Страница 74 из 218
гласие, добившись в обмен «восстановления четырех ежегодных лионских ярмарок», что само по себе уже есть доказательство того, что последние им служили. А также доказательство тому, что Лион, вовлеченный в иноземную надстройку, уже был весьма своеобразной и двусмысленной столицей богатства Франции.
До нас дошел исключительный документ, к сожалению, в неполном виде: он сообщает подробности французского импорта к 1556 r.276; но следующая «книга», в которой фигурировал экспорт, исчезла. Схема на с. 207 обобщает эти цифры. Общая сумма импорта составляла от 35 до 36 млн. ливров, а так как баланс деятельной Франции тогда определенно был положительным, то экспорт несколько превышал эту сумму в 36 млн. Следовательно, экспорт и импорт достигали в целом по меньшей мере 75 млн. ливров, т. е. громадной суммы. Даже если бы эти два течения, которые друг другу сопутствовали, сливались, создавали обратное движение и движение по кругу, в конечном счете взаимно погашались в балансе, то были тысячи операций и обменов, готовых бесконечно возобновляться. Но повторяем: эта проворная экономика — не вся [экономическая] активность Франции, та полная активность, которую мы называем национальным доходом, которой мы, разумеется, не знаем, но можем вообразить.
Основываясь на расчетах, которые вы еще раз-другой встретите в ходе наших объяснений, я оценил душевой (pro capite) доход населения Венеции около 1600 г. в 37 дукатов, а доход подданных Синьории на [материковой] итальянской территории, зависевшей от Венеции (Terraferma), примерно ь 10 дукатов. Это, вполне очевидно, цифры «без гарантии» и, вне сомнения, слишком низкие для самого города Венеции. Но они, до всяком случае, фиксируют чудовищный разрыв между доходами господствующего города и доходами территории, над которой этот город господствует. Если с учетом сказанного я приму для дохода на душу французского населения цифру, близкую к доходу в материковых владениях Венеции (десять дукатов, т. е. 23 или 24 турских ливра), то можно было бы оценить доход 20 млн. французов в 460 млн. ливров. Сумма огромная, но не поддающаяся мобилизации, ибо она оценивает в денежном выражении продукцию по большей части не комме рциализованную. Для подсчета национального дохода я могу также исходить из бюджетных поступлений монархии. Они были порядка 15—16 млн. 277 Если принять, что то была примерно одна двадцатая национального дохода, последний составил бы сумму от 300 до 320 млн. ливров. Цифра оказывается меньше первой, но намного выше [цифр] объемов внешней торговли. Мы вновь встречаемся здесь со столь часто обсуждавшейся проблемой соотношения веса [в экономике] развитого производства (в первую голову земледельческого) и относительно «легкой» внешней торговли, что не означает, на мой взгляд, ее меньшего экономического значения.
Во всяком случае, каждый раз, как дело касалось относительно передовой экономики, ее баланс, как общее правило, сводился с превышением. Так наверняка было в некогда доминировавших городах — Генуе, Венеции; так же обстояло дело и в Гданьске с XV в. 278 Взгляните на балансы английской и французской торговли в XVIII в.: на протяжении почти столетия они рисуют си-
14
-127
К оглавлению
==210
279
Chydenius A. Le Bénéfice national (1765) (перевод со шведского, предисловие Φ. Кути).— "Revue d'histoire économique et sociale", 1966, p. 439.
Монкретьен Антуан де (1575—1621)— французский писатель и экономист, автор трактата о политической экономии.— Прим. перев.
ш" Ссылка, к сожалению, утеряна; сведения почерпнуты в АВПР в Москве. 2в' A.N., А.Е., В', 762, f° 401, письмо Эрмана, французского консула в Лондоне, от 7 апреля 1791 г.
туации с превышением доходов. Мы не удивимся тому, что в 1764 г. внешняя торговля Швеции, изучением которой занялся шведский экономист Андерс Хидениус 279, тоже была отмечена превышением доходов: Швеция, познавшая тогда бурный расцвет своего флота, насчитывала на экспортной чаше весов 72 млн. далеров (медная монета) против 66 млн. — на импортной. Значит, «нация» получила прибыль более 5 млн. далеров.
