Страница 11 из 105
Если мы становимся на этот путь, то решающее методологическое значение приобретают произведения и речи Ленина. На этих страницах не имелось в виду подробно останавливаться на политическом наследии Ленина. Но именно в силу этой сознательной односторонности и ограниченности своей задачи автор должен настоятельно напоминать о том, что означает теоретик Ленин для развития марксизма. Его огромная сила как политика скрывает сегодня для многих эту его роль как теоретика. Ибо актуально-практическая важность его отдельных высказываний в каждый данный момент была слишком велика для того, чтобы для всех стало очевидным, что предпосылкой такого воздействия в конечном счете являются глубина, величие и плодотворность Ленина как теоретика. Это воздействие основано на том, что Ленин возвел практическую сущность марксизма на никем до него не достигнутую ступень ясности и конкретности, что он спас этот момент от почти полного забвения и благодаря своему теоретическому подвигу снова дал нам в руки ключ к правильному пониманию марксистского метода.
Ибо все дело в том (таково фундаментальное убеждение автора этих строк) чтобы правильно понять сущность метода Маркса и правильно его применять, а отнюдь не в том, чтобы в каком-либо смысле его «улучшить». И если здесь в некоторых местах ведется полемика против отдельных высказываний Энгельса, то делается это, как должен заметить всякий проницательный читатель, исходя их духа всей системы, исходя из того понимания — верно оно или не верно, что в этих отдельных пунктах автор защищает точку зрения ортодоксального марксизма даже против Энгельса.
Но если автор, стало быть, придерживается учения марксизма без попыток от него отойти, его улучшить или подкорректировать, если эти рассуждения не притязают на что-либо большее, нежели на интерпретацию, истолкование учения Маркса в смысле Маркса, то эта «ортодоксия» отнюдь не равносильна намерению сохранить, если воспользоваться словами господина фон Струве, «эстетическую цельность» Марксовой системы. Напротив, ставя такую цель, автор исходит из представления, что в учении и методе Маркса наконец-то найден правильный метод познания общества и истории. Этот метод является историческим по своей глубочайшей сути. Поэтому само собой разумеется, что его следует беспрерывно применять к самому себе; в этом-то состоит один из существенных пунктов данных статей. Это включает в себя, однако, одновременно и определение предметно-содержательной позиции по актуальным проблемам современности, так как в соответствии с очерченным пониманием Марксового метода его благороднейшей целью является познание современности. Методологическая ориентация этих статей не позволяла более обстоятельно останавливаться на конкретных вопросах современности. Поэтому автор хотел бы здесь заявить о том, что, по его мнению, опыт революционных лет блестяще подтвердил все существенные моменты ортодоксально (то есть по-коммунистически) понятного марксизма. Война, кризис и революция, так называемое замедление темпов развития революции и новая экономическая политика Советской России включительно не поставили ни одной проблемы, которую невозможно было бы решить именно с помощью понятного так диалектического метода, и лишь с его помощью. Конкретные ответы на отдельные практические вопросы выходят за рамки этих статей. Их задача в том, чтобы довести до нашего сознания Марксов метод, в истинном свете показать его бесконечную плодотворность для решения не разрешимых иначе проблем.
Этой цели должны служить также цитаты из произведений Маркса и Энгельса, которые могут показаться кому-то из читателей слишком обильными. Но всякая цитация есть одновременно интерпретация. И автору сдается, что некоторые, весьма существенные, стороны марксистского метода — и как раз те, что имеют как в их содержательной, так и в их систематической взаимосвязи решающее значение для понимания метода — были несправедливо забыты, и что вследствие этого стало трудным, и даже почти невозможным, понять жизненный нерв этого метода, диалектику.
