Страница 56 из 98
Рафаэль достиг такого величия, что Лев X приказал ему расписать большую залу наверху, и он приступил к картине, изображающей победы Константина66. Кроме того, папа пожелал иметь богатейшие стенные ковры, вытканные золотом и шелком, для которых Рафаэль собственноручно приготовил картоны в красках67 натуральной величины, отправленные затем во Фландрию, откуда и были присланы в Рим сделанные по ним ткани. Исполнены они были так правильно, что изумляешься, на них глядя, при мысли, как можно было так выткать волосы и бороды и придать нитями такую гибкость телам; произведение это кажется скорее чудом, чем делом человеческого искусства, ибо вода, животные, здания точно бы написаны кистью, а не вытканы нитью. Обошлась же эта работа в семьдесят тысяч скуди и до сих пор хранится в папской капелле.
Для кардинала Колонна написал он на холсте прекрасного св. Иоанна, и картину эту кардинал очень любил, однако по просьбе излечившего его медика мессера Якопо да Карпи, которому он был бесконечно обязан, подарил ее ему, теперь же она во Флоренции у Франческо Бенинтенди68. Для Джулио деи Медичи, кардинала и вице-канцлера, написал он картину «Преображение»69, которую собирался отправить во Францию, причем над ней он безустанно и собственноручно работал и достиг последней степени совершенства; в этой вещи представил он преображенного Христа на горе Фавор, у подошвы которой поджидают его одиннадцать апостолов; сюда же привели бесноватого мальчика, чтобы Христос, сойдя с горы, его исцелил; мальчик корчится в конвульсиях, кричит и закатывает глаза, являя муки своего тела, оскверненного коварным бесом, и, побледнев, делает вынужденные и пугливые движения. Обняв, его поддерживает старик, выказывая своими расширенными глазами с остановившимся зрачком, приподнятыми бровями и нахмуренным лбом одновременно и силу и страх; он пристально смотрит на апостолов, как бы надеясь почерпнуть в их лицах мужество. Среди женщин одна является главной фигурой картины; стоя на коленях впереди апостолов, она оглядывается на них, жестом руки указывая на несчастного бесноватого, и все апостолы, кто сидя, кто стоя, кто преклонив колено, выказывают величайшее сострадание его горю. Лица их не только необычайно прекрасны, но и настолько по-новому и разнообразно написаны, что, по единогласному мнению всех художников, это наиболее славная, прекрасная и божественная его картина. Поэтому тот, кто пожелал бы видеть божественно преображенного Христа, пусть созерцает эту картину, где Христос изображен в прозрачной дали над горой, с просветленными его сиянием Моисеем и Ильей, написанными необычайно живо. На вершине горы распростерты апостолы Петр, Иаков и Иоанн в прекрасно разнообразных позах: один приник головой к земле, другой прикрывает глаза рукой, защищаясь от нестерпимого сияния Христа в белоснежной одежде с приподнятым кверху челом и раскрытыми руками, свидетельствующего о божественной сущности трех лиц, слитых воедино совершенным искусством Рафаэля, который напряг свой гений в таком усилии, что, закончив эту картину, он больше не брался за кисть, как будто это была последняя вещь, которую он еще должен был исполнить, настигаемый смертью.
Теперь, описав творения превосходнейшего этого мастера, я желал бы, прежде чем перейти к другим частностям его жизни и смерти, поговорить для пользы наших художников о его приемах. В юности подражал он манере Пьетро Перуджино, своего учителя, и весьма усовершенствовал его рисунок, колорит и замыслы, однако, выросши, он понял, что еще слишком далек от истины. И вот когда он увидел произведения Леонардо да Винчи, не имевшего себе равного в выразительности лиц, как мужских, так и женских, а изяществом фигур и их движений превосходившего всех других художников, манера Леонардо его чрезвычайно поразила и ошеломила. Так как она понравилась ему больше всякой другой, он принялся изучать ее, что стоило ему больших усилий, однако все же он понемногу освободился от манеры Пьетро и пытался, как умел и как мог, подражать самому Леонардо. Но, как он ни старался, и ни усердствовал, все же никогда не удалось ему превзойти Леонардо в некоторых трудных задачах, и хотя некоторым кажется, что он выше его по своей нежности и природной легкости, тем не менее, он не мог сравняться с ним по выразительности самой основы его замысла и величию мастерства, а только приблизился к нему гораздо больше, чем другие, в особенности изяществом своего колорита. Возвращаясь снова к Рафаэлю, скажу, что с течением времени все больше вреда и забот приносила ему манера, так легко заимствованная им в юности у Пьетро: мелочная и сухая и не требующая настоящего рисунка; вот почему, не будучи в состоянии ее забыть, он красоту обнаженных тел или трудные приемы ракурса лишь с большим трудом научился передавать по картонам, сделанным Микеланджело Буонарроти для залы Совета во Флоренции. Другой давно бы пришел в отчаяние от того, что до сих нор только понапрасну терял свое время, и никогда при всем своем таланте не достиг бы того, что сделал Рафаэль, ибо он, отделавшись от манеры Пьетро, из мастера вновь стал учеником, чтобы изучить во всех отношениях трудную манеру Микеланджело, и уже в зрелые годы с невероятным усердием в несколько месяцев усвоил то, для чего в раннем, более восприимчивом возрасте требуется много