Страница 145 из 218
Он и вправду плохо понимал ситуацию. В ту эпоху наблюдательные купцы уже накопили опыт: негоциант умел вести краткосрочные операции ход за ходом. Но простейшие правила, что освещают нам экономику минувшего, нуждались во времени, чтобы внедриться в коллективное сознание, даже в сознание купцов, даже в сознание историков. В 1669 г. Голландия и Соединенные Провинции пребывали в унынии из-за обилия непроданных товаров 117: все цены падали, деловая активность застыла, суда больше не фрахтовались, склады города были забиты непроданными запасами. Однако некоторые крупные купцы продолжали покупать: по их разумению, то был единственный способ воспрепятствовать слишком большому обесценению их запасов, и они были достаточно богаты, чтобы позволить себе такую направленную против понижения политику. Зато о причинах этого ненормально затянувшегося спада, постепенно замораживавшего дела, все голландские купцы, а вместе с ними и иностранные послы, спорили месяцами, не больно что в них понимая. В конечном счете они все же стали отдавать себе отчет в роли плохих урожаев в Польше и Германии: эти неурожаи вызвали то, что было, в наших глазах, кризисом, типичным для Старого порядка. Происходила забастовка покупателей. Но достаточно ли этого объяснения? Голландия располагала для достижения своих целей столькими средствами, помимо немецкой и польской ржи, что речь шла, разумеется, о более общем кризисе, вне сомнения [обще] европейском; и даже сегодня такого рода скачкообразные кризисы никогда не бывают вполне ясны.
Так что не будем требовать слишком многого от людей, для которых даже экономическая мысль их времени столь часто оставалась недоступна. Если они и отваживались раздругой на рассуждения об экономике, то вынужденно: им нужны бывали аргументы, чтобы убедить государя или министра, чтобы избежать или добиться отмены какого-то решения, какого-то грозящего им указа, чтобы защитить чудесный прожект, столь полезный для всеобщего блага, что он, разумеется, заслуживает быть поддержанным привилегиями, монополией и субсидиями. Да и в этом случае они почти не выходили за узкие повседневные рамки своего ремесла. Действительно, по отношению к первым экономистам, своим современникам, они не испытывали ничего, кроме безразличия или раздражения. Когда в 1776 г. вышло в свет «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита], сэр Джон Прингл воскликнул, что нельзя в
==411
'"' Boswell J. The Life
of Samuel Johnson.
8th ed. 1816, II, p. 450.
этой области ожидать ничего хорошего от человека, который не занимался коммерцией, как ничего хорошего нельзя ожидать от адвоката, который бы вздумал рассуждать о физике "8. И в этом он был выразителем мнения многих людей своего времени. «Экономисты» неизменно вызывали улыбку, по крайней мере у наших литераторов. В числе посмеивавшихся был Мабли, и очаровательный Себастьен Мерсье, и даже Вольтер («Человек с сорока экю»).
Выражение принадлежит автору вышедшей в 1846г. брошюры, обличавшей министра общественных работ, который незаконно вынес решение об отдаче с торгов банку Ротшильда подряда на железные дороги департамента Нор, признав, что банк был будто бы единственным участником торгов. Цит. в кн.: Coston H. Les Financiers qui mènent le monde. 1955, p. 65. w См. выше, с. 32—33.
«КОНКУРЕНЦИЯ БЕЗ КОНКУРЕНТОВ»
Другим замедлителем, другим стеснением для купца была жесткая и тяжкая регламентация открытого рынка вообще. Крупный купец был не единственным, кто хотел от нее освободиться. Система частного рынка, описанного А. Эвериттом 120, была очевидным для всех ответом на требования рыночной экономики, которая росла, убыстрялась, трансформировалась, которая требовала духа предприимчивости на всех этажах. Но поскольку система эта зачастую была незаконной (во Франции, например, терпимой куда меньше, чем в Англии), она оставалась ограничена группами активных людей, которые как ради цен, так и ради объема и быстроты сделок сознательно работали над тем, чтобы избавиться от административных ограничений и надзора, которые продолжали действовать на традиционных открытых рынках.
