Страница 60 из 218
Этот закон Сэ будет законом и объяснением для нескольких поколений экономистов, которые, за очень немногими исключениями, почти что не подвергали его сомнению примерно до 1930 г. Но законы, или так называемые экономические законы, живут, быть может, столько, сколько длятся реальности и устремления той экономической эпохи, более или менее точным зеркалом и интерпретацией которых эти законы были. Иная эпоха порождает новые законы. К 1930 г. Кейнс без труда опрокинул вековой давности закон Сэ. Помимо прочих доводов, он считал, что лица, получающие выгоду от предложения, отнюдь не обязательно расположены сразу же появиться на рынке как выразители спроса. Деньги — это возможность выбора: либо их сохранить, либо потратить, либо же инвестировать. Но задача наша не в том, чтобы с большей полнотой представить крититиченские
==171
1" Pinto I., de. Op. cit., p. 184.
• Камералистика, камеральные науки —
так в XVIII и нач. XIX в.
обозначалась
совокупность
экономических и
правовых дисциплин, изучавших способы
эффективного управления
государственными
имуществами.— Прим.
перев.
"' Heckscher E. F. La
Ердса mercantilista.
1943, p. 653.
163 Ricardo D. Principes
de l'économie politique.
1970, p. 66
164 Ibid., глава о
прибылях, в частности, с. 88—89.
соображения Кейнса, определенно бывшие в его время плодотворными и реалистичными. По правде говоря, был ли Кейнс прав или не прав в 1930 г.— не наше дело. Был ли прав или не прав Сэ в 1820 г.— тоже не наша забота. Был ли он прав, я хочу сказать, был ли его закон приложим к периоду, предшествовавшему промышленной революции? Нас занимает этот, и только этот, вопрос, но мы не в состоянии с уверенностью на него ответить так, чтобы быть удовлетворенными этим
ответом.
Двигаясь вспять от промышленной революции, мы оказываемся перед экономикой, подверженной частым перебоям, где разные сектора плохо соответствуют друг другу, движутся не в одном и том же ритме, какой бы ни была конъюнктура. Если даже какой-то один начинал двигаться вперед, он вовсе не обязательно увлекал за собой другие. И даже все могли по очереди играть роль «узкого места» для прогресса, никогда не бывавшего постоянным.
Нам хорошо известно, что купцы тех времен сетовали из принципа и что они преувеличивали. Но в конце концов они не лгали систематически, они не измышляли свои затруднения или превратности конъюнктуры, ее надломы, ее перебои, ее банкротства, даже на самых высоких уровнях концентрации денег.
Сектор «промышленного» производства — тот самый, о котором думал Сэ,— не мог в таких условиях рассчитывать, что его предложение встретит автоматический и долговременный благосклонный прием. Деньги, какие распределяло это производство, расходились неравномерно между поставщиками орудий, поставщиками сырья, перевозчиками и работниками. Последние были значительной статьей затрат. Но ведь то были своеобразные экономические «агенты». Деньги у них сразу же шли, как говорилось, «из руки в рот». Именно поэтому «обращение монеты становится более быстрым по мере того, как она проходит через руки низших классов», и самым оживленным бывает обращение монеты мелкой, поясняет Исаак де Пинто 161. Подобным же образом немецкий камералист * Ф. В. фон Шрёттер в 1686 г. проповедовал развитие мануфактурной деятельности как средство развивать денежное обращение 162. Распределить деньги среди ремесленников означало потерять всего лишь мгновение: деньги галопом возвращались в общий поток обращения. Можете этому поверить на слово, так как еще в 1817 г. Рикардо считал, что «естественная заработная плата» работника, вокруг которой колеблется «текущая [средняя] заработная плата»,— это та, которая предоставляет работнику средства к существованию, к продолжению рода . Зарабатывая лишь строго необходимое, тот уступает прежде всего спросу на продовольствие: он откликается преимущественно на сельскохозяйственное предложение; к тому же как раз цена съестных припасов определяет его заработную плату. Следовательно, не было речи о предъявителе спроса на изготовленные мануфактурами товары, которые он же и произвел и которые зачастую бывали предметами роскоши 164. И тогда рассматриваемое предложение создавало на эти товары в лучшем случае
==172
"" Fischer F.J. Tawney's Century.— Essays in Economic and Social History of Tudor and Stuart England. 1961. ""' Michelet J. Le Peuple. 1899, p. 73—74.
лишь опосредованный спрос. Что же касается земледельческой продукции, то ее нерегулярные излишки были не таковы, чтобы повлечь за собой значительный опосредованный спрос на изделия мануфактур со стороны издольщика, поденщика или мелкого собственника.
Короче говоря, именно в этом тяжеловесном контексте надлежит понимать с такой легкостью вводящую нас в заблуждение мысль физиократов. Разве ошибочным было выдвигать на первый план земледельческое производство и земледельческое богатство в эпоху, когда предложение съестных припасов неизменно с трудом удовлетворяло спрос, с трудом следовало за всяким демографическим подъемом? И в то же время, разве столь частые застои в промышленности не зависели от слишком слабого спроса, будь то со стороны сельского населения, будь то со стороны городских ремесленников и рабочих? Делаемое Ф. Дж. Фишером различие между земледелием, которое тормозится предложением, и промышленностью, которую тормозит спрос ,— кратчайшая формула, довольно удачно описывающая экономики Старого порядка.
В этих условиях, я боюсь, как бы закон Сэ в том, что касается дореволюционных веков, не оказался еще менее действителен, чем даже в применении к нашему XX в. Впрочем, мануфактуристы XVIII в. открывали свои крупные предприятия только при субсидиях, при беспроцентных займах и при монопольных правах, которые им предоставлялись заранее. Можно подумать — злоупотребляющие привилегиями предприниматели! А ведь в таких изумительных условиях успеха добивались не все, далеко не все.
Предложение растущее, способное создавать из любых вещей новые потребности,— то было еще будущее, то был скачок, ставший возможным с машинным производством. Никто лучше Мишле не сказал о том, насколько промышленная революция была в конечном счете революцией спроса, преобразованием «желаний», если воспользоваться выражением Тюрго, которое не вызвало бы возражений у некоторых сегодняшних философов.
В 1842 г., писал Мишле, «прядильное производство было в отчаянном положении. Оно задыхалось; склады ломились, сбыта не было никакого. Перепуганный изготовитель не осмеливался ни работать, ни остановить работу с этими все пожирающими машинами... Снижали цены — тщетно; снова снижали, вплоть до того, что хлопок упал до шести су... Тут произошла неожиданная вещь. Слова эти — шесть су — стали сигналом пробуждения. Миллионы покупателей, беднота, которая никогда не покупала, пришли в движение. Тогда стало видно, каким огромным и мощным потребителем является народ, когда он в этом принимает участие. Склады опустели разом. Машины снова начали яростно работать... То была во Франции революция, малозаметная, но великая; революцию чистоплотности, украшения жизни испытала бедная семья. У целых классов появилось нательное белье, белье постельное, столовое, занавеси — у классов, которые раньше, испокон веков, этого не знали» 166.
==173
00.htm - glava10
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ
В предыдущем разделе мы оставили в забвении купца, с тем чтобы увидеть только роль экономических ограничений и правил. Мы снова предадим его забвению в нижеследующем разделе, дабы рассмотреть только рынки сами по себе: пространство, какое они занимали, их объем, их [удельный] вес, коротко говоря, их ретроспективную географию. Ибо любой обмен занимает некое пространство, и никакое пространство не бывает нейтральным, т. е. не измененным и не организованным человеком.