лет. Поистине, кто в свое время не научится добрым началам и той манере, которой собирается потом следовать, кто постепенным опытом не облегчит трудности искусства, стараясь согласовать все его особенности и применить их на деле, тот почти никогда не достигнет совершенства, а если и достигнет, то только позже и с гораздо большим трудом. К тому времени, когда Рафаэль задался целью изменить и усовершенствовать свою манеру, он никогда не рисовал нагого тела с должным усердием, а просто писал с натуры по примеру своего учителя Пьетро с помощью одного только природного своего дарования. Теперь же он принялся за изучение обнаженных тел, анатомически сравнивая мускулы вскрытых трупов и живых людей, где благодаря кожному покрову они являются совсем иными, и наблюдая, как они становятся толще и мягче, какие изящные сокращения получаются от перемены точки зрения, как мускулы вздуваются, опускаются и поднимаются при движении одного члена или всего тела, а также как скрепляются кости, нервы и жилы, каким- то образом он усовершенствовался во всем, что необходимо знать хорошему художнику. Все же Рафаэль понимал, что ему не достичь совершенства Микеланджело, его чрезвычайной зоркости, поэтому и рассудил, как человек огромнейшего ума, что живопись не ограничивается писанием нагих тел, что область ее шире, что совершенным живописцем можно назвать и того, кто умеет хорошо и легко изобретать сюжеты картин и фантазировать, что художник, создающий стройную композицию, не слишком ее загромождая, но и не обедняя, все располагающий в соответствующем порядке, может быть наименован мастером мощным и образцовым. К этому, по правильной мысли Рафаэля, присоединяется обогащение картины сложной и необычайной перспективой, зданиями, пейзажем, умение изящно одеть фигуры и сделать так, чтобы они то терялись во мраке, то выступали на свет, придать лицам женщин, детей, юношей и старцев живость и красоту, а по мере надобности – подвижность и смелость. Он понял еще, какое важное значение имеют для картин битвы бег коней и ярость солдат, как надо уметь рисовать все виды животных, в особенности же сходственно писать портреты людей, чтобы они казались живыми и распознавались теми, для кого они написаны, передавая притом множество разных вещей: одежду, обувь, каски, оружие, женские прически, волосы, бороды, сосуды, деревья, пещеры, скалы, пламя, сумрачный и ясный воздух, облака, дождь, молнию, свет, ночной мрак, лунные лучи, сияние солнца и вообще все предметы, необходимые и живописи. Все это, повторяю, принял во внимание Рафаэль, и так как в области, присущей Микеланджело, он не мог сравняться с ним, то решил не отстать от него или даже превзойти его в другом; поэтому, не тратя времени даром, он принялся не подражать ему, и вырабатывать наилучшую манеру в тех областях, о которых мы сейчас рассказали. И если бы так же поступили многие художники нашего века, которые только следовали по стопам Микеланджело, не в силах будучи ни подражать ему, ни достигнуть его совершенства, они не потеряли бы напрасно времени, создавая очень жесткую, весьма трудную, некрасивую, бесколоритную и бедную вымыслом живопись, и смогли бы, стремясь к всеобъемлемости и всестороннему подражанию, себе и миру принести пользу. Приняв это решение и зная, что фра Бартоломео ди Сан Марко довольно хорошо писал и обладал основательным рисунком, приятным колоритом, хотя иногда и злоупотреблял для большей рельефности темными красками, Рафаэль заимствовал у него то, что ему понадобилось или понравилось, то есть какой-то средний путь как в рисунке, так и в живописи, и, присоединив к нему некоторые другие приемы, заимствованные от других мастеров по лучшим их произведениям, из разных манер создал единую, которую потом всегда считали за его собственную и которую бесконечно ценили и будут ценить художники. Совершенное ее проявление можно видеть в сивиллах и пророках, которые он сделал в церкви делла Паче, как о том упоминалось выше; в этой работе большую помощь оказали ему виденные им в папской капелле творения Микеланджело. Если бы Рафаэль сумел на этом остановиться, не старался изменить свою прежнюю Манеру или придать ей больше величия, упорством своим доказывая, что не хуже Микеланджело передаст нагое тело, он не умалил бы отчасти своего имени, ибо написанные им обнаженные фигуры в зале, именуемой «башней Борджиа», где представлен пожар в Карго, хотя и прекрасны, не могут, однако, быть названы во всем совершенными. Также не вполне удовлетворительны и фигуры, исполненные им на потолке дворца Агостино Киджи, в Трастевере, в которых нет свойственных Рафаэлю изящества и нежности; это, впрочем, в значительной степени объясняется тем, что их по его рисункам писали другие. Убедившись в такой ошибке, Рафаэль, как человек сообразительный, впоследствии решил работать самостоятельно, без чужой помощи, над картиной «Преображение», писанной им для церкви Сан Пьетро – ин – Монторио, в которой проявил все вышеописанные особенности, необходимые для хорошей живописи. И если бы здесь не применил он, ради опыта, граверской сажи, которая, как несколько раз уже было сказано, по природе своей с течением времени делается все более темной и вредит смешанным с ней другим краскам, то полагаю, что и сейчас эта сильно потемневшая картина была бы так же свежа, как вначале.