Таким образом, существовало два обращения — обращение на рынке поднадзорном и обращение на рынке свободном или старавшемся быть свободным. Если бы у нас была возможность нанести их на карту, одни красным цветом, другие — синим, мы бы увидели, что они различаются, но также и то, что они друг друга сопровождают и дополняют. Вопрос заключается в том, чтобы узнать, какой из них более важен (поначалу и даже впоследствии — старинный), какой самый правильный, открытый для честной конкуренции и регулирующий ее, а сверх того узнать, был ли один из этих рынков способен захватить другой, поймать его, полонить. Если присмотреться поближе, то старая регламентация рынков, та, подробности которой находишь хотя бы в «Трактате о полиции» («Traité de la police») Деламара, обнаруживает намерения, нацеленные на защиту истинного характера рынка и интересов городского потребителя. Если все товары должны обязательно стекаться на открытый рынок, последний становится инструментом конкретного сопоставления предложения и спроса, а меняющееся ценообразование на рынке есть после этого лишь выражение такого сопоставления и способ сохранить реальную конкуренцию как между производителями, так и между перекупщиками. Рост обменов неизбежно осуждал эту связывавшую до абсурда регламентацию в более или менее долговременном плане. Но прямые сделки частного рынка имели целью не одну только эффективность; они стремились также устранить конкуренцию, способствовать возникновению у основания [экономики] некоего микрокапитализма, который, в
==412
А. N , F 12, 681.
122 A. N., G 7, 1707, p.
148.
123 A. N., G 7, 1692, p.
34—36.
сущности, следовал теми же путями, что и капитализм более высоких форм деятельности в сфере обмена.
Самым обычным приемом этих микрокапиталистов, которые создавали, порой быстро, небольшие состояния, и в самом деле было устраиваться вне пределов рыночных цен благодаря денежным авансам и элементарной игре кредита: скупать зерно до уборки урожая, шерсть — до стрижки, вино — до сбора винограда, управлять ценами, используя помещение продовольствия на склады, и в конечном счете держать производителя в своей власти.
Тем не менее в областях, затрагивавших повседневное снабжение, трудно было зайти очень далеко, не вызвав преследований и недовольства народа, не подвергнувшись изобличению — а во Франции доносы направлялись полицейскому судье города, интенданту и даже в Совет торговли в Париже. Решения этого последнего доказывают, что даже, казалось бы, незначительные дела воспринимались советом очень серьезно: так, в высших инстанциях знали, «что весьма опасно» принимать непродуманные меры, «затрагивающие зерно», что это означает рисковать не только ошибиться, но и вызвать цепную реакцию .А когда мелким мошенническим или по крайней мере незаконным делам удается хотя бы однажды ускользнуть от нескромных взглядов и установить выгодную монополию, то это означает, что они поднялись над уровнем местного рынка и находятся в руках хорошо организованных и располагающих капиталами групп.
Именно таково было крупное дело, которое организовала группа купцов, объединившаяся с крупными мясниками, дабы стать хозяевами снабжения Парижа мясом. На них работали в Нормандии, Бретани, Пуату, Лимузене, Бурбоннэ, Оверни и Шароле компании ярмарочных торговцев, сговаривавшихся между собой, с тем чтобы, подняв цены, повернуть на посещаемые ими ярмарки тот скот, который в обычных условиях отправляли бы на местные рынки, и лишить откормщиков (скотоводов) желания отправлять животных прямо в Париж, где, как они уверяли, мясники плохо платят. Тогда они сами покупают у производителя, «что имеет важные последствия,— объясняет обстоятельный доклад генеральному контролеру финансов (июнь 1724 г.),— ибо, закупив скот компанией и в количестве, составляющем более половины рынка в Пуасси, они устанавливают ту цену, какую пожелают, ибо покупать приходится у них» 122. Потребовалась утечка информации в Париже, чтобы выявить природу этих сделок, которые концентрировали в Париже безобидную на вид деятельность, охватившую несколько зон скотоводства, очень друг от друга удаленных.