Разумеется, не все могли добиться удачи в этой игре. «Никто не выигрывает без проигрыша другого» — эта мысль Монкретьена * подкрепляется здравым смыслом. Иные и в самом деле проигрывали: так было с обескровливаемыми колониями; так было и со странами, которые пребывали в зависимом положении.
А непредвиденное могло случиться и с «развитыми» государствами, которые, казалось, были защищены от неожиданностей. Как раз такой случай представляла, как я понимаю, Испания XVII в., «отданная» своим правительством и силой обстоятельств на волю опустошительной инфляции медных денег. А также, в общем, и революционная Франция, о которой русский агент в Италии писал, что «она ведет войну своим капиталом, тогда как ее враги воюют своими доходами» . Такие случаи заслуживали бы глубокого изучения, ибо Испания, поддерживая свое политическое величие ценой обесценения меди и дефицита, вызывавшегося ее [внешними] платежами в серебре, обрекала себя на внутреннюю дезорганизацию. И внешний крах революционной Франции, еще до испытаний 1792—1793 гг., тяжко сказался на ее судьбе. С 1789 г. до весны 1791 г. обменный курс французских активов] в Лондоне быстро катился вниз 281, и движение это усугублялось еще и широким бегством капиталов. По-видимому, в обоих случаях катастрофический дефицит торгового баланса и баланса платежного вызвал разрушение (или по меньшей мере ухудшение состояния) экономики изнутри.
ИНДИЯ И КИТАЙ
Даже когда ситуация не бывала столь драматической, если дефицит обосновывался прочно, это означало определенное структурное ухудшение экономики на более или менее длительный срок. И вот конкретно такая ситуация создалась для Индии после 1760 г. и для Китая — после 1820 или 1840 г.
Появление на Дальнем Востоке одних европейцев за другими не вызвало немедленного расстройства. Они не сразу поставили под вопрос структуры азиатской торговли. Давным-давно, за века до того, как европейцы обогнули мыс Доброй Надежды, по всему Индийскому океану и окраинным морям океана Тихого протянулась обширная сеть маршрутов. Ни оккупация Малакки, взятой штурмом в 1511 г., ни водворение португальцев в Гоа, ни их торговое внедрение в Макао не нарушили старинного равновесия. Первоначальные хищнические действия новоприбывших позволяли им захватывать грузы без оплаты, но правила дебета и кредита восстановились быстро, как хорошая погода после грозы.
Но ведь постоянное правило состояло в том, что пряности и другие азиатские товары можно было получить только за белый
==211
"2 Van Rechteren S.
Voyage aux Indes
Orientales 1706, V, p 124
283 Panikkar K. M
L'Asie et la domination
occidentale du XV'
siècle à nos Jours, p 68-
72
m Ibidem
w!> Ibid , ρ 95—96
металл, иногда — но не столь часто — за медь, денежное использование которой было в Индии и в Китае значительным. Европейское присутствие ничего не изменит в этом деле. Вы увидите португальцев, голландцев, англичан, французов, берущих займы серебром у мусульман, у бания, у ростовщиков Киото; без этого нечего было делать на пространстве от Нагасаки до Сурата. Именно ради решения этой неразрешимой проблемы португальцы, а потом великие Индийские компании отправляли из Европы серебряную монету, но цены пряностей возрастали на месте производства. Европейцы, шла ли речь о португальцах в Макао или о голландцах, пытаясь внедриться на китайский рынок, в бессилии созерцали груды товаров, которые им были недоступны. «До сего времени,— писал в 1632 г. один голландец,— мы испытывали нехватку отнюдь не в товарах... скорее у нас не было серебра, чтобы их купить» . Решением для европейца окажется в конечном счете внедриться в локальную торговлю, очертя голову заняться торговлей каботажной, какой и была торговля «из Индии в Индию». Португальцы извлекали из нее значительные прибыли с того времени, как добрались до Китая и Японии. Вслед за ними — и лучше всех прочих — приспособились к этой системе голландцы.