столь странным образом — по письмам от женщины. Но что прикажете делать? Только так — сами понимаете. Оцените ситуацию, взвесьте все как следует... Договорились? А для начала (для ликбеза, будем считать) еще несколько вопросиков:

1. Кто такой B. C. Гринеев? Почему у вас такое несколько прохладное к нему отношение?

2. Какая, простите, связь между пятнами «электрического истощения», которые вы мне описали так живо и увлекательно (а стихи вы, милый физик-лирик, случайно не сочиняете?), и вашей концепцией биоплазмы?

3. Что представляет собой ваш обожаемый шеф и начальник Антон? Что-то такое смутное припоминаю про лабораторию — техника там всякая у вас а ля модерн, идеи космогонические... Ну и вас, конечно, помню, моего гида: как вы меня прокатили по городу, все так мило объяснили, показали, потом привезли к этой вашей Дарье-общественнице... Мы ведь в саду первоначально сидели, память не подводит? Давно уж, отчетливо запомнил, не испытывал я такого душевного удовольствия — ощущать присутствие дамы... О, аллах всемогущий! Помню потом, как пришел ваш начальник Антон — симпатичный такой, шумный малость... Коньяк тоже помню. Ужин — уже смутно. А что дальше... Так он, ваш шеф и наставник, выходит, не физик? А кто ж тогда? Такими терминами сыпал: эмиссия, электронно-дырочная проводимость... А? И Дарья ваша... Охо-хо!

И последнее: ради аллаха, не называйте меня (умоляю!) «глубокоуважаемым...». Даже если я и удрал совершенно неприлично, даже не попрощавшись с очаровательной хозяйкой, даже если я что-то и натворил там неприличного, у Дарьи-общественницы, то я же на коленях перед вами! «Глубокоуважаемый к-дарье-заезжаемый...» Фу!

Людмила Михайловна, будьте человеком! Даже в образе мудрого физика.

Как говорили в прошлом веке — целую ваши ручки.

Ген. Лавров».

III

«Да, Геннадий Александрович, ваш отъезд, признаться, озадачил нас не меньше, чем ваше стремительное появление. У нас в лаборатории побывало уже немало корреспондентов, мы уже немного привыкли к их странностям, понимаем, что эти странности во многом порождаются спецификой журналистской профессии, и все же...

Знаете, когда вы (не буду описывать ваш вид — он был и довольно комичен, и вызывал жалость одновременно, да это и понятно — в июле в Алатау такая жара!..) появились в лаборатории и вместо «здравствуйте!» протянули свое красное удостоверение, на обложке которого такими большими буквами, что даже с моего места легко было прочесть, золотом вытеснено «ПРЕССА», у Антона, я это хорошо заметила, даже глаза округлились.

Дело в том, что Антон обожает ваш журнал, у него есть такое словечко. — «шедевральный». Так этот эпитет родился как раз от безмерного обожания вашего журнала. Антон нас всех заставляет читать только «Мысль и труд», стенгазету мы оформляем только вырезками из «Мысли и труда», и вдруг — словно с неба — специальный корреспондент!

Когда до Антона наконец дошло, кто вы такой, он даже не посчитал нужным скрывать счастливую улыбку. Заметили? Нет, не подумайте, что это от корысти, что Антон так жаждал публикаций о наших работах в «Мысли» (воспользуюсь вашим термином — так действительно гораздо удобнее). Нет, поверьте, внимание, которым Антон окружил вас с первой же минуты появления в лаборатории, — от чистого сердца; вот если бы вы были редактором «Вопросов биологии» — тогда да, все верно. Корысть налицо: «Вопросы биологии» еще не пропустили ни одной статьи о наших работах (и, думаю, никогда не пропустят), и тут уж дело коллективного престижа — добиться расположения, внимания и т. п. Но «Мысль»!.. Просто любовь от чистого сердца. Поэтому Антон так жаждал окружить вас заботой, вниманием, что, конечно же, перестарался. Вот только Дарья — это уж накладка (общественная): в июле в Алатау такой наплыв гостей, что без бронирования Антону не удалось бы устроить вас в самую заурядную гостиницу. Вот и пришлось «разместить» у Дарьи. И меня тревожит, хотя она сама божится-клянется, что «клиент остался доволен», — не Дарья ли причина вашего поспешного отъезда в Москву? К сожалению, мы слишком хорошо знаем нашу Дарью — она все может.

Но я, кажется, заболталась — вас интересует история нашей лаборатории, да?

Начало было, конечно, и смешным, и наивным (или это с позиций сегодняшнего дня?).

У меня на носу была курсовая, все темы от кафедры — тоска зеленая, школярство, и вдруг к нам в общежитие заявляется Антон (можете представить: косая сажень в плечах, буйная шевелюра — «сапожная метла», как выражается Татьяна, глаза — кошачьи, горят) и от порога, не задерживаясь, бухает: «Люся, одевайся, хватит дурака валять — поехали». Что тут в комнате поднялось! Девчонки повскакивали, окружили Антона, обнимают, целуют, орут, визжат... «Ура, Антон! Хвала Антону!» И так далее.

К моему немалому изумлению, Антон и меня привез на свой биофак, где он сумел отвоевать крохотную клетушку, выставив оттуда метлы и ведра уборщиц, и на площади в четыре с половиной квадратных метра сооружал теперь установку высокочастотной фотографии по методу супругов Кирлиан. О Кирлиан я уже рассказала.

Да, вы не ошиблись: Антон сейчас в физике разбирается ничуть не хуже, чем в своей родной биологии. Но знали бы вы, чего ему стоила физика! Такого упорства, такой настырности я не встречала даже у самых знаменитых спортсменов. Сколько Антон спал в те годы (именно в годы) — я не знаю. Татьяна, во всяком случае, ссорилась со мной каждую неделю, ибо главным консультантом по физике у Антона была я.

Антон был извергом — поверьте. К тому же тупым извергом. Физика ему давалась с величайшим трудом, математику он ненавидел (не сомневаюсь), и я вынуждена была одни и те же разделы физики «проходить» с ним до пяти (!) раз. Некоторые разделы физики (но вы не используете мое откровение нам во вред?) Антон, боюсь, просто зазубрил — как строфы из «Слова о полку Игореве» на древнеславянском языке. И тем удивительнее было, что пришел он однажды в лабораторию (дело было уже под вечер, жарким летом), рухнул на стул, который под ним едва не рассыпался, вытер рукавом пот с лица, обвел нас всех сияющим взглядом и изрек: «Это плазма».

Но я опять, кажется, не о том, да? Так интересно, знаете, все это вспоминать! Антон острит, что математические уравнения я всегда пытаюсь написать словами. А вообще главная его черта — драчун. Когда мы уже согласились, что действительно только плазмой можно объяснить все то многообразие явлений, которые мы наблюдаем в «эффекте Кирлиан» (этот термин, кстати, в научный оборот ввел Антон — вот вам еще одна черта его характера: Кирлиан ведь только метод высокочастотной фотографии нашли), и Иоганн Витальевич Добродеев благословил нашу экзотическую концепцию, и мы сообща (по главам) стали сочинять наш «манифест», Антон взял на себя (помимо биологической части) все преамбульные места. Я вам процитирую два его преамбульных тезиса:

«Выступая с совершенно новой концепцией существования в живом организме кроме твердого, жидкого и газообразного состояния — четвертого, или плазменного, состояния вещества, или материи, мы хотим привлечь внимание исследователей к этому мало изученному субстрату живых систем...»