Рассмотрение проблемы конкретной и исторической диалектики, однако, является невозможным без того, чтобы подробнее сказать об основоположнике этого метода, о Гегеле и его отношении к Марксу. Предостережение Маркса против третирования Гегеля как «мертвой собаки», оказалось напрасным даже для многих хороших марксистов. Усилия Энгельса и Плеханова тоже не возымели
большого действия. При этом Маркс многократно резко подчеркивает эту опасность. Например, он пишет о Дицгене: «Его беда в том, что именно Гегеля он-то и не штудировал» (Письмо Энгельсу, 07. XI. 1868). А вот место из другого письма: «Господа в Германии <.. > полагают, что гегелевская диалектика — это «мертвая собака». Многое в этом отношении — на совести Фейербаха» (02.01.1868). Маркс подчеркивает, «великую пользу», которую принесло ему пролистывание гегелевской «Науки логики» при определении метода критики политэкономии (14.01.1858). Но речь идет не о филологической стороне отношения Маркса к Гегелю, не о том, какого мнения придерживался Маркс относительно значения гегелевской диалектики для своего метода; речь идет о том, что значит по сути этот метод для марксизма. Высказывания Маркса, которых можно набрать сколько угодно, приведены лишь потому, что известные абзацы из предисловия к «Капиталу», где Маркс в последний раз публично высказался относительно своего отношения к Гегелю, во многом способствовали тому, что существенность и значение этого отношения к Гегелю недооценивались даже марксистами. Я имею в виду при этом не содержательную характеристику отношения, с которой я полностью согласен и которую я пытаюсь на этих страницах методологически конкретизировать. Я имею в виду исключительно слова о «кокетничаний» с гегелевской «манерой выражения». Многих это подбило на то, чтобы рассматривать диалектику Маркса как поверхностную стилистическую добавку, которую в «интересах научности» надо как можно энергичнее вытравлять из метода диалектического материализма. Вот поэтому-то даже такие добросовестные исследователи, как господин профессор Форлендер, считают возможным точно констатировать, что Маркс, собственно, лишь в двух местах, а потом еще в одном, третьем, месте, «кокетничал» с гегелевскими понятиями, не замечая того, что целый ряд постоянно используемых Марксом решающих категорий метода взяты прямо из логики Гегеля. Если даже гегелевское происхождение и содержательно-методологическое значение такого основополагающего для Маркса различения, как различение между непосредственностью и опосредствованием, могло остаться незамеченным, то и сегодня можно, к сожалению, с полным правом сказать, что Гегель (несмотря на то, что он снова получил доступ в университеты и даже все равно что вошел в моду) все еще рассматривается как «мертвая собака». Ибо, что сказал бы господин Форлендер по поводу историка философии, который не заметил бы в трудах сколь угодно оригинального и критичного продолжателя кантовского метода, что, например, «синтетическое единство апперцепции» взято из «Критики чистого разума»? С подобными подходами автор этих работ хотел бы решительно порвать. Он полагает, что сегодня важно также и практически в этом отношении вернуться к традиции интерпретации Маркса, заложенной Энгельсом, который рассматривал немецкое рабочее движение как наследника немецкой классической философии, и Плехановым. Автор полагает, что все хорошие марксисты, по ленинским словам, должны стать своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики».
Однако, ситуация с Гегелем сегодня является диаметрально противоположной ситуации с самим Марксом. Если применительно к Марксу мы должны понять систему и метод в их взаимосвязи и единстве, — так, как они нам даны, — и сохранить это единство, то применительно к Гегелю задача является обратной: развести причудливо перекрещивающиеся и отчасти резко противоречащие друг другу тенденции, чтобы спасти методологически плодотворное в мышлении Гегеля как живую духовную силу для современности. Эта плодотворность и сила являются большими, чем полагают многие; и мне кажется, что чем энергичнее мы сумеем конкретизировать этот вопрос, для чего непременно нужно знание произведений Гегеля (позор, что приходится говорить об этом, но об этом надо сказать), тем яснее обнаружатся эта плодотворность и сила. Впрочем, это произойдет уже больше не в рамках замкнутой системы. Система Гегеля, какой мы ее видим, является историческим фактом. И даже при этом, по моему мнению, ее действительно проникновенная критика неизбежно установит то, что речь идет не о системе, которой присуще подлинное внутреннее единство, а о многих встроенных друг в друга системах. (Методологическое противоречие между «Феноменологией духа» и самой системой — это лишь один пример таких отклонений). И если Гегеля, стало быть, больше нельзя рассматривать как «мертвую собаку», то следует разбить мертвую архитектуру исторически данной системы, чтобы вновь суметь придать действенность и жизненность в высшей степени актуальным тенденциям его